Дальше осталось только отсчитать:

— Десять, девять, восемь, семь… — можно было делать это и молча, но так вернее.

Я заметила, что некоторые, первоначально скукожившиеся, начали оглядываться и приободряться, всё более уверяясь, что за словами ничего не воспоследует.

—…два, один. Да свершится суд Божий. Можете говорить.

Старшая повариха вздёрнула подбородок, явно намереваясь высказать не одно предложение, но… Тут её словно ударили под дых. Следующий вздох был лающим, больше похожим на всхлип. Лицо и руки её покраснели и начали вспухать на глазах, кое-где открылись сочащиеся слизью язвы. Следом за старшей подобные, пусть и меньшие метаморфозы начали происходить ещё с тремя поварихами. Кухня резко разделилась на две части. Справа, широко раскрывая рты, неверяще смотрели на свои руки четверо поварих. Это они ещё лиц своих не видели. Зато стоящие слева судомойка, уборщица и молодая девчонка в белом фартуке лица видели прекрасно, и поэтому тряслись, аж подвывали. У девчонки в фартуке начали отчётливо стучать зубы.

— Ты кто такая? — строго спросила у неё Маруся.

— П-п-пом-мощница я-а-а… р-р-ра-з-з-д-д-датчица.

Маруся сурово окинула всех троих инспекторским взглядом:

— Что брали?

Уборщица, тонко скуля, повалилась ей в ноги:

— Так, матушка, кашку, коли в кастрюльках осталась, суп когда, или не доели что, хлеба, ежли нарезку не съели…

Двое остальных закивали головами, как игрушечные болванчики.

Я махнула рукой:

— Ничего вам за это не будет. Идите с миром. Этим… воровкам вызовите помощь.

— Доктора? — сглотнула судомойка.

— Можно и доктора. Но лучше бы начальницу. Директрису зовите. Прилюдно не покаются — через неделю умрут.

— Так, может, батюшку?

— Можно и батюшку. Зовите, хуже не будет. И вот ещё что. Нас вы не видели.

А ВСЁ ОТ ВРЕДНОСТИ

Мы с Марусей прошли коридорами и поднялись в свою спальню в облаке «тени», но подобная предосторожность оказалась излишней — так мы никого и не встретили. Зато на пороге были едва не сбиты с ног промчавшейся мимо нас докторицей. Маруся, явно находившаяся всё это время под впечатлением от содеянного, удивлённо вздёрнула брови:

— Это что ещё за забеги на длинные дистанции?

В спальне происходило нечто странное. Во всяком случае, я не думаю, что в порядке вещей, когда из умывалки доносится настолько истерический вой. Нет, правильнее сказать: визг. Или верещание? Всё вместе. В общем, это из умывалки неслось даже через плотно прикрытые двери.

Стоять колом посреди спальни было бессмысленно, мы пошли на свои места. У Маруси, к моей радости, как у последней передо мной прибывшей, номер был триста сорок четвёртый, рядом со мной. Дальше по нашей стороне шли переведённые в эту спальню в начале августа пятнадцатиклашки (или, проще говоря, пятнашки). Сейчас они сбились кучкой, обсуждая происходящее экстраординарное событие. Их, кстати (не событий, а пятнашек) в нашей спальне было больше всего — восемнадцать человек. И всего двенадцать шестнашек. И, между прочим, метки на одежду надо поставить, не забыть.

Пока эти несвязные мысли, толкаясь локтями, скакали в моей голове, докторша пронеслась в уборную и оттуда пошли вовсе уж странные звуки. Мы с Марусей переглянулись. В ответ на мой вопросительный взгляд она только плечами пожала:

— При мне таких истерик ни у кого не было.

Любопытные пятнашки обернулись к нам одновременно, как стайка синичек.

— Да это Далила, — сказала одна.

— Она с ужина пришла, а на носу — прыщ, — мстительно добавила вторая. — Пока ахала-охала — ещё два вылезло.

— А теперь она кричит, что это всё из-за новенькой, — осторожно добавила третья и спряталась за спины подружек.

— Мда, неприятно, — согласилась я, — но если на всех психических внимание обращать, свои нервы кончатся. А мне ещё метки поставить надо.

Я вытащила из шкафа одежду, разложила на кровати.

— Хочешь, я тебе помогу? — предложила Маруся.

— Да ну, неудобно как-то.

— Почему неудобно? Мне всё равно делать нечего.

— А у меня иголка всего одна.

— Как хорошо, что у меня есть швейный набор!

Больше отговорок у меня не осталось, мы уселись на кроватях и начали ставить метки: простой трилистник. Причём, чтоб было быстрее и заметнее, я взяла яркую шерстяную пряжу — уж пряжи-то у меня всякой было предостаточно.

Вопли в умывалке между тем то стихали, то поднимались с новой силой. Через некоторое время оттуда показалась Агриппина. Часть прядей выбилась у неё из причёски, и вообще, выглядела она довольно взъерошено. Агриппина простучала каблучками через спальню и остановилась около нас с Марусей:

— Мария, пойдёмте со мной.

— Я? — невинным голосом спросила Маруся.

— Нет. Маша Мухина. В комнату для уроков.

Мы прошли в учебку, Агриппина плотно прикрыла дверь, остановилась практически тут же и спросила, внимательно вглядываясь мне в лицо:

— Маша, что на самом деле произошло у вас с Далилой?

Я пожала плечами:

— Не знаю. Она весь день ко мне цеплялась. Не пойму, что ей надо?

— И ты ей действительно сказала, что от вредности прыщи вылезут?

— Сказала, — я развела руками, — это же просто пугалка для малышей. Я когда маленькая была, у нас одна бабушка рядом жила. Она всё время так говорила: что от злости прыщи вылазят, что от вранья зубы будут кривые. Ещё рожи корчить нельзя, напугают в этот момент, да такая на всю жизнь и останешься. Вы разве такого никогда не слышали?

— Просто пугалка, да… — отрешённо пробормотала Агриппина.

— А что случилось?

Классная словно проснулась, посмотрела на меня подозрительно и слегка покачала головой:

— Ничего страшного. Иди, Маша.

Я про себя подумала, что когда они узнают, что случилось с кухней, Далилины прыщи и впрямь покажутся им несущественной ерундой. А ещё — вот я ворона! — два таких похожих события в один день — в день моего прибытия! И если в кухне наши лица никто не вспомнит, то этот эпизод явно будет пришит ко мне. Мать моя магия, и что делать? Всю гимназию очаровывать? Вот уж способ спрятаться в толпе!

Я вздохнула:

— Вы же уверены, я тут не при чём. Далила сама вредная и склочная. Услышала слова — и поверила, так бывает. Это называется самовнушение. Теперь каждая злая мысль у неё будет вылезать прыщом. А чтоб они прошли, нужно просто перестать думать злое. Для верности лучше всего попросить прощения. И пусть думает про хорошее, станет снова красивая. А ещё лучше добрые дела делает.

Я немного припечатала внушение и спросила:

— Так я пойду?

— М-м-м… Иди-иди… — Агриппина потёрла лоб и снова пошла в умывалку.

Потом мимо нас провели Далилу, закутанную в банное полотенце. Она многоступенчато всхлипывала из своего кокона и иногда немного подвывала. Любопытные пятнашки высунулись в коридор и доложили всем, что её повели в изолятор.

— Сама, поди, напросилась, — лениво-рассудительно резюмировала Анечка, легко перекрыв все разговоры разом. — То всё нос задирала, а теперь вся физиономия в прыщах, какой уж тут гонор.

Старшие начали обсуждать: что теперь будет, и не расстроится ли свадьба из-за того, что Далила в одночасье сделалась страшилищем?

Некоторые девчонки начали задёргивать свои шторки, отгораживаясь от остальных в подобии крошечных комнаток.

— А я думала, это только переодеваться и на ночь.

— В свободные часы можно, если хочется одной побыть. Задёрнулся — значит, никто к тебе заглядывать не должен, личное время. А на ночь — обязательно, — Маруся сморщила носик, явно кого-то передразнивая: — «Ради приличия».

— Понятно.

Ну, хоть так. А то я за полдня уже устала на виду торчать.

— Мы можем закрыться, — предложила Маруся. Посередине шторки задвигать не будем, и будет у нас как будто своя комната. Я тебе покажу свои сокровища, у меня книг много, хочешь?

И хотя «сокровища» было сказано с изрядной долей самоиронии, перспектива увидеть нечто новое и интересное очень меня вдохновила.