Министр — Наталье Николаевне:
«Петербург, 25 февраля 1833.
Милостивая государыня,
я получил письмо, которое Вы были так любезны мне послать… по поводу статуи Екатерины II, которую Вы предложили продать императорскому двору, и с величайшим сожалением я вынужден сообщить, что очень стесненное положение, в котором находится в настоящее время императорский двор, не позволяет ему затратить сумму столь значительную. Позвольте Вас уверить, милостивая государыня, в величайшей готовности, с которой без этого досадного обстоятельства я бы ходатайствовал перед его величеством о разрешении удовлетворить Вашу просьбу, и примите уверения в почтительнейших чувствах, с которыми я имею честь быть, милостивая государыня, Вашим почтительным и покорным слугой.
Князь Петр Волконский».
МЯТЛЕВ: «Статуя… корма не просит».
Он же через год:
«Бумаги мои готовы и тебя ожидают — когда ты прикажешь, мы за дело примемся. Готовы в мыслях и образцовые поминки — но и ты не можешь ли чем покормить душу, нет ли второго тома Храповицкого? нет ли чего-нибудь столь же интересного? нет ли чего-нибудь великой жены? — Ожидаю твоего ордера».
«Ишка Петрович» статуи не купил, но в виде компенсации поставляет Пушкину кое-какие материалы о Пугачеве, екатерининском времени и ожидает чего-нибудь «столь же интересного» про «великую жену» (опять намек на пушкинские озорные строки «мне жаль великия жены»). Не один Мятлев, многие ждут, что Пушкин вылепит, выльет свой памятник царице; чувствительный историк и журналист Павел Петрович Свиньин уж убежден, что памятник будет золотым:
«Воображаю, сколь любопытно будет обозрение великой царицы, нашего золотого века, или, лучше сказать, мифологического царствования под пером вашим. Право, этот предмет достоин вашего таланта и трудов».
Пушкин тоже иногда воображает себя скульптором, металлургом и вдруг пишет жене:
«Ты спрашиваешь меня о «Петре»? Идет помаленьку; скопляю матерьялы — привожу в порядок — и вдруг вылью медный памятник, которого нельзя будет перетаскивать с одного конца города на другой, с площади на площадь, из переулка в переулок».
Это написано 29 мая 1834 года, ровно через четыре года после первого явления медной бабушки.
За несколько месяцев до этих строк — вторая Болдинская осень.
Сочинен и запрещен «Медный всадник» (Пушкин запишет — «убытки и неприятности»).
Дописан и разрешен «Пугачев» (и автор наивно надеется: «заплатим половину долгов и заживем припеваючи»).
Сочинена и выдана в печать еще бабушка — «Пиковая дама».
Новый подступ и приступ к «мощному властелину судьбы», для чего нужно погрузиться в архивы.
Но архивы и Петр Великий едва не ускользают: Пушкин едва не порывает с дворцом, где охотно читают его перехваченные письма к жене. Перед строками о «медном памятнике», в том же письме от 29 мая 1834 года, были такие:
«Ты разве думаешь, что свинский Петербург не гадок мне? Что мне весело в нем жить между пасквилями и доносами?»
Но все же задумаемся над только что приведенными строками о Петре: «памятник… которого нельзя будет перетаскивать…»
Шутка нам не совсем понятна, но Пушкина-Гончарова, наверное, легко догадалась, потому что Александр Сергеевич не затруднял ее сложными историко-литературными рассуждениями, и, если так написал про медный памятник, — очевидно, это отзвук каких-то разговоров, шуток, им обоим понятных.
«Медный всадник» уж почти год как закончен, но разве, прочитав строчки из письма о памятнике, «с площади на площадь, из переулка в переулок», разве не вспомним —
И он по площади пустой
Бежит и слышит за собой —
Как будто грома грохотанье —
Тяжело-звонкое скаканье
По потрясенной мостовой.
И, озарен луною бледной,
Простерши руку в вышине,
За ним несется Всадник Медный
На звонко-скачущем коне;
И во всю ночь безумец бедный,
Куда стопы ни обращал,
За ним повсюду Всадник Медный
С тяжелым топотом скакал.
Всадник медноскачущий, но пока запрещенный… Есть и другой медный памятник, высотою в 4,5 аршина; это ее, медную и негодную, пока стоящую в неподвижности на Фурштатской, ее прежде перетаскивали из одной губернии в другую и сейчас, может быть, удастся — «с площади на площадь, с переулка в переулок».
Дня медных исполина, которых при всей огромной разнице их назначения «перетаскивают», двигают или должны переместить, но к ним в ряд, может быть, пожалует еще один пращур, которого «нельзя будет перетаскивать»: Петр — в «Истории Петра»…
Не занимать воображения поэту: пожелал — и являются сотни российских и иностранных героев —
Как весело стихи свои вести
Под цифрами, в порядке, строй за строем
. . . . . . . . . .
А стихотворец… С кем же равен он?
Он Тамерлан иль сам Наполеон
. . . . . . . . . .
Ура!., куда же плыть?., какие берега
Теперь мы посетим: Кавказ ли колоссальный,
Иль опаленные Молдавии луга,
Иль скалы дикие Шотландии печальной,
Или Нормандии блестящие снега,
Или Швейцарии ландшафт пирамидальный…
Но воля стихотворца сильнее наполеоновской и тамерлановской: захочет — ив дело пойдут призраки, сколько угодно!
Статуя Командора двинулась осенью 1830-го.
Медный всадник помчался осенью 1833-го.
Пиковая бабушка — тогда же.
И в сказках чего только не происходит — бес, золотой петушок, лебедь белая, золотая рыбка, — но мы не о сказках: о настоящих живых призраках.
Время, что ли, такое?
У Гоголя оживает Портрет; Нос разгуливает по столице; Венера Илльская душит неосмотрительного молодца в повести Проспера Мериме.
Время — какое? «Романтический пик» миновал. В XVIII — начале XIX века привидения, духи, статуи оживали легко и обыкновенно (впрочем, пародии на таинственные, романтические происшествия также были довольно распространены).
Литературе прошедших, допушкинских времен «по части мистической» — насчет духов, привидений — разрешалось немало.
Теперь же читатель открывал, к примеру, «Пиковую даму».
После заглавия следует эпиграф ко всей повести: «Пиковая дама означает тайную недоброжелательность. Новейшая гадательная книга».
Первый взгляд: в эпиграфе ничего особенного, иллюстрация к тому, что далее произойдет — тройка, семерка, дама, ее недоброжелательность к герою… Второй же взгляд задержится на слове «новейшая»: новейшая гадательная книга, то есть только что выпущенная столичной типографией, «последнее слово»… Пушкин не навязывает мысли — только быстрая усмешка, которую мы вольны заметить или не заметить, — но какая нагрузка на слове «новейшая»! «Новейшая» — значит, лучшая, умнейшая, совершеннейшая — или отнюдь нет? Примета «дремучей старины» — дама пик и ее угрозы — вдруг снабжается суперсовременной этикеткой.
Это примерно то же самое, как если бы в наши дни существование привидений и демонов обосновывалось ссылками на новейшие труды по квантовой физике или кибернетике.
Время «Пиковой дамы» — просвещенное… Но стал ли мир при этом умнее, свободнее, или призраки его одолевают еще сильнее? Ведь если книга «новейшая», — значит, перед нею были «новая», «не очень новая», «давняя», «старинная»… Но главное — Гадательная книга выходила, выходит, будет выходить; рынок, потребность в ней есть. Все это, очевидно, нужно очень многим…
