— Три соджу, — заказал официанту Нунг Мин.

Джинг и кореец болтали друг с другом, иногда Нунг Мин переводил сказанное Лизе на английский — и обратно. Девушка напрягала слух, пытаясь уловить значение. Два года — совсем не много для изучения неевропейского языка. В Корее Захарина изо всех сил практиковалась. Но чаще ей выпадали две фразы: «Игощи ольмаеё?» («Сколько это стоит?») и «Каккаун иссоё?» («Скидка есть?»). Основа основ для выживания в Сеуле.

Джинг смеялась, когда Лиза пыталась выразить мысли по-корейски, сбиваясь на английский, с круглыми глазами прищелкивая пальцами и тряся Нунг Мина за переводом. Они на троих определили, кто самый старший (Джинг), а кто самый молодой (Лиза). Вечер шел хорошо, мясо на жаровне шкварчало. Тут принесли водку.

Захарина внутренне подобралась. Нунг Мин заказал соджу с добавками, ей досталась со вкусом винограда. Была — не была. Девушка чокнулась и опрокинула стопку. Фьюх. Она прислушалась к своим ощущениям. А все не так плохо! Наверное, дело в том, что эта соджу разбавленная, мягче, слаще. Терпимо. Сойдет.

Она помнила, как они сидели, поедая гребешки и морковку; как много бутылок спустя вышли и отправились к университетам. Юные певцы и танцоры выступали поодиночке и группами на улицах, каждый надеялся однажды стать знаменитостью. Лиза размышляла, а могла ли она быть на их месте. Здесь и сейчас спеть перед толпой. Могла? Могла бы!

Джинг попрощалась и ушла. Нунг Мин и Лиза поплелись длинными кварталами обратно. Кадр — улицы, холмы вверх-вниз. Кадр — они зашли в заведение, по всей видимости, клуб. Перед ней появилась лапша. Нунг Мин показывал, как мешается чистое соджу и пиво. «Вот оно что! — в полусознании осенило девушку, — Чистое соджу мешают с чем-нибудь еще, чтобы оно не было таким противным! А разбавленное пьют отдельно». Она не смогла доесть, не смогла допить.

Сколько там было времени?

Кадр — они завалились в хостел, переговариваясь расхлябанными языками. Оказались у Нунг Мина в отдельной комнате с широкой кроватью. Сели, прислонившись спинами к стенке, по бокам друг от друга. Лизина голова повалилась на его плечо. Тут было ничего не поделать — голова сама не держится. Все вокруг неустойчиво покачивалось…

Нунг Мин сдержал обещание — за все весь вечер платил сам. Сейчас оба, вдрызг пьяные, оказались одни в хостеле, на его широкой кровати. Лиза, как могла, держала ухо востро: он же не попытается к ней пристать? Его пальцы нигде сейчас не проходятся по ее коленке? Она не знала, что делать, если он решит, что она что-то ему должна. Правда в том, что ей ужасно хотелось, чтобы к ней пристали. До одури. На этой кровати. Ей хотелось мужчину. Но не Нунг Мина — он же как милый старший братик.

— Мне нравицця Флорэнсс энд вэ мэшшин, — вещала Лиза, — Про нее нихто тут не слышал, а вот в Шанххаэ… Ее рэклама виссит на хлавной улиццэ…

— Паккажи…

— Щаа… найду клип.

Они сидели, прижавшись друг к другу, как два воробушка. Захарина отчаянно старалась не думать, что Игорь ей изменил. Что у нее месяц не было секса. Что ей так этого хотелось.

— Она классснаяя… — кивнул Нунг Мин, — Пэрэшшли мне?

— Ахха.

Экранный циферблат показывал что-то около половины третьего.

— Так… — собралась Лиза, — Я… пайду.

Нунг Мин обеспокоенно на нее посмотрел.

— Ты ккак? Памочь?

— Нн… — девушка пошатнулась, но сделала над собой героическое усилие, — Ннет. Пассиба.

Придерживаясь за стены, которые исходили волнами, она добралась до женской комнаты, выставила будильник и в забытье повалилась на постель.

***

Она занимала эту кабинку туалета уже час, и не могла отойти. В туалете автовокзала было много кабинок, ходили люди, шумела вода, и Лиза просто надеялась, что никто не заметил, как она заперлась, и не слышал рвотных звуков.

Да она в жизни так не напивалась.

От одной мысли о трясущемся автобусе тошнота накатывала снова.

Ее рвало утром в хостеле, рвало на улице, а до автовокзала девушка добежала из последних усилий — сначала в туалет, а потом уже обменивать билет, не так важно.

Впереди ждали новые города — Лиза уехала из Сеула на неделю. И надо было как-то решать с Игорем. Они встречались несколько лет. Эта неопределенность ее убивала.

Гостевой дом в Андоне располагался рядом с автостанцией. Середина дня, Лиза прошла всего ничего, забралась в хостел, в свою новую комнату, обмоталась двумя одеялами и приняла лежачее положение. Ей было плохо. Вчерашний день выветрился. Теперь и мутило, и ноги леденели, и — вот, вот оно! — нахлынула волна имени Игоря.

Она ведь предчувствовала вчера.

Черт.

Ее по-настоящему знобило. Куда она собралась вечером выбираться? Она же заболевает. Она снова одна, в новом городе, в какой-то абсолютной корейской глуши, благополучно загоняет себя в могилу. Ей надо остановиться. Кое-как, лежа на боку, Лиза сняла себя на телефон. Лицо синее, зрачки расширены, нос кажется непропорционально большим. Ей просто хочется, чтобы ее обняли. Чтобы кто-то был рядом, утешил. Соврал, если нужно. Потому что она не справляется.

Ей не надо идти никуда вечером, ни на какое открытие фестиваля деревянных масок.

…Или можно пойти, если она отоспится, и станет лучше. Она так долго ехала. Купила билет, оплатила хостел. Она должна пойти, не правда ли?

Она вытащила себя на открытие фестиваля.

Пробралась в центр, к зоне ярмарки. Было порядком холодно, так как церемония начиналась вечером, а действие происходило возле реки. Пальто Лиза в поездку не взяла (слишком стильно для вылазки в глубинку). Так что она дрожала, обхватив себя руками и пытаясь прижать ткань кофты ближе к телу.

Утром Лиза села на автобус до Хахве Маыль — деревни под Андоном, где проходила часть фестиваля. Именно оттуда когда-то распространились деревянные маски. Хахве устроилась на округлом клочке земли, с трех сторон огибаемом рекой в форме подковы.

Автобус привез Захарину на остановку, развернулся и уехал. Кругом лес, где-то за ним — река, перед девушкой — дорога. Людей нет, ничего нет. Растут травы и дикие цветы красных и фиолетовых оттенков. Лиза двинулась вперед. Этим утром они списывались с Игорем; он спрашивал, как она, она кидала свою заболевшую фотку. Лиза все еще мучилась, не представляя, как разрешить гнетущую ситуацию.

Сначала появился звук. Резкий звук, напоминающий волынку. И легкий рокот голосов. Девушка пошла на шум.

Между деревней и лесом находилась круглая арена. Несколько ступенек для зрителей — первые ряды сидели прямо на сцене — деревянные колонны и перегородки за спинами, покатая корейская крыша. На возвышении стояли музыканты в традиционных белых костюмах — именно от них исходил мерзкий, едва выносимый звук, который они усердно компенсировали ритуальным звучанием барабанов. На арене разыгрывалось костюмированное представление, таким, каким оно было на протяжении столетий: пьяница и его неверный друг, стремящийся подставить; кокетничающая с монахом жена; двое богатых господ, подравшихся из-за котомки с яйцами. Современной деталью был экран сзади, на котором шли субтитры на японском, китайском и английском языках.

Выйдя с арены, Лиза неожиданно оказалась на входе в деревню. В несколько сторон разбегались тропинки, рядком выстроились желтенькие гольф-кары в аренду. Захарина пошла наугад по самой левой дорожке. Так как деревня была окружена водой, все дороги расходились, чтобы затем сойтись снова.

Ее тропа вела через террасы полей и чьи-то огороды. Небо было облачно-жемчужным, трава пронзительно-желтой. Изредка по этой пастели желтыми мазками проносились гольф-кары со смеющимися в них семьями. Лиза не раз слышала, что Корея очень похожа на Японию, и вдруг она об этом вспомнила. Ее будто втянуло в мультфильм Миядзаки, в его цвета и прорисовку. Лиза вспомнила, как преподавательница языка рассказывала про корейскую осень: цвета, невероятно яркие цвета. Потом должны пойти красные клены, но пока, в начале октября, деревья оставались зелеными.