Для счастья иногда достаточно полутемной каморки, сидел бы в ней старый мудрый учитель и потрескивал бы на керогазе луженый-перелуженый чайник. Сидишь ребенком в такой комнатенке и мечтаешь о блестящем будущем, в котором у тебя непременно будет свой велосипед, а может быть, даже и ламповый телевизор. Вырастаешь и понимаешь, что обманулся – и машина есть, и телевизор самой последней модели, и холодильник-плита-стиральная машина, а счастье было там, под низким закопченым потолком у рэб Арона.

Вот только как вернуться туда, откуда так стремился убежать? И надо ли? И за той ли дверью ждет любовь?

читал Марк глазами, а сердце бубнило: «И вправду, чем я лучше, чтобы претендовать на такую, и родилась ли вообще моя Суламифь?» В таких размышлениях провел он те несколько дней своего добровольного затворничества.

К жизни он вернулся в том еще виде – изможденное лицо, черные круги под глазами и лихорадочный блеск в них самих. Что делать с вновь открывшимся пониманием жизни, он еще не знал, но точно понимал, что существовать как раньше не хочет.

Выйдя на улицу, Марк инстинктивно прикрылся рукой от слепящего солнца. Майский город был теплым и праздничным, ощущение того, что вот теперь все будет хорошо, просто витало в воздухе.

На другой день Марк встретил Ее. Просто запутался сердцем в спело-каштановых локонах, да так крепко запутался, что и не распутался потом очень долго. Много лет спустя, когда безнадежность этого романа уже не вызывала сомнений, он думал, что, может, лучше и не встречать бы ее, но, положа руку на сердце, совсем на волю не рвался, да и заточение было вполне добровольным, ни перед ЗАГСом, ни перед людьми не закрепленным. Марк и рад бы скрепить, да так получилось, что сокровище его было краденым и не его вовсе, а мужним.

Все совпало, как мама желала, – Хорошая Еврейская Девочка, ну, не маленькая, тридцати двух годиков от роду, но десять из них мужем холеная, а потому довольно наивная и очень свежая. Будучи всего на несколько лет младше Марка, она казалась моложе на целую жизнь. Даже царское имя Эстер к ней не пристало, все звали Эсей, как в детстве. Казалось, что время остановилось в те двадцать два года, когда из одного еврейского дома ее бережно, как хрустальную вазу, передали в другой – дом мужа. Теперь любоваться доченькой, лелеять, баловать и одевать ее во все посылочное могли не только ее родители, но и мужнины.

В жизни молодоженов все было правильно: хорошие родители, высшие образования, устроенная предками квартирка – небольшая, но уютная и своя, несложная работа, приличные друзья, интересный досуг, поездки по Союзу раз в год – куда душа желает. На их столе не переводился спецпаек от мамы, в шкафу – кремпленовые модности от свекровьей портнихи, а заграничные родственники с двух сторон посылками баловали – настоящий «Ливайс», «Врангель» и прочие «Монтана» с «Адидасом»!

Свекор работал по торговой части, снабженцем первых эшелонов, так что дефицитные сокровища с закрытых баз плавно расползались по родственным ему семьям, и Эсенька с ее кукольной фигуркой всегда одаривалась первой. Свекор вообще всю жизнь мечтал о дочке, жена не сподобилась, спасибо, хоть сын привел. Они с невесткой с первого же года спелись так, что и его жена, и Эсин папа не на шутку ревновали. Такая ситуация радовала лишь маму Эси и вполне устраивала молодого мужа – он рад был разделить с отцом обязанности добытчика.

Муж был на несколько лет старше, но по сути такой же мальчик, жизни не знающий, да и где он эту жизнь мог видеть, если родители всячески его от этого ограждали. Хороший мальчик мимо армии закончил Политех, после непродолжительного знакомства сделал предложение хорошей девочке, заканчивающей университет, и тепличные детки зажили отдельной тепличкой. Все в их доме было ладненько – обстановка небедная и со вкусом, умные книги, хорошие пластинки, одного в ней не хватало – детей, очевидно, к размножению теплица не располагала. Впрочем, в первые годы это обстоятельство никого особенно не волновало, так уж ребятам нравилось жить в свое удовольствие, и теща была довольна – нечего единственной доченьке в мамы торопиться, и свекровь-профессорша в бабушки не рвалась. Лет через пять начали проверяться, но тоже без особого фанатизма, раз придут на прием, два пропустят. Врачи грешили на Эсю, но точной причины так до конца и не выяснили.

Тем летом Эся легкой экзотической птичкой влетела в клетку скучной Марковой жизни. Поселила в ней новые звуки, запахи, волнения. Влетела небрежно и ненадолго, а задержалась на многие годы. Дивные это были годы, тайные, томные, страстные и неуемные.

В дневное время Эся числилась Эстер Ароновной в некоем вычислительном центре – ну надо же было куда-то обновы носить. Впрочем, работа была столь непыльная, что цвет лица не портила, разве что интриги коллежек иногда омрачали картину идеального мира. Коллектив был процентов на девяносто дамский, не бабий, не дай бог, а именно дамский, все сотрудницы – сплошь пристроенные «чьи-то жены». Рабочие обязанности на службе были столь необременительными, что оставляли немало времени на чашечку кофе в «Луне» или «Вецриге», неспешный обедик в «Риге» и даже на очередь в центральный универмаг. За колбасой девочки из их отдела не стояли – не для того замуж ходили, зато с удовольствием снисходили до импортного дефицита, нередко выкидываемого на потеху советским труженикам.

Со временем Марк и занял это окошко в рабочем графике Эси, у себя на дому обеспечив ей и кофеек с пирожным, и обед с мороженым, и нечто куда как более ценное и дома невиданное – мужскую любовь. По-настоящему каждый из них полюбил в первый раз, а то, что было до этого, не считалось. Ну правда, разве же можно было сравнить совершенно плотские чувства Марка к его пассиям или почти дружескую привязанность Эси к мужу с абсолютно взрослым чувством мужчины и женщины? Они нескоро сошлись, долго приглядывались друг к другу, Эся боялась довериться, Марк – попрать семейные ценности. Не будучи великим моралистом и ранее не испытывая угрызений совести по поводу соблазненных и брошенных женщин, теперь он совершенно четко осознавал степень ответственности перед Эсей, ее родителями и даже своей мамой. Перед обманутым мужем Марк не совестился – много он на то нашел причин, считая соперника инфантильным, балованным жизнью и абсолютно незаслуженно обладающим таким сокровищем, как Эстер.

По собственному разумению, Марк был ее достоин куда больше. Конечно, тут он был пристрастен, но любовь с беспристрастностью дружат редко. Вот перед родителями было действительно стыдно – и своей маме не расскажешь, и Эсиным родителям в глаза не посмотришь. Впрочем, шансов пересечься с ее родителями было мало – Марк почти никогда не появлялся в городе с Эсей.

Будучи совсем неопытной в таких делах, Эся оказалась тем еще конспиратором, и как только их общение из-под крыш кофеен перешло в альков, с первого же раза расставила точки над «и». Это был тяжелый разговор – закутавшись в разметанные и еще не остывшие простыни, она плакала, по-детски подрагивая плечиками. Корила себя, ругала Марка, что-то горячо, но малоубедительно лепетала про позор, бесчестие, казалось, вот-вот дойдет до морального кодекса строителя коммунизма. Марк слушал отстраненно, истома еще не покинула его тело, а в голове зародилось странное дежавю. Пытаясь понять, где это было, он вспомнил недавно прочитанный в «Песне песней» отрывок, где о девичьей потере плакала дщерь иерусалимская: