О Кочкаре (полная форма -- Кочкарский отряд, т.-е. средоточие какой-то козачьей власти) можно сказать без преувеличения, что он целиком представляет один сплошной базар и, нужно отдать справедливость, прекрасный базар. Сотни деревянных лавченок сбились в несколько отдельных кучек, и центр стали занимать уже настоящие магазины. Вырос целый каменный корпус из таких магазинов с железными дверями, массивными железными решетками в окнах и каменными крылечками; в них полный выбор всего, чего душа просит, начиная от краснаго товара, чаев, разной галантереи и кончая сапогами, скобяным товаром и винами. Мы нашли даже керосиновую кухню. Такие уездные города, как Златоуст, могут справедливо завидовать бойкой кочкарской торговле. Был даже особый мясной ряд, где торг вели и в лавках, и в досчатых балаганах, и прямо с возов.
-- Андроныч, хочешь в кузницу?-- предлагал я,-- мы называли кузницей кабак.
-- Подковать безногаго щенка?-- ухмыльнулся Андроныч и на всякий случай почесал в затылке.-- Чего-то ровно не манит... Целую неделю не принимал: как стал кумыз пить, от водки сразу отшибло.
Поломавшись для приличия, Андроныч подвернул к кабаку, и я остался один. Мне хотелось потолкаться именно в. этой толпе и прислушаться к ея говору. Остановиться так, зря -- было неловко и вызвало бы в публике известное недоразумение, а теперь решительно никто не обращал на меня внимания. Кого тут не было: козаки в своих студенческих фуражках с синим околышем, приисковые рабочие, крестьяне, киргизы, цыгане и т. д. Улица была заставлена сплошь телегами. Могли проезжать только цыгане, галдевшие больше других. У стенки кабака золотая рота играла в орлянку, в двух местах шла азартная мена лошадьми, в третьем две цыганки наговаривали подгулявшему старику-крестьянину.
-- И все ты врешь, все врешь!...-- заплетавшимся языком повторял старик, пошатываясь.
-- А есть у тебя на сердце думка...-- цыганским речитативом певуче наговаривала черноволосая гадалка.
-- Веррно!... Есть думка...
-- А еще есть у тебя человек, который в глаза тебе смотрит... А бойся ты этого человека,-- свой ворог хуже чужаго. Стоишь ты у кабака, а думка у тебя не в кабаке -- далеко твоя думка...
-- Веррно!
Переменив тон, цыганка жалобным голосом закончила свой обычный цыганский припев:
-- Позолоти рученьку... пожалей цыганеночка черномазенькаго... Для души для своей постарайся!...
-- Опять врешь!-- опомнился разомлевший было старик.
-- Сердца ты своего не знаешь: золотое твое сердце... Крут ты сердцем, а отходчив. Рученьку позолоти... от своего счастья не отпирайся...
-- Наводнение народу...-- почтительно проговорил какой-то неизвестный господин, подходя к моему экипажу.-- Вы с промыслов?
-- Нет, кумызник.
-- А!-- нерешительно протянул незнакомец.-- Так-с... А я так и подумал, что с промыслов. Издалека будете?
Безцеремонность такого разговора обяснялась тем, что незнакомец не поверил в мое кумызничество и по городскому костюму, вероятно, заподозрил во мне скупщика краденаго золота,-- этих последних в Кочкаре достаточно.
-- Удивительно вам смотреть на наш Кочкарь?-- умильно продолжал незнакомец, подробно сообщивший на всякий случай и собственный адрес.-- Как на пожар сбегается народ сюда по субботам, а все золото подымает... Был у нас тут дьякон, так он какия деньги нажил на золоте: счастье человеку привалило. Да-с... Пять лет назад что такое Кочкарь был? Деревня и больше ничего, а теперь в том роде, как американские Соединенные Штаты... Помилуйте-с, тоже и мы почитываем разныя ведомости. Вот в Австралии золотишко тоже открыли... А позвольте узнать, чем вы занимаетесь?... Обязанность какая у вас, например, в городе?...
Вернувшийся из кабака Андроныч во-время прервал это интересное знакомство с любопытным кочкарским обывателем. Обратно мы поехали тоже обездом, кругом села, потому что улица, попрежнему, была загорожена сплошными рядами телег.
-- Вот так Кочкарь... ну, ловко!-- повторял Андроныч, запрятывая бутылку с водкой за пазуху.-- Как в Пасху народ развернулся... Ловко!... Розговенье!...
На обратном пути мы начали обгонять телеги, катившияся уже домой. Пьяные мужики лежали на дне, как телята, а лошадьми правили бабы. Это обыкновенная картина патриархальнаго возвращения с праздника... Было часов около десяти утра и в воздухе начинал чувствоваться летний зной.
-- До жары поспеем домой,-- говорил Андроныч, погоняя лошадь.-- Вот так Кочкарь... ловко!...
Какая-то забубенная приисковая голова, мотавшаяся в телеге, хрипло напевала:
Отчего машина ходить?
Машинист ие заводит...
А кругом было так чудно хорошо, над головой висело такое глубокое небо, так весело звенели в воздухе невидимые жаворонки, из степи наносило таким теплым ароматом точно курившейся благовониями земли...
VII.
Наша жизнь "на кумызе" шла своим порядком -- день за днем, неделя за неделей. Лето выдалось серенькое. Постоянно перепадали дожди, и особеннаго, настоящаго степнаго жара мы совсем не чувствовали. Те же поездки по утрам к Баймагану, потом прогулка в бору, кумыз и т. д. Собственно говоря, время катилось незаметно, и если в чем чувствовалось некоторое лишение, так это в свежей газете,-- сказывалась городская привычка к последним новостям и печатной бумаге. Но в отсутствии газет была и своя хорошая сторона, именно время от времени полезно отрешиться от всякой текущей злобы русскаго дня, от тех искусственных интересов, которые так настойчиво навязывает столичная пресса скромному провинциальному читателю,-- вообще, отдохнуть и развязаться с тем строем мелких ежедневных привычек, которыми незаметно опутывается каждое существование.
Не хочу я знать ничего ни о Болгарии, ни о последнем концерте Софии Ментер, ни о "зверском преступлении", которое непременно совершается в разных весях и градах, ни о падении русскаго рубля, ни о видах на урожай, которые к осени всегда оказываются неверными, ни о закатывающихся и восходящих светилах всероссийскаго хищения, ни даже о самом Льве Толстом, который кладет печь своими руками какой-то убогой старушке,-- ничего не хочу знать... Наваливается по временам чисто-кумызная лень, и мысль сосредоточивается на том, что видят глаза. Это почти растительное существование, когда обычная напряженность нервной деятельности сменяется тупым покоем: я просто ничего не хочу знать... Вон ростет же степная трава, и я желаю существовать так же, погружаясь в дремоту сладкой степной лени. Кстати, два слова о траве... Какая она здесь отличная, эта трава: так и прет из благодатнаго чернозема. Это настоящее зеленое травяное царство, с которым вместе выросла и сложилась неумирающая культура. Если есть цивилизация хлебных злаков, как рис, пшеница, рожь, ячмень, то есть и цивилизация травы,-- самая древняя цивилизация, окутанная поэтическою дымкой. Если с каждым ржаным колосом ростет известная "власть земли", то здесь еще большая "власть земли" ростет прямо с травой: там нужен известный уход, хозяйственный обиход, а здесь все делается само собой. Будет трава, будет и скот, а со скотом жив будет и человек. Там нужны усилия, труд, хозяйственныя соображения, сложная организация и всевозможныя приспособления, а здесь -- Аллах велик: если не родится трава и с голоду передохнет скот, все-таки, Аллах велик. Пусть вся Европа судорожно трясется со всеми чудесами своей цивилизации, пусть дымят кирпичныя и железныя трубы, пусть гремят машины, пусть вертятся миллионы колес, валов и шестерней, -- здесь мирно пасутся на зеленом просторе табуны степных лошадей, стада курдючных овец, и жизнь катится так же тихо, как сонная вода степных реченок. Ведь, дороже всего покой,-- то состояние, когда человек чувствует себя самим собой и не болит каждым наступающим днем, не выбивается из сил и не сходит с ума от собственных успехов. Из этого степнаго покоя и лени выростали страшныя историческия катаклизмы, как пожар вот этой самой степной травы,-- лилась реками кровь, горели селения, разрушались целыя царства, а потом опять покой, поэтическая лень и полусонныя грезы.
