— В той аудитории мой друг и ее жених. Мы останемся.

«Ее жених».

Я дернулась как от удара.

Бож-же… Дима ушел на пару с пониманием того, что после лекции я с ним порву. Возможно, именно об этом он думал, когда все началось. Возможно, он…

Рот наполнился горькой слюной. Я сделала несколько шагов в сторону и прислонилась к дереву, борясь с накатывающей тошнотой. Закрыла глаза, чтобы не видеть суету и панику, не цепляться взглядом за проблесковые огни служебных машин и людей с оружием. Если разревусь — меня прогонят.

А я не могу… Не имею права уйти.

— Возьми.

Подняв веки, я уставилась на протянутую Лукашиным бутылку с водой. Не стала спорить, молча взяла ее и опустошила в несколько крупных глотков. Вытерла губы и огляделась. Студентов переправляли за периметр оцепления, как и некоторых преподавателей. Дегтярев стоял шагах в десяти от нас и тихо переговаривался с ректором, который озадаченно хмурился и кивал, явно прислушиваясь к словам Олега Андреевича.

— Кто-нибудь уже выяснил, что произошло?

— У меня не было времени узнавать подробности, — ответил Лукашин, наградив меня недовольным взглядом.

— Со мной не нужно нянчиться. Я в состоянии провести несколько минут в одиночестве. И буду благодарна, если ты хоть что-то узнаешь.

Лукашин вздохнул и вытащил из-за ворота футболки солнцезащитные очки, которые все это время там висели. Надев их, он вручил мне свою толстовку, безапелляционно потребовав:

— Надень. И не вздумай куда-нибудь учесать.

Он развернулся и зашагал к Дегтяреву и ректору, даже не проследив за тем, послушаюсь ли я его. Словно не сомневался в том, что его приказ будет выполнен. Словно знал, что со мной, дрожащей от страха, нужно общаться именно так.

И мне действительно даже в голову не пришло ослушаться. Я села на бордюр и нырнула в толстовку, от которой пахло уже знакомо: теплое дерево, терпкая, но не отталкивающая алкогольная нота и корица. Уткнувшись носом в воротник, сделала несколько глубоких вдохов, понимая, что парфюм Лукашина действует на меня странным образом успокаивающе.

Я уперлась лбом в колени и закрыла глаза, следя за размеренностью вдохов и выдохов. Сонливость, которая мучила меня с самого утра, отступила еще в момент первого выстрела. Ее оттеснили выброс адреналина, вспышка ужаса и звенящее чувство неопределенности, однако глаза все еще пекло, а все звуки воспринимались слухом приглушенно, как сквозь толстый слой ваты.

Кончики пальцев будто онемели. Я сжимала ими низ толстовки Лукашина, но не чувствовала текстуру ткани. Меня все еще знобило, перед глазами плясали кроваво-красные круги. Вопреки тому, что я опустошила целую бутылку воды, во рту все пересохло, а в горле продолжал стоять горчащий ком, который я никак не могла протолкнуть.

Пожалуйста, пусть все закончится хорошо. Пожалуйста. Пожалуйста.

Я никогда не была набожной, но именно сейчас меня посетило иррациональное желание упасть на колени и помолиться. Я была готова пообещать старцу с небес все, что он у меня попросит, лишь бы выстрелы, услышанные нами, не достигли своей цели. Лишь бы все были живы и здоровы. Лишь бы еще раз увидеть Диму. Попросить прощения. Пообещать, что я никогда его не брошу, никогда не позволю остаться один на один со смертельной опасностью.

В прошлый раз тебе повезло… В этот ты заплатишь двойную цену.

Предательница…

Предательница.

Предательница!

Внутренний голос уже не шептал. Он вопил во всю глотку. И мне казалось, что эти вопли слышали все. Я боялась поднять голову и открыть глаза. Боялась увидеть обвиняющие и презрительные взгляды.

— Идем. Лев Андреевич приехал.

Осторожное прикосновение к моему плечу заставило вскинуться и резко встать. Голова закружилась, по глазам ударил яркий свет. Я покачнулась, Лукашин тут же схватил меня за локоть, чтобы помочь сохранить вертикальное положение, а я инстинктивно сделала шаг.

К Никите.

Правую половину тела обдало жаром, когда я столкнулась с Лукашиным. Вопреки рефлексу, я не отшатнулась, а застыла. Мой взгляд замер на крепком предплечье, скользнул выше, отметив пульсирующую вену на шее, мазнул по челюсти и застыл на глазах, когда Никита повернул ко мне голову.

Радужки цвета горького шоколада посветлели, когда в них нырнул солнечный луч, просочившийся сквозь листву над нами. Подул мягкий ветер, аромат мужского парфюма усилился и смешался с запахом акации, став слаще и теплее.

— Как ты, Резкая? — с хрипотцой в голосе спросил Никита, не убирая пальцы с моего локтя. Сейчас он не сжимал их, не удерживал меня, но это прикосновение ощущалось непоколебимой опорой, позволяющей мне стоять.

— Мне страшно.

Мимолетная вспышка удивления в его глазах. Напряженная линия красиво очерченных губ. Скачок кадыка.

— Мне тоже.

Это тихое признание, озвученное не шепотом, но на грани него, выпустило напряжение, скопившееся в моем теле. Выдохнув, я позволила себе расслабиться, почти обмякнуть, развернувшись так, чтобы мой лоб уткнулся в широкую, мерно вздымающуюся грудь.

Секунда за секундой. Минута, другая. Я сбилась со счета, сколько мы вот так простояли. Потерялась в ощущении тепла и защищенности, которого не чувствовала со смерти бабушки. Прислушивалась к учащенному биению сердца человека, который тоже испытывал страх и не побоялся в этом признаться.

Вязкое болото моего личного ада отступило. Втянуло в себя гнилые воды, отравляющие сознание, позволило вновь дышать полной грудью и немного успокоиться. Я не была дурой и понимала, что это временно, но все равно испытала призрачную радость.

И сразу после этого отступила от Никиты и кивнула:

— Идем.

Никто из нас не комментировал случившееся. Лукашин, на секунду задержав пытливый взгляд на моем лице, развернулся и повел меня куда-то, мимо снующих вокруг людей. Лишь спустя пару минут я поняла, что мы обходим корпус университета с другой стороны, чтобы присоединиться к группе мужчин, что укрывались за несколькими черными фургонами, припаркованными напротив входа в здание.

Не переставая идти, я подняла голову и посмотрела на окна той самой аудитории. Расстояние и жалюзи ничего не позволяли увидеть, а образы своего богатого воображения я упорно гнала прочь.

— Никита? Амели?

Лев Андреевич взглянул на нас с удивлением, когда мы остановились сбоку от него.

— Почему здесь посторонние? — недовольно рявкнул один из полицейских.

— Это близкие люди моего сына, — обрубил Лев Андреевич.

— Там у каждого из заложников целая пачка близких, — не стал сдаваться возмутившийся, но стушевался, когда папа Димы хлестанул по нему разъяренным взглядом.

— Лев Андреевич, подозрения подтвердились? — тихо спросил Никита, перетягивая внимание мужчины на себя.

Лев Андреевич махнул рукой, призывая нас чуть отойти от основной толпы, и сразу обратился ко мне:

— Я благодарен, что ты осталась, Лиля, но…

— Я не могла поступить иначе, — оборвала я его раньше, чем он заговорит про то, что мне лучше уехать или подождать за пределами оцепления. — Мы останемся, если это возможно.

Мужчина вздохнул, но спорить не стал. Устало потер глаза и повернулся к злополучным окнам.

— Проверили камеры. Посторонние сегодня в здание не заходили, сейчас отсматривают вчерашний день, но…

— Скорее всего, это студент, — закончил за Льва Андреевича Никита.

— Да. Есть предположения? Ты же учился с этими ребятами.

Лукашин поджал губы и обвел взглядом здание, явно размышляя над прозвучавшим вопросом.

— Даже не знаю, — пожал он плечами через несколько мгновений. — Обычная группа, обычные студенты. Разве что… — Никита посмотрел на меня.

— Лаптев, — одновременно с ним произнесла я.

— Тот самый злостный должник? Дима что-то говорил о нем, — Лев Андреевич махнул кому-то позади нас. Я обернулась. К нам спешили ректор и Дегтярев. — Виктор Михайлович, что скажете насчет Лаптева?

Ректор нахмурил брови:

— Думаете, это он заварил всю эту кашу?