-- Булб и это... подтвердил Филипп Осипыч и зашагал по комнате своими тяжелыми шагами.
Короткий зимний день уже кончался, и в окна глядели быстро наступавшия зимния сумерки. Беседа продолжалась с прежним одушевлением, и никто не позаботился достать огня. Оедоня раза два заглядывала в двери, но разговаривал сам пан, и она исчезала как тень. Пора обеда давно прошла, во за разговорами никто этого не чувствовал.
-- Когда я приехал на Урал,-- продолжал Иван Гаврилыч:-- Глинка меня сейчас же отрядил на шипицниские заводы -- место хорошее, по ответственное. Пятьдесят тысяч населения, и народ самый безголовый. Знаете, ужасное положение: или свою голову подставляй, или другаго подводи, Ну, только в службе я сам не хуже Глинки был: приказано -- исполняй. Разсуждать не наше дело, а начальство знает. На то служба... И бывали случаи, чорт возьми... да!.. Недалеко ходить, вот хоть с Филиппом Осипычем -- такую неприятность он мне устроил... Приезжаю я на III ипинские заводы, а он там главным кассиром служит -- свой дом, енотовая шуба, дети большия уж были у него. Ну, разумеется, мы познакомились и бывали друг у друга за-просто. Он хоть и числился крепостным, но везде был принят, и даже, когда уезжал Глинка, то обедал вместе с нами. Понимаете: свой человек. Хорошо...
Филипп Осипыч сделал какое-то движение, но Иван Гаврилыч перебил его:
-- Э, не нравится, упрамый чоловик... А я таки разскажу: это у меня на совести. Да, так я приехал на заводы и, конечно, сейчас свои порядки везде: вы хороши, и я хорош, вы намордовали -- не погневайтесь. Я присягу принимал... Хорошо-с. Только в одно прекрасное утро сижу я в своей канцелярии, входит вестовой и подает бумагу от заводскаго управления. Вскрываю конверт и читаю: "При сем ордере за No таким-то препровождаем к вам, ваше высокоблагородие, нашего крепостнаго человека Филиппа Шинкаревка, с которым просим поступить по закону, а впредь до распоряжения высшаго начальства пусть служит у вас в качестве оренбургскаго казака... А впрочем, имеем честь и т. д." Даже глазам своим не поверил; что за чорт, двойник попался. Выхожу в переднюю, а там и сам Филипп Шинкаренко стоит, да еще и в енотовой шубе -- ну, без ножа зарезал. Но ведь я присягу принимал -- подхожу и прямо к нему: "Ты Филипп Шинкаренко?" Молчит, как барон... Представьте мое дурацкое положение?.. Он там нагрубил что-то главному управителю, а его ко мне в казаки посылают... Выслал лишних людей и говорю: "Ну, Филипп Осипыч, посадил ты меня, а я сделать для тебя ничего не могу". "Да ведь, говорит, у меня дети большия, Иван Гаврилыч, как же я в казаках у вас буду служить!"... "Это уж твое дело, говорю, а у меня одна голова на плечах. Пока дам такую работу, что но твоей силе будет: носи бумаги, карауль -- не обижу". Молчит... Нет, вы только представьте себе мое положение?... Сводной стороны, закон, а с другой -- спой брат хохол, да еще знакомый человек. Ну-с, что бы, вы думаете, он устроил со мной? посылаю ему бумагу отнести куда нибудь -- нейдет... Вот тебе раз! Я, значит, для своего человека должен кривить душой: других за это как Сидорову козу лупцовал, а тебя миловать буду. Хорошо. Для перваго раза сделал замечание: молчит и только переминается... Второй раз посылаю с бумагой -- тоже самое. Я его оштрафовал. В третий то же -- я на два дня под арест посадил. Упрамый человек, одним словом, и больше ничего! Ну, кончилось дело тем, что я велел ему засыпать десяток горячих... и засыпали.
Этот эффектный конец был прерван глухими рыданиями Мотреньки, про которую все забыли и которая выслушала весь разсказ от начала до конца. В комнат было уже темно, и мы с трудом отыскали присевшую на пол девочку.
-- Писанка... крашанка... шептал Филипп Осипыч, напрасно стараясь поднять ее на ноги.
-- Неужели все это правда?... шептала девочка сквозь слезы.-- Господи, да что же это такое?!... дядечку, родненький...
Эта сцена была прервана появившеюся в дверях Анной Петровной. За ней стояла Ѳедоня с лампой в руке. Все были смущены, но Филипп Осипыч быстро наклонился к рыдавшей Мотреньке и проговорил:
-- Крашанка... та я-ж его сам вздул бы до пиченок. Таке время поганске було...
Д. Сибиряк.
"Восточное Обозрение", No 6, 1887
