– Да. Я говорю тебе это теперь, всему свое время.

Она поднялась со скамьи и близко подошла к Сибар-Сину.

– Надеюсь, ты понимаешь, что должен отомстить Набусардару за меня и за себя? Твоей добычей будет Нанаи, мне же достанется он.

– Чем, по-твоему, можно одолеть Набусардара? Оружием или…

Телкиза опять засмеялась.

– Разве не сказала я тебе: Набусардар так крепок, что, пожалуй, один Гильгамеш мог бы помериться с ним силой. Оружием ты ничего не добьешься. Он воин душой и телом и владеет мечом, как никто из халдеев.

– Но чем же тогда?

– Чем? Запомни, Сибар-Син: оружием можно одолеть лишь более слабого, того же, кто сильнее тебя, – одной хитростью. Запомни это, если не хочешь в жизни проиграть.

– Говоришь, хитростью?

– Да, хитростью!

– Ты имеешь в виду убийство или предательство? Не знаю, смогу ли я убить собственной рукой…

– Подкупи других. За деньги люди предадут самого Мардука, не то что Набусардара. В награду же получишь Нанаи, а обо мне не тревожься.

Телкиза вдруг почувствовала жгучую ревность, и спазма сдавила ей горло. Ища облегчения, она протянула Сибар-Сину руку, как бы скрепляя этим их уговор.

Провожая его из чертога наслаждений, Телкиза прикрыла лицо и грудь вуалью и, остановившись у порога меж шерстяными завесами, смотрела ему вслед.

Ей поклонился какой-то чужеземец, стоявший под каштаном. Он был высок, строен и красив. Глаза его пылали, как уголья. «Верно, какой-нибудь знатный лидиец или мидиец», – подумала Телкиза. У нее было такое чувство, будто взгляд незнакомца хлещет ее тело, словно раскаленный прут. Так уж бывает – если человек, предавшийся какому-нибудь пороку, не оказывает хоть слабого сопротивления, то падает все глубже и глубже. Настает минута, когда порок повергает его в пропасть. Так случилось и с Телкизой. Едва чужеземец приблизился к чертогу, как она молча подчинилась ему.

Гость отлично знал, что перед ним жена Набусардара, именно за ней он и охотился, хотя притворился, будто принимает ее за одну из куртизанок Священной рощи. Телкизе он назвался аммонитянином, который ищет в Вавилонии защиты от кровавого произвола Кира, поработившего его родину. Народы, живущие к северу от Вавилона, говорил он, обращают свои взоры на Халдейское царство с надеждой, что оно поможет им сбросить персидское иго. Однако, чтобы спасти мир, Вавилонии нужна сильная армия, хотя бы такая же, какой располагает Кир.

Телкиза не заметила подвоха. Польщенная в своей гордыне халдейка, она надменно заявила чужестранцу, что Набусардар обладает по крайней мере такой же армией, как Кир, и намерен выступить против персов, едва спадет летняя жара.

– Мы, сыны порабощенных народов, – с деланым воодушевлением продолжал чужестранец, – верим в победу Набусардара. Свое умение он доказал уже тем, что поймал лазутчика Устигу. Жаль только, что ему не удалось схватить его живым.

– Насколько мне известно, – простодушно заметила Телкиза, – его отнюдь не мертвым доставили к Набусардару. Устига жив и заключен в темницу борсиппского дворца.

Уходя, чужестранец бросил Телкизе в подол несколько золотых монет. Вероятно, он давно уже покинул Священную рощу, когда Телкиза взяла в руку одну монету. Она вертела ее в руках, разглядывая клинопись. И вдруг ее осенило – да ведь это же персидские монеты, деньги царя Кира!

Изумленная и напуганная, она прошептала:

– Неужто это был перс?

Это и в самом деле был перс, Забада, товарищ Элоса. Под видом погонщика, везущего на убранной цветами телеге девушек на празднество очищения, ему удалось пробраться в Вавилон, несмотря на то что ворота города бдительно охранялись. Забаде не терпелось узнать, жив ли его начальник, князь Устига.

Близился смертоносный август, месяц ава.

Воздух все накалялся и накалялся, наконец свирепая жара стала совершенно нестерпимой. Днем Вавилон вымирал, и лишь по ночам, когда наступала прохлада, на улицах появлялись одинокие пешеходы – главным образом водоносы с тяжелыми металлическими кувшинами. Все живое терзал страх – что, если источники пересохнут и воды не станет? В дворцовых молельнях непрестанно горели светильники и курились кадильницы. Простые смертные полуголыми склонялись ниц перед домашними божками, но молитвы не помогали: десятки родных и близких провожали вавилоняне на кладбища. Мастера, изготовлявшие на берегу Евфрата терракотовые усыпальницы, приостановили работу, и так как умирало множество людей, то возникло опасение, что не хватит запаса глиняных гробов. Хуже всего приходилось караульным, которые должны были неусыпно охранять двести городских ворот. Каждый день уносил несколько солдат, становившихся жертвой палящего солнца. Яростные лучи безжалостно высасывали из них последние жизненные соки и доводили до помешательства. Но невыполнение приказа каралось казнью… Люди с нетерпением ждали конца месяца смерти, а он только еще начинался.

Вавилония казалась погруженной в сон. Всюду царило затишье, все пряталось от огненной колесницы бога солнца, на которой разъезжал Шамаш; сейчас никто не отваживался поднимать взгляд на его огнедышащий лик.

Из провинций, расположенных южнее Мидийской стены, Набусардару почти не поступало никаких вестей, северные отряды ценой невероятного напряжения проводили подготовку к военным действиям, но о длительных переходах нечего было и думать, учения устраивались попеременно то в огромных описских, то в сиппарских казармах.

Пока страна между Тигром и Евфратом изнывала от зноя и бессилия, на северных ее границах все пришло в движение. Туда подтягивались легионы царя Кира. Многотысячная персидская армия, защищенная ассирийскими горами, стояла наготове, ожидая лишь приказа своего повелителя.

Кир прибыл из Экбатан, царской резиденции, чтобы лично повести войска на Вавилонию. Однажды он решил проехать берегом канала вдоль северного участка стены.

Стоя в боевой колеснице, он правил четверкой холеных гнедых жеребцов. Дышло, посредине отделанное мозаикой из драгоценных камней, борта колесницы, обшитые золотыми пластинами с изображением боевых сцен, золоченая сбруя, серебряные, усыпанные жемчугом сетки на лбу у коней – все это сверкало под лучами солнца и переливалось всеми красками.

Справа от Кира стоял воин со щитом, на котором был выбит царский герб. Воин, стоявший слева, держал в руках золоченый лук и стрелы.

Царь, крепко сжимая вожжи, покачивался в такт размеренному бегу коней. Он был красив и статен. Благородством, мужеством светилось его продолговатое лицо, обрамленное недлинной, искусно уложенной курчавой бородой. Усы были сбриты и не скрадывали безукоризненные очертания самоуверенно сжатого рта. Орлиный нос, смоляно-черные, точно прожилки оникса, глаза. Высокий лоб прикрывал шлем с высоким металлическим гребнем. Грудь царя была забрана чешуйчатым панцирем, из-под которого спускались сборчатые рукава рубахи. На поясе висел меч с агатовым эфесом.

Следом за царской колесницей громыхали возки высших и младших военачальников. С обеих сторон кортеж сопровождали лихие всадники. В том месте, где стена была наиболее прочной, Кир остановился, чтобы получше рассмотреть халдейские укрепления.

Глядя на воды канала, он задумчиво обратился к своему первому полководцу:

– Тут опаснее всего.

– Да, – кивнул тот, – должно быть, Нинбах, строитель Мидийской стены, призвал на помощь всю свою мудрость, искусство и опыт.

– Как раз за этим участком стены находится плотина Нагар-Малки. Великолепно придумал Нинбах! Даже если неприятель преодолеет стену, достаточно поднять плотину, чтобы превратить окрестности в огромное озеро и утопить в нем войско врага. Эта коварная плотина внушает мне тревогу.

Полководец ободряюще усмехнулся:

– Царь царей, боги милостивы к тебе, и плотина Нагар-Малки в руках богов, а не халдеев.

– Год тому назад ты тоже говорил, что боги милостивы ко мне, но едва я решил пойти войной на Вавилонию, как в реке Диале загубили священного коня-альбиноса из упряжки бога солнца. К чему это привело, ты знаешь. Поход в царство Набонидов пришлось отложить на целый год, ибо войско пало духом, увидев в гибели коня дурное предзнаменование. А момент казался мне самым благоприятным. У Набонида не было армии, ему нечем было защищаться.