С таким напутствием отправляла она сына в армию, и его доводы о том, что в казарме девочек нет, ни хороших, ни плохих, ни «наших», ни «не наших», маму не успокаивали, она настаивала на том, что «хичницы» есть везде, особенно там, где такой, не сглазить бы, хороший еврейский мальчик, которого, между прочим, совсем не для того мама в муках рожала, учила и в армию посылала. Так что и в отдаленном гарнизоне, и на границе, и в любом другом месте, куда советская власть пошлет, «мальчику» полагалось влюбиться только в Хорошую Еврейскую Девочку. Ну, в крайнем случае, допускалось, что подлюбиться он может и к какой другой «хичнице», но одно дело – мужская придурь, а другое дело – семья.

С этим же благословлением провожала его момэ на учебу в далекую Латвию, рассказывала, что до войны Рига славилась красивыми еврейскими невестами, и в эвакуации она рижских евреек видела – очень славные девочки. Отец, как обычно в таких случаях, только недовольно крякнул и пробурчал традиционное: «Хайце, кончай парню голову морочить, ему еще учиться и учиться, а ты со своими глупостями!», но ход мыслей жены явно одобрял.

Марк был не против пообщаться с европейками, а рижанки казались ему почти иностранками. Только он для них был чужаком, студент-голодранец из не пойми какого Витебска, тощий, с выпирающим кадыком и огромными и грустными, как у теленка, глазами, в лоснящихся коротковатых брюках, купленных явно до армии, да еще и перестарок, прошедший военную службу и ничего, кроме нее, в молодой жизни не понимавший. К тому же жил Марк не в общаговской вольнице, как остальные иногородние, а на квартире.

При всем своем гордом звучании сей факт означал неусыпный дозор тети Мани, хозяйки квартиры и очень дальней маминой родственницы. Мама списалась с ней, договорилась об оплате, а надзорные функции старая дева взяла на себя абсолютно добровольно и с большим энтузиазмом. В случае нарушения Мариком установленного ею же режима тетя Маня, преувеличенно щурясь, капала сердечные капли и приговаривала: «Ой, и за что же мне такое наказание, никогда жильцов не пускала, а тут связалась с родственничком – и такие муки. Прямо бандит в доме! Это ж надо – вчера явился среди ночи, а сегодня с утра смотрит на меня невинным ангелом! И как будто старая дура Маня ничего не слышит или не понимает, с какой такой радости здоровенный лоб болтается ночью. Потом какая-нибудь из этих „радостей“ принесет твоей маме в подоле подарок, и кто будет виноват? А виноватой выйдет Маня, потому как Хая Мане ребенка доверила, а та не доглядела. Мазалтов! А мне на старости нужны эти неприятности и это давление? Опять придется заказывать межгород!»

Это было штормовое предупреждение. После него полагалось потупить очи, признать вину, пообещать никогда более, поклясться в вечной и бескорыстной любви к престарелой родственнице и быстренько совершить какой-нибудь тимуровский подвиг – починить, прибить, купить, отнести, принести и подать. В противном случае Маня угрозу выполняла, заказывала звонок Хае и в сгущенных красках рассказывала той, какого бандита они себе в Витебске вырастили и что он того гляди кого-нибудь снасилует. И что она, бедная Маня, тогда скажет милиции?! Ведь он у нее даже без прописки живет, а прописывать такого бандита она никогда не согласится, хоть своих детей у нее и нет. Потому что лучше государству квартиру оставить, чем такому шойгецу и его девкам, которых он, конечно же, приведет на ее тахту прямо в день ее смерти, не дав телу праведницы остыть. А ее душа станет мучиться, наблюдая такой разврат в отчем доме из рая, где непременно будет пребывать вместе с душами других скромниц. И вообще, пусть отпрыск едет к ним обратно, на край географии, и делает давление своим законным родителям, а не наказывает ее за доброту.

Между тем доброта приносила тете Мане неплохие дивиденды – семьдесят рублей, которые Хая посылала ей за Марка, на дороге не валялись, да и отдавать квартиру государству было глупо, когда родственники предлагали ей за прописку сына неплохое пожизненное содержание. К тому же комнат было две, и несколько лет спустя Маня таки позволила себя уговорить на прописку и право пользования одной из них. Акт человеколюбия обошелся Марку в три тысячи отступных и сто двадцать рэ в месяц.

К тому времени Марк не только научился договариваться с самодуристой теткой, но и был ей весьма признателен – полученные навыки очень пригодились в фарцовочной практике, которую он сам себе назначил по окончании училища. Разумеется, официально он в это время на мебельном производстве рассчитывал нормы допустимых потерь при транспортировке готовой продукции из пункта А в пункт Б, но, еще не поняв, он уже почуял, что государственные расходы можно вполне удачно обернуть личными доходами. В свободное от официальной работы время Марк проверял свою интуицию на поприще мелких спекуляций. Опыт уговаривания тети Мани оказался бесценным – после нее любой клиент казался ему семечком, а продажа снега эскимосам – плевым делом.

Обзаведясь деньгами, приодевшись и уложив непослушные кудри в прическу «рижанин», на что парикмахерша тратила полфлакона лака сильной фиксации, Марк, к тому времени вполне Аркадьевич, решил заняться личной жизнью – мама все настойчивее просила внуков, да и фраза, которую Марк когда-то от рэб Арона слышал, не давала покоя. «Нехорошо человеку быть одному».

Только где же было найти невесту под мамин заказ, ту самую хорошую еврейскую девочку? Хорошие были, еврейки встречались, и даже «девочки» попадались, но чтоб все три параметра в одном сокровище женского пола – такого он не видел. К тому же для себя он добавил еще один – молоденькие дурочки его не очень привлекали, общаться со сверстницами было ему намного интересней. Когда, уже и не надеясь, Марк встретил было свою мечту, ее весьма ученый папа категорически запретил дочке встречаться с пришлым «торгашом» – Марк в то время уже работал в комиссионке приемщиком, и в его речи еще слышался белорусский говорок. Дочка была послушной, да и влюбиться в «торгаша» толком не успела, а посему отведя глаза представила гостя папе, и тот ему все высказал, в выражениях далеких от тех, что употребляют на ученых советах.

После этого Марк от четвертого параметра отказался и обратил свой взор на юных нимф. Уже расправило кремпленовые крылышки новое поколение прекрасных бабочек-семидесятниц, модненьких и беззаботных. Были среди них и те самые хорошие еврейские девочки, но их поросль искала радости и веселья, а Марикова взрослость была им обузой. Эфирным созданиям задумчивый тридцатилетний мужчина казался не то динозавром, не то морской черепахой, древней и скучной.

Марк своим матримониальным неудачам расстраивался не сильно, с лихвой компенсируя их амурными похождениями, в коих преуспевал необычайно. В своем бобыльстве он видел лишь один серьезный недостаток – когда наступила отъездная пора, он твердо решил, что без жены не поедет. Марк был уверен, что если даже здесь, при всех своих новых возможностях, не смог найти себе пару, то тем более не на что рассчитывать там, безъязыкому, с сухой эмигрантской коркой в зубах.

Его откровенно страшила перспектива остаться на чужбине в одиночестве, пусть и рядом с родней. Тогда, отбрыкиваясь от отцовских уговоров уехать, Марк и сам не понимал, что именно этого боится больше всего. Ему казалось, что он не сможет начать все сначала, после того как с таким трудом устроился в Риге, что не найдет себе там работу, не выучит язык. Но что больше всего он боится там, на родине предков, остаться одиноким, отвергнутым «хорошими еврейскими девушками», он понял только в те дни, когда сидел в полумраке своей квартиры, пробираясь сквозь дореволюционные «яти» к любви и неге Соломоновой песни.

читал Марк с восхищением и завистью, понимая, что в его жизни все было наоборот – он бодрствовал с дремлющим сердцем. Чтобы, приехав из распахнутого настежь Витебска, преуспеть в чопорной Риге, ему пришлось отказаться от многих добрых душевных качеств, приобретая полезные. Теперь он понимал, что именно такие полезные качества, как недоверие к людям, цинизм, уверенность в могуществе денег – все это стоит преградой на пути к личному счастью. Вот в «Песне» люди по виноградникам полуголые бегают и счастливы, не спрашивают, кем папа работает и о скольких комнатах квартира. Вся эта социальная мишура не отвлекает их от любования настоящим – красотой внутренней и внешней, любви к избраннице и Создателю.