В 1950-е годы Франция все чаще смотрела в сторону Средиземноморья. Отчасти это было связано с тем, что центр тяжести в Европе теперь, как никогда ранее, находился в Северной Европе: создание Европейского экономического сообщества в 1957 году рассматривалось не только как инструмент для развития экономического сотрудничества, но и как средство предотвращения нового конфликта между Францией и Германией. Присоединение Италии, казалось, придало ЕЭС средиземноморское измерение, но это не стоит преувеличивать: Италия получила право на вступление благодаря Милану и Турину, промышленным городам вдали от Средиземноморья, и в течение первых пятнадцати лет существования ЕЭС она была самым бедным государством сообщества, с нищим югом, страдающим от низкой грамотности, сельскохозяйственной отсталости и отсутствия индустриализации.14 Еще одно свидетельство отхода от Средиземноморья можно найти в непростой истории французской деколонизации. Франция уступила сначала автономию, а затем независимость проблемным марокканцам и тунисцам, а затем вообразила, что сможет удержать Алжир, северное побережье которого было включено в состав метрополии. И без того жестокая война между французскими войсками и националистическим Фронтом национального освобождения осложнилась вмешательством активистов организации "Секундная армия", которые боролись как с алжирскими националистами, так и с французским правительством, защищая, по их мнению, французские интересы в Алжире. Алжирский вопрос всколыхнул общественное мнение и французскую политику. Генеральский переворот, приведший к свержению Четвертой республики и приходу к власти генерала де Голля в 1958 году, начался с того, что французские поселенцы в Алжире заняли правительственные здания в Алжире; он продолжился высадкой войск на Корсике. Де Голль пришел к власти, утверждая, что Алжир должен остаться французским, но вскоре он признал, что это невозможно, и несколько его сослуживцев-генералов решили, что он предал их дело, и организовали против него заговор. Не обращая внимания на эти угрозы, де Голль в 1962 году отпустил Алжир. Последствия были предсказуемы: очередное массовое перемещение населения. Тех европейцев, которые еще не покинули Алжир, подтолкнула к этому "резня в Оране" 5 июля 1962 года: в день обретения страной независимости европейский квартал Орана подвергся набегу националистов, которые убили спорное число людей (по самым скромным оценкам, около 100), но добились своей цели - отпугнули сотни тысяч европейцев. Французские войска, все еще находившиеся в Оране, остались в стороне, получив приказ сохранять нейтралитет. За несколько месяцев до и после провозглашения независимости из Алжира уехало около 900 000 французов, включая потомков поселенцев и алжирских евреев, причем огромное количество осело на юге Франции. За ними последовала волна коренной алжирской иммиграции, а также иммиграции из Марокко и Туниса, преобразовавшая сердце Марселя и других городов. Вместо того чтобы создать новую конвивенцию, присутствие кишащего североафриканского населения вызвало уродливые ксенофобские настроения на юге Франции, усугубленные воспоминаниями о терроризме НФО.

Британия тоже столкнулась с настоятельными требованиями независимости от своих средиземноморских владений. Перед мальтийцами стояли три варианта: присоединиться к Италии - идея, модная до войны, но немыслимая после осады; укрепить связь со своим хозяином путем объединения с Великобританией; получить независимость. Второй вариант получил широкую поддержку, но стало очевидно, что Королевский флот все меньше использует мальтийские верфи, поскольку Британия сократила свое присутствие в Средиземноморье, и к 1964 году движение за независимость победило, хотя Мальта еще на десять лет сохранила королеву Елизавету в качестве главы государства и осталась в составе Содружества. Позднее, при социалистическом правительстве Дома Минтоффа, Мальта будет гордиться своим внеблоковым статусом и искать союзников в регионе, включая крайне непредсказуемого полковника Каддафи, захватившего власть в Ливии в 1969 году. Острову досталось странное наследие: рыба с картошкой, липкие булочки и английский язык, правда, теперь на втором месте после мальтийского. Сменявшие друг друга мальтийские правительства оставались с головной болью, поскольку было непонятно, как можно выгодно использовать активы Большой гавани без присутствия британского флота. Внеблоковый статус острова означал, что советский флот не мог рассчитывать на большую выгоду от Мальты, но китайцы начали видеть возможность, поскольку их отношения с СССР ухудшились до идеологического обзывательства. Между крошечной Мальтой и огромной Народной Республикой были торжественно установлены дипломатические отношения, а китайцы вложили средства в модернизацию мальтийских сухих доков. С другой стороны, до конца 1970-х годов Китай пользовался доступом к военно-морским объектам в Албании, своем единственном близком европейском союзнике, который теперь с удовольствием отказывает "ревизионистским социал-фашистам" из Москвы.15

Для Британии Мальта была раздражающим комаром, а Кипр - гигантским осиным гнездом. Требование греков-киприотов об энозисе с Грецией и растущий раскол между греками и турками-киприотами привели к предсказуемому результату: турецкое правительство настаивало на том, что Кипр, принадлежащий Греции, представляет собой стратегическую угрозу в водах к югу от Турции. Однако в центре оппозиции оказалась не только другая община. Против колониальной державы выступили воинствующие греческие националисты, среди которых все больше радикализировались школьники. Они воображали, что переживают борьбу Греции за независимость от османов, и некоторые из них присоединились к многотысячной Этнической организации киприотов-агонистов (EOKA), "Национальной организации кипрских бойцов". Ее молодежное крыло требовало от членов поклясться именем Троицы, что они "всеми силами будут работать над освобождением Кипра от британского ига, жертвуя ради этого даже своей жизнью "16.16 Но это была не игра. Командир ЭОКА Георгиос Гривас был фанатичным националистом, не знавшим удержу. В разгар чрезвычайной ситуации на улицах Никосии ежедневно убивали британских солдат (всего более 100 человек) и турок, а греческая и турецкая общины сгрудились в отдельных районах, отделенных друг от друга колючей проволокой или охраняемых вооруженными иррегулярами.17

Лоренс Даррелл, который преподавал в греческой средней школе в Никосии, а затем стал британским сотрудником по информации на Кипре, вспоминал о нерешительности британских колониальных властей в начале смуты:

Следует ли, например, вести себя так, как будто греки - это греки? Греческий национальный гимн - должен ли он звучать в День независимости, в то время как Афины передают по радио гнусные и подстрекательские материалы, подстрекающие греков к восстанию? Похоже, что четкой линии в этом вопросе не было, поэтому я был вынужден пока что выбирать курс между смутным дружелюбием и упреками.18

Ссылка на Троицу в клятве EOKA подчеркивала роль греческого православия в борьбе за энофсис, поскольку греческая церковь, а не чувство принадлежности к наследникам Перикла, была центром греческой идентичности - турки были более непринужденны в своей привязанности к исламу. Архиепископ Макариос выполнял функции "этнарха" во главе греческой общины, хотя британские власти выслали его с острова в 1956 году, задержав на Сейшельских островах на три года. Он был убежденным сторонником деколонизации, за которой должен был последовать энозис, а турки в ответ утверждали, что единственный способ ослабить напряженность между турками и греками - это разделить остров. Трудно было понять, как это можно сделать, поскольку турки были разбросаны по всему острову. Кроме того, греки, как правило, занимали ведущие экономические позиции, а турецкие районы в смешанных деревнях часто оставались бедными.