Именной Высочайший указ (18 февраля 1905) 

Правительствующему сенату

В неустанном попечении об усовершенствовании государственного благоустройства и улучшении народного благосостояния благо облегчить всем нашим верноподданным, радеющим об общей пользе и нуждах государственных, возможность непосредственно быть нами услышанным.

Ввиду сего повелеваем:

Возложить на состоящий под председательством нашим Совет министров, сверх дел, ему ныне подведомственных, рассмотрение и обсуждение поступающих на имя наше от частных лиц и учреждений видов и предложений по вопросам, касающимся усовершенствования государственного благоустройства и улучшение народного благосостояния.

Правительствующий сенат не оставит сделать надлежащие по сему предмету распоряжение.

Николай

18 февраля 1905 г., г. Царское село.

 Почти одновременно были обнародованы явно несогласованные, противоречивые акты. Угрозы манифеста уничтожались рескриптом, а надежды, которые мог вызвать рескрипт, подрывались манифестом.

 Несмотря на явное двуличие царя и ничтожность обещанных им уступок, либералы – от шиповцев до освобожденцев – увидели в рескрипте 18 февраля «поворотный пункт» в истории России. Пытаясь посеять в народе конституционные иллюзии и тем самым ослабить нарастающий подъем революции, легальный орган «Союза освобождения» еженедельник «Право» сравнивал рескрипт Булыгина с «дверью, за которой рисуются перспективы светлого будущего» Либералам вторили городские думы, биржевые комитеты и съезды промышленников. Биржа ответила на опубликование рескрипта повышением курса ценных бумаг.

 Но царь не спешил с осуществлением обещанной им реформы государственного строя. Многочисленные ходатайства земских собраний, городских дум, биржевых обществ и других учреждений цензовой «общественности» о привлечении их представителей к участию в совещании под председательством Булыгина оставались даже без ответа. Чтобы положить раз и навсегда конец этим домогательствам, правительство объявило, что возвещенного рескриптом 18 февраля совещания не будет вовсе; проект, изготовленный в Министерстве внутренних дел, будет представлен в Совет министров, а затем подвергнут окончательному рассмотрению в совещании под председательством царя.

Самостоятельное рассмотрение этих актов действительно производит противоречивое впечатление. Однако, их обнародование одним днем позволяет говорить, что они рассчитаны, прежде всего, на совокупное восприятие. В самом деле, затронутые в них темы вряд ли целесообразно было бы излагать в рамках одного документа. Избранная форма – два единовременных акта – выглядела более подходящей для прозвучавшего месседжа: общественное обсуждение вопроса о привлечении выборных к государственному управлению состоится, но исключительно по доброй воле самой власти, а не по чьему-либо требованию. Кстати, именно в таком духе убеждал действовать Николая II его кузен – германский император Вильгельм II. Как он писал вдовствующей императрице Марии Федоровне, политическое реформирование необходимо систематическое и постепенное, но только «не соглашение с мятежниками».

Явное нежелание царизма пойти навстречу либеральной буржуазии в обстановке подъема революции усилило оппозиционные настроения в ее среде.

«Борьба между самодержавием и революционным народом обостряется», – писал Ленин. Теперь уже либералам приходилось «лавировать между тем и другим, опираться на революционный народ (подманивая его „демократизмом) против самодержавия, опираться на монархию против „крайностей революционного народа». Ленин замечал: «Конституционно-„демократическая“ (читай: конституционно-монархическая) буржуазия сторгуется с царизмом на более дешевой цене, чем ее теперешняя программа, – это не подлежит сомнению, и сознательный пролетариат не должен делать себе на этот счет никаких иллюзий» '.

Таким образом, правительство пыталось вывести общественное обсуждение на монархическо-конституционные рельсы, по которым и собиралось следовать дальше. Дискуссии о политических преобразованиях притягивали внимание всех слоев общества, но явно не укладывались в обозначенные властью рамки. Особенно это ощущалось в Москве, утверждавшейся в роли оппозиционного центра. В городе в домах Ю.А. Новосильцева, князей Павла и Петра Долгоруких недалеко от Храма Христа Спасителя регулярно собирались земцы: здесь обсуждали переустройство страны, устраивались земские съезды, куда более правые дворяне-земцы уже перестали появляться. Подобные мероприятия проводились и в купеческих особняках. Как сообщали очевидцы, «масса людей захвачена этим, везде и всюду только и разговоров, что об этих собраниях». Среди интеллигенции популярностью пользовались встречи у известной купчихи В.А. Морозовой на Воздвиженке. Будущий кадет А.А. Кизеветтер вспоминал, что «этот дом вообще играл важную роль в общественной жизни», либеральная профессура и журналистика многим были ему обязаны. Ежедневно сюда стекались до трехсот человек, которые, помимо теоретических дебатов, планировали создание комитета пропаганды с целью свержения самодержавия. Раздавались призывы вынудить Николая II отречься от престола с передачей прав малолетнему наследнику, а в случае отказа – истребить царскую фамилию.

Женева их встретила минусовой температурой. Было четыре градуса ниже нуля, но ощущалось, как целых восемь. Щеки Алексея Федоровича, съежились, как и его душа. Внутри все окаменело, и он даже не мог говорить. Поэтому, они с Евой Александровной так и проехали молча до самой швейцарской столицы.

Фи, как же здесь холодно! Я вся продрогла, – выйдя на перрон Genève-Cornavin Railway Station, взвизгнула Ева Александровна.

Сейчас сядем в экипаж, и вы согреетесь, – сказал Алексей Федорович и пошел к ближайшему извозчику, а к ней подошли два носильщика и предложили свои услуги.

Уже подъезжая к дому на La rue de Carouge en part vingt sept. (Двадцать семь) Ева Александровна повернулась и посмотрела проницательным взглядом на Алексея Федоровича.

Скажите, в чем я грешна перед вами?

Что?

Я виновата в чем-то перед вами, что вы молчите, с тех пор как мы покинули Париж?

Видите ли, Ева Александровна, в Париже произошло нечто, что перевернуло мои моральные устои, и теперь, я не нахожу разумного объяснения своего бытия. Вы здесь абсолютно не причем. Потому не казните себя. Это пустое.

Быть может, вы тогда объяснитесь, что будет с вашей стороны величайшей милостью по отношению ко мне.

Экипаж остановился. Возникла пауза. Оба замерли, глядя друг другу в глаза.

Когда вам будет угодно?

Через три дня приходите на ужин. Там, мы с вами и условимся. Теперь же, прощайте, – Сказала Ева Александровна, и покинула экипаж, оставив Алексея Федоровича наедине со своими мыслями.

Лошади дернули повозку и пошли рысцой, а февральский морозец завладел всей его сущностью. И только, когда открылась дверь и на пороге перед ним предстала Надежда Владимировна Кончевская, супружница Шишко Леонида Эммануиловича, у которого он квартировал, он пришел в себя и в нем проявилась жизнь.

Входите, входите! – Сказала хозяйка лучезарно ему улыбаясь.

О, а мы вас каждый день поджидаем. Однако вы скоро обернулись, но ваше место всегда готово, и вы можете проходить и отдыхать с дороги, – сказал Ширко, появившись столь стремительно, что Алексей Федорович немало удивился сему поистине говоря чуду.

Обед, будет через четверть часа, – известила его Надежда Владимировна.

Оказавшись снова в комнате, Жака Элизе Реклю, он сел на кровать и глубоко задумался. «Как же так?» —спрашивал он себя. «Все подвержено тлению и пустота подлинный хозяин мира сего?» «Для чего тогда явилась жизнь на планете? Неужели чтобы однажды умереть навсегда? А зачем тогда знания, что даны человеку?» «Нет, не может такого быть. Бог – явил жизнь для того, чтобы утвердить Себя в ней и человек обладающий познанием, сам является Его воплощением в этом мире и также способен воплотить своего Создателя в камне, дереве, живописи, литературе, музыке, синематографе, фотографии, словом в мире материи. Это как круговорот воды в природе. Она являет себя в жидком, твердом и газообразном состоянии».