– Ничего и не заметно, – по-прежнему бойко сопротивлялся обидчик, но в голосе его появились то ли дрожащие, то ли всхлипывающие нотки. – Да и кто ты вообще такой? Убирайся из моей головы! – вскочил Данила-ла, на ходу пытаясь выпутаться из воротной сетки. Когда это почти получилось, он начал скакать на одной ноге, склонив голову к плечу, словно пытаясь вытрясти из уха весь малый бассейн большого спортивного комплекса.

Бармалё было не привыкать. Мало кто радовался его прямым честным вопросам и приглашал остаться на чай. Время от времени те, кому он штопал сердечные дырочки, изрядно сопротивлялись этому на самом деле неприятному процессу – трясли, душили, пытались раздавить, поджечь и оторвать лапки нашему посланнику Света. Но тот, виртуозно используя свой телефонный провод, как‐то да выкручивался.

– А помнишь, как ещё пару лет назад старшие мальчишки из 37‐й школы не брали тебя в футбольную команду? И обзывали варёной мухой? Не «мелкий червяк», конечно, но тоже, согласись, мало приятного, – пружиня на своём телефонном шнурке в такт прыжкам Данилы-лы, продолжал неприятную беседу Бармалё.

Мальчик замер и огляделся по сторонам, желая убедиться, что никто больше не слышит этот его назойливый внутренний голос. И, удостоверившись, что даже до его соперника-вратаря не долетают подробности этого диалога, сокрушённо согласился:

– Помню.

– И что тебе тогда хотелось больше всего на свете?

– Чтобы Толя-ля из 6 «А» научил меня делать свой знаменитый пас левой.

– А он что сделал?

– Да что ты ко мне пристал?! Ты и так всё знаешь, раз уж ты сидишь внутри меня, – опять вспылил юный футболист.

– А он, – ничуть не смутившись продолжал Бармалё, – дал тебе своей знаменитой левой не пас, а подножку! Благодаря которой ты кубарем катился до самых ворот, пока все вокруг покатывались со смеху. Так?

– Так, – совсем понуро буркнул Даня-ня.

– И что ты тогда для себя решил?

– Что буду играть в футбол лучше всех.

– Да-да, Данила-ла, лучше всех! Но не против всех. С тех пор ты очень многому научился, – продолжал Бармалё свою исцеляющую беседу, – стал намного сильнее, ловчее, могучее и даже освоил пас левой. Но стоит тебе встретить тех, кто играет лучше тебя, как этот твой пас превращается в подножки. И, несмотря на чужие разбитые коленки, больно на самом деле от всего этого только тебе…

Бармалё услышал характерное ноздревое шмыганье (обычно этот звук сопровождал открытие человеческого сердца) и понял: пора. Шмыганье учащалось, нарастало, переходило в хлюпанье… Бармалё вылез из уха футболиста, занял наступательную позицию и набрал привычный номер…

– Алё, Бармалё! – послышалось на том конце провода.

– Привет, Свет! Готовимся к наполнению.

– Свет готов!

И как только веки Данилы-лы учащённо заморгали и брызнули слезами, свет стал наполнять каждую из его слезинок, отражаться от них и направляться искристыми лучиками в самую глубину сердца мальчика.

Бармалё внимательно следил за тем, как всё футбольное поле озарилось ярким свечением, и давал Свету инструкции в свой старый, но надежный телефонный аппарат:

– Дорогой Свет, давай загрузим в Даню-ню, как это чувствуется – не бояться сильных соперников.

– Дорогой Свет, давай загрузим в Даню-ню, как это ощущается – быть справедливым и побеждать честно.

– Дорогой Свет, давай загрузим в Даню-ню, как это воспринимается – учиться у тех, кто лучше тебя, и помогать тем, кто стремится за тобой.

– Дорогой Свет, давай загрузим в Даню-ню любовь.

Через несколько минут Данила-ла, растерев по щекам предательские следы от слёз, подошёл к побитому вратарю. И протянул ему открытую ладонь:

– Ладно, чё уж… Тебя как зовут?

Недавний потерпевший подозрительно осмотрел руку обидчика на наличие твёрдых предметов, которыми можно нанести удар. И, не обнаружив таковых, направил в его сторону взаимно распахнутую руку.

– Я Вова-ва. И хотел тебе сказать, несмотря ни на что, ты классно играешь.

– Во-во, Вова-ва! И я тебе то же самое хотел сказать. Прости, что немного тебя помял и испачкал…

В этот самый момент крепкого рукопожатия двух маленьких, но сильных телом и духом футболистов Бармалё понял: миссия выполнена. И довольно потёр все свои 40 лапок друг о друга. Пружиня на телефонном проводе в сторону родного облака, гусениц наблюдал, как мальчики учат друг друга передавать пас и сияют от радости. А если приглядеться, то даже с Бармалёвой близолапкостью можно было рассмотреть, как вместе с ними сияют тонкие золотые ниточки, соединяющие их мальчишечьи макушки со светлым и ясным светосводом.

Наш добропряд своё дело знает!

Бам! Бам! Бам!

По тёмному больничному коридору, не утихая, носилось металлическое эхо, словно пытаясь поймать само себя. В редких освещённых палатах чуть слышно перешёптывались врачи. Казалось, никто не обращал внимания на бешеные догонялки этих громких звуков.

Но Бармалё, мгновенно вычисляющий малейшие признаки надрыва добронитей в детских сердцах, уже созвонился со Светом. И, получив срочное задание по спасению восьмилетней Гали-ли, задумчиво раскачивался на своём светящемся телефонном проводе прямо перед её кроватью. Девочка лежала, свернувшись клубком, отчего казалась совсем крошечной. В тёмном холодном пространстве она находилась совершенно одна. Декабрьский сквозняк гулко насвистывал свою угрюмую песню, то и дело застревавшую в щёлках оконных рам. Тяжёлое холодное одеяло, скорее напоминавшее кусок линолеума, прикрывало девочкины ноги. И, судя по тому, что из-под него попеременно высовывались то левая, то правая пятка Гали-ли, было очевидно, что одеяло мало даже её малюсенькому тельцу. Галя-ля то и дело громко всхлипывала, но своего кропотливого дела не оставляла. «Бам-бам-бам» – упорно высекала она поварёшкой по металлической ржавой спинке кровати. «Бам…бам…бам» – разносили изгибы тёмных коридоров этот тоскливый безнадёжный звук.

– И где ты, интересно, умудрилась раздобыть поварёшку в столь поздний час? – без предварительных приветственных вступлений обнаружил себя Бармалё.

Девочка замерла, занеся своё суповое орудие над прикроватной перекладиной, но через пару секунд, отмахнувшись им же – словно ей почудился этот вопрос, – продолжила всхлипывать и бам-бамить железякой по железяке.

– Меня слышно? Алё! – попробовал перекрикнуть Бармалё девочкин хэви-метал (в переводе с музыкального – чудовищно громкий звук). – Меня зовут Бармалё, я маленький добропряд, и я могу сотворить для тебя большое чудо.

– Я не хочу чудо, – прорыдала девочка, ощутимо прибавив громкости своему заунывному внутреннему динамику. – Я хочу домой!

Казалось, внезапное появление говорящего гусенца со встроенным светящимся телефонным проводом Галю-лю ничуть не удивило и явилось для неё чем-то вроде послеобеденного компота – то есть самим собой разумеющимся. Нор-маль-ным. Бармалё даже слегка поник: сколько световых лет спасаешь-спасаешь человечество, а оно не может как следует прийти в восторг, ну или хотя бы попросту удивиться при встрече.

– Зачем ты колотишь по кровати? – съёжился в ожидании очередной звуковой атаки Бармалё и втянул голову так, что стал раза в три короче.

– Чтобы они услышали меня, и пришли ко мне, и отпустили меня домой, – усиливала сирену своих рыданий Галя-ля. – Но все они злые, ужасно злые!