Нервное утомление к утру перешло в настоящий бред. Зиночке казалось, что она уже едет на извозчике, и освещенныя окна "Аркадии" глядят на нее, как глаза чудовища. Вот и дверь подезда растворяется, ньткуда-то вырывается струя пьянаго хохота, а там вверху льется безшабашная трактирная песня. А вот я сам Сенечка Татауров встречает ее на лестнице и, протягивая руки вперед, бормочет заплетающимся пьяным языком: "А... барышня, пожалуйте!". Она хочет крикнуть и не может. "Оставьте меня, не смейте прикасаться ко мне: я честная девушка"... Но ведь это совсем не она, а Милочка, большая. Милочка, и Татауров уже тащит со за талию. Опять Зиночка хочет крикнуть и не может: "Милочка, опомнись... Милочка, вернись!". Но это и не Милочка, а m-lle Бюш с приколотым fleur d'oranger на груди. Она улыбается и говорит: "Сенечка добрый"... Зиночка наконец крикнула и проснулась.
XIII.
Кисейная барышня пролежала в постели дня три. При малейшем стуке она вскакивала и бросалась к окну, а потом уже приходила в себя. Каждая такая тревога выкупалась пароксизмами ужасной слабости, точно Зиночка умирала. Если бы не дети, она умерла бы без особеннаго сожаления, умерла такой, какой сейчас была -- чистой, красивой, молодой. Нет, лучше не думать о будущем! Во время болезни Зиночка испытала в первый раз, что и она необходима и что ее искренно любят. Как смешно ухаживала за ней Милочка! Вскоре после болезни Зиночке пришлось усиленно работать, чтобы наверстать потерянные дни. Теперь она относилась равнодушно к самой себе, как к постороннему человеку, и думала только о других. В самом деле, разве мог оскорбить ее пьяный нахал -- не стоило и безпокоиться. Дарья говорила то же самое. Даже, когда по городской почте Зиночка получила первое письмо от отца, оно ее не взволновало. Ромодин умолял дочь о свиданьи, сам он жил в номерах для приезжающих, содержатель которых был его старый знакомый. Зиночка сейчас же послала ответ, что придет в воскресенье после обедни.
Ромодин с утра стоял у окна, поджидая гостью. Как билось и замирало теперь его грешное сердце! Она придет, она будет здесь,-- разве может быть счастье больше этого? А Зиночка в это время была в соборе, куда носили маленькую Нюту причащать в первый раз -- отверженный людьми ребенок пред лицом Божьяго милосердия имел все человеческия права, и эта мысль окрыляла девушку в добровольно взятом на себя подвиге. С чувством глубокаго благоговения Зиночка готовилась к этому таинству, а в церкви молилась так горячо и так искренно, чтобы самой подняться на высоту непритворнаго христианскаго смирения. Ей предстояло еще свиданье с отцом. Старичок судебный пристав опять был в церкви и опять подошел к ней поздравить с причастницей.
-- С малюткой няньчитесь?-- ласково проговорил он, и так хорошо сказалось у него это слово: "малютка".
-- Да...-- смущенно ответила Зиночка, вспыхивая румянцем.
-- Бог все видит, Зинаида Игнатьевна... Хорошаго дела не следует стыдиться. Редкая вы девушка. Извините уж старика на простом слове.
Эта неожиданная похвала дополнила настроение кисейной барышни, и она молча кивнула старику головой: руки были заняты. На паперти ее ждала Дарья, которая и унесла ребенка домой, а Зиночка пошла к отцу. Уже подготовленная словами Дарьи о большой перемене в отце, Зиночка все-таки в первую минуту не узнала его -- это был совсем старик, чужой ей человек. Ромодин и сгорбился, и поседел, и как-то весь осунулся. Его неприятно поразило спокойствие Зиночки, которая держала себя так, как будто ничего особеннаго не случилось -- прежней Зиночки не было, а пред ним стояла другая женщина.
-- Извини, что я тебя потревожил...-- бормотал Ромодин, стараясь подбирать слова. Ему так много нужно было сказать дочери, а сейчас все точно вылетело из головы.-- М-me Сталь сказала: "все понимать -- все прощать"... да!
Последнюю фразу он сказал по-французски, что выходило красивее и как будто убедительнее: tont comprendre, c'est tout pardonner. Эта французская фраза точно резнула по уху Зиночку, и она с удивлением посмотрела на отца. То, что было у нея на душе, не нуждалось в формулах, а тем более -- фразах.
-- Я пришла не обвинять тебя, папа...-- заговорила Зиночка и остановилась...-- Ты, ты сам понимаешь, почему. Мы слишком, кажется, далеко ушли друг от друга...
-- Ах, это все не то...-- застонал Ромодин.-- Неужели это говоришь ты, моя Зиночка?
-- Оставимте этот натянуто-сближающий тон и поговоримте серьезно, как большие люди. Конечно, о прошлом не может быть и речи, но есть будущее... т.-е. в данном случае целая кучка маленьких людей, о которых должны позаботиться именно мы.
-- Послушай, ты говоришь, как нотариус или судебный пристав,-- заметил весело Ромодин, довольный таким оборотом разговора.-- Домой, в свой угол, я сейчас не могу вернуться, потому что должен скрываться от кредиторов, и если занимаю отдельный номер, то только из милости, пока мне верят в долг. А дела свои я быстро поправлю, и тогда...
Неестественно-деловым тоном Ромодин принялся торопливо развивать свои планы: он еще не окончательно разорен, и есть шансы на то, что он опять станет на ноги: в золотопромышленном деле такие крахи не редкость, и в Косогорье кто не банкротился; наконец, он еще в силах сам; у него есть несколько влиятельных знакомств, известная репутация в кругу золотопромышленников и т. д. В подтверждение своих слов, он достал из бокового кармана толстый бумажник, набитый старыми счетами, деловыми письмами и собственными заметками. На выдержку он даже прочел два письма от самаго влиятельнаго человека -- это были те характерныя литературныя произведения, в которых отказ затушевывался ходячими фразами и дешевенькими обещаниями. Не нужно было особенной проницательности, чтобы видеть полную их несостоятельность, но Ромодин верил им, потому что нужно же было чему-нибудь верить.
-- И ты веришь этим письмам?-- невольно вырвалось у Зиночки.-- Ведь это одна писаная бумага, которую стоит только бросить в печь.
-- Да ведь у Толоконникова сорок миллионов, Зина. Ну что ему стоит сказать одно слово. Мы с ним в свое время были на "ты" и... гм...
Увлекшись, Ромодин чуть не прибавил, что вместе с Толоконниковым он кутил некогда по разным притонам, но во-время спохватился. Зиночке не понравился прежде всего самый тон этого разговора -- с такой торопливой угодливостью говорят только безнадежные люди. Много их прежде перебывало в ромодинском доме, и все они ужасно походили один на другого и точно так же читали, в подтверждение своих несбыточных надежд, письма влиятельных людей. Ромодин тогда только пожимал плечами, а сейчас, незаметно для самого себя, повторял избитые типы крупных банкротов и вообще неудачников. Это особаго рода сумасшествие, и Зиночка слушала теперь слова отца, как лепет ребенка. После деловых разговоров наступил пароксизм слез. Ромодин подробно разспрашивал, как живет семья, что делает мать, большая ли выросла Милочка, как учатся дети. Он напрасно крепился, стараясь удержать бежавшия по лицу слезы. Ах, как он тосковал все время, как рвался в свой угол, как в нем изболела вся душа. Но ведь немного остается подождать, чтобы он занял свое прежнее положение в обществе, и тогда опять все пойдет по-старому.
-- Ты говоришь о деньгах,-- заметила Зиночка,-- но не всякое прошлое можно вернуть однеми деньгами...
Ромодин посмотрел на дочь широко открытыми глазами и пробормотал что-то уж совсем безсвязное. Но Зиночке было некогда, она обещала прийти в другой раз, и он на прощанье проговорил:
-- Ты все знаешь, ma petite... знаешь больше того, что следовало бы тебе знать, как девушке. Что делать!.. У меня есть одна просьба к тебе: нельзя ли мне взглянуть на маленькую?.. Я, может-быть, дрянной отец вообще, но все-таки не зверь же...
-- Это уж потом как-нибудь, папа.
Но выражению отцовскаго лица Зиночка заметила, что ему хотелось добиться свидания с Милочкой, но он удержался. Желание видеть "маленькую" и то, что отец не стеснился высказать ей это прямо, несколько примирило ее с ним, и свиданье кончилось теплее, чем началось. Ни о m-lle Бюш ни о Дарье не. было сказано ни одного слова. Когда Зиночка уже вышла на подезд, ей вдруг сделалось жаль отца до слез. Явилось даже желание вернуться и расцеловать его, утешить, самой открыть всю душу: ведь того отца, котораго она разлюбила за эти полгода, не было, а был действительно несчастный и жалкий человек. Но в следующую минуту у Зиночки явилась такая мысль: стоит только отцу разбогател, как он забудет про все свои несчастья, а ей, Зиночке, уже не разстаться со своим новым душевным миром, да она и не отдала бы его ни за какия деньги.
