Я всмотрелась в макушки деревьев и крыши малоэтажных домиков, составляющих всю архитектуру города, и сделала медленный успокаивающий выдох.

Гела думает, я не справлюсь. Она хочет, чтобы я махнула рукой на эту глупую затею и стала умолять Антона оставить меня в Москве. При таком раскладе он быстро охладел бы ко мне, увидев, как низко я ценю его тревогу обо мне.

Неужели я и впрямь так капризна, как ему кажется? У меня нет причин не доверять ему. Антон – взрослый, чуткий, и абсолютно точно он не станет делать что-либо во вред мне. А, значит, и весь этот Булкин должен быть во благо.

Что ж, у меня впереди целый год, чтобы поработать над коллекцией, не отвлекаясь на суету, и подумать о том, как стать достойной женой Антона Лаптева. В конце концов, это уже совершенно иной статус.

Осталось лишь выжить в этих условиях.

***

До школы я добралась быстро и даже успела пройтись вдоль симпатичной аллеи под тяжелыми от желтых листьев дубами. Лакированные лодочки от Том Форд уверенно рассекали острыми носками залежи листьев, и я никак не могла перестать хмурить лоб от одной мысли, что частички пыли и грязи останутся на обуви и широких черных брюках.

Вид старой трехэтажной школы из красного кирпича навевал такую тоску, что я поспешила слиться с толпой учеников и поскорее попасть внутрь, но внутри дела обстояли не лучше.

Гадкая желтая краска на стенах фойе в сочетании с оранжевыми скамейками, на которых дети переодевали обувь, ввергла меня в еще большее уныние. Разочарованно озираясь по сторонам, я медленно двинулась по широкому коридору в поисках кабинета директора.

Вдоль одной стены коридора была выстроена целая оранжерея из комнатных цветов: герань, спатифиллум, монстерра разных сортов, фикусы, сансевиерия и даже фиалки нескольких цветов.

Прямо напротив цветника были широкие панорамные окна – новенькие пластиковые стеклопакеты, сильно отличающиеся от общего вида школы. Видимо, благотворительный ремонт от компании Антона начали именно с этого участка, потому что нигде больше я обновлений не видела.

Мой взгляд зацепился за фиалку с девчачье-розовыми цветками, и я даже присела на корточки, чтобы получше рассмотреть этот цвет, отдаленно напоминающий о чем-то нежном, близком, но будто утерянном.

Пока я силилась понять, к каким воспоминаниям меня ведет этот оттенок розового, коридор заполонили ученики.

– Эй, косой! Лови мяч! – крикнул какой-то мальчишка, и уже через мгновение в меня врезался другой ученик, и я, не устояв в некомфортной позе, налетела прямо на кованый металлический стеллаж, уставленный цветами.

Ахнув от неожиданности, я повалилась на пол вместе с горшками, полными земли. Так низко мое самолюбие еще не падало.

Я вскочила с пола и, судорожно смахивая с костюма грязь, попятилась назад и зацепилась карманом брюк за металлический завиток другого стеллажа. Тот покачнулся и накренился, угрожающе натянув ткань. Я взвизгнула, хватаясь за стеллаж, но было слишком поздно.

Тяжелая конструкция выскользнула из моих рук и, разорвав брючину по шву от кармана и до самого колена, с шумом рухнула вниз.

На короткий миг в коридоре повисла тишина, и только слышалось, как бешено отбивает ритм мое раненое сердце.

–Ооой, —протянул мальчишка, огромными глазами глядя на то, как я пытаюсь пальцами слепить из рванья прежние прекрасные брюки.

Раздался звонок, и все вокруг снова ожило. Шушукаясь и хихикая, дети расползлись по кабинетам, оставив меня в одиночестве среди хаоса.

Кошмар. Какой кошмар.

Как я покажусь директору в таком виде? Москвичка, дизайнер. Приехала без штанов. Что обо мне подумают?

Я часто дышала, стараясь справиться с паникой, и придумать хоть какое-то решение, и мне даже постепенно стало это удаваться, но тут я услышала в конце коридора знакомые голоса, и сердце, оторвавшись от артерий, рухнуло в самые пятки.

– Она говорит, мне нужна помощь, представляешь? – возмущенный голос разнесся по коридору, но не он привлек мое внимание. Если бы не второй голос, то этого человека я и не узнала бы.

– Да угомонись ты! – шикнул Николай – не таксист и не грузчик, который помогал мне вчера ночью. Шаги стихи, будто мужчины остановились, чтобы поговорить.

Поверить не могу, что эта парочка здесь работает! Мое везение осталось где-то на вокзале в Москве.

– Я веду труд и у мальчиков, и у девочек последние шесть лет, – продолжал пыхтеть первый мужчина, в котором я наконец распознала вчерашнего лысого маньяка.

– И поэтому девочки у тебя здорово работают пилой, – Николай усмехнулся, а я, в панике осмотрев цветочную разруху, юркнула за весь этот хаос, надеясь спрятаться от приближающихся мужчин.

– И у них получается лучше, чем у мальчиков, —с гордостью добавил Василий, – А знаешь почему? Потому что пилить мужика – это женское призвание.

Василий неприятно рассмеялся, явно переоценивая глупую шутку. Николай же друга не поддержал.

– Вась, ну много ты теряешь? – почти равнодушно спросил он, – Новая трудовиха возьмет у тебя один класс. Один! Да ей, наверное, до пенсии как-то дотянуть надо, вот и сунулась к нам.

Ах вот как! Это мне-то до пенсии дотянуть?! Не будь на моих палаццо дыры размером с великую китайскую стену, я вышла бы сейчас из своей засады и показала бы этим наглецам, кто такая эта новая трудовиха.

И только прокрутив в голове эту мысль, я скривила лицо в гримасе. Я трудовиха. Какое унижение!

Радует лишь одно: Антон согласился с моим доводом, что мне предстоит масштабная работа над коллекцией, и обговорил в разговоре с директором, что я возьму только один класс и только на один кошмарный урок в неделю.

Все остальное время я планирую заниматься своим призванием – создавать одежду. Ну и жалеть себя, конечно же.

Готова поспорить, в этой дыре и кофейни нормальной нет. И это первый пункт в списке 'почему меня стоит пожалеть'.

– Колян, – начал Василий жалобным тоном, но Николай его прервал.

– Я на урок опаздываю. Девятый 'бэ' без меня кольцо баскетбольное оторвет, ты же знаешь, – Николай Николаевич хохотнул, и я снова услышала шаги. Одни – удалялись, другие, напротив, становились все ближе и ближе, заставляя меня настолько сильно вжаться в стену, что, наверное, на моем безнадежно испорченном костюме останется еще и декоративная штукатурка жуткого желтого цвета, которая наляпана в этой школе на каждой стене.

– Ох, ну поросята! – в сердцах протянул Николай, остановившись прямо напротив беспорядка, учиненного моим падением. Справедливости ради прошу заметить, что я совершенно не виновата.

Вместо того, чтобы пойти дальше на тот самый урок, где девятый 'бэ' уже, возможно, учинил еще больший урон, молодой человек присел и принялся руками собирать рассыпанную землю в горшок.

Я затаила дыхание, осторожно наблюдая за его действиями из-за огромного размера монстерры. Весь этот миг напомнил мне о бабушке, которой не стало уже очень давно. Она была чудесной женщиной и, наверное, единственной, кто любил меня в детстве. И в ее квартире пахло именно так – обилием зелени и влажной землей.

Я потянула носом, вдыхая ностальгический аромат, и не заметила, как резко на звук моего вдоха повернулась голова Николая. Он прищурился, всматриваясь в девушку, скрытую за цветами-гигантами.

Поняв, что мое убежище раскрыто, я шумно выдохнула и отвернулась. Николай нырнул под ветвь монстерры и присел на корточки передо мной.

– Вот так сюрприз, – протянул он не столько удивленно, сколько радостно. – Что ты тут делаешь?

– Тебя спросить забыли, – огрызнулась я, раздраженная тем, что этот человек снова обращается ко мне на «ты». Впрочем, и я опустилась на его уровень. Но ведь мы, выходит, теперь коллеги. Прекрасно. Просто прекрасно. Теперь он мне точно проходу не даст.

Николай смерил меня долгим взглядом и вдруг, усмехнувшись, стал двигаться гуськом к выходу из зарослей.

– Ну ладно, – буркнул он на прощание, и я, не сдержавшись, ухватила его за плечо, от чего парень едва не плюхнулся на зад в синих спортивных штанах.