Если не пойти и лично не убедиться в существовании двери, придется верить в нее всегда. Его будет тянуть туда как магнитом всю жизнь. (То есть на протяжении того короткого отрезка времени, что от нее останется, – подсказала часть рассудка, помнившая о фляжке.)

С другой стороны, если он решит засвидетельствовать двери свое почтение, а ее там не окажется, то… что тогда?

Лошадь нетерпеливо заржала.

Ответ, разумеется, очень прост. Его снабдили целой монтажной платой для решения этой проблемы; именно для этого он и предназначен. Он будет продолжать верить в ее существование вопреки любым фактам. Для чего же еще нужна вера?

Дверь все равно есть, пусть даже ее и нет.

Он собрался с духом. Дверь там, и он должен к ней подойти, потому что дверь – это путь.

Монах взял лошадь под уздцы и пошел. Путь до двери недолог, а приближаться к ней следует со всей покорностью.

Отважно расправив плечи, он ступал медленно и торжественно и вскоре достиг каменистого выступа. Подошел к нему. Заглянул за угол.

И увидел дверь.

Лошадь, кстати, была весьма этим удивлена.

В благоговейном трепете потрясенный монах рухнул на колени. Он так привык к горьким разочарованиям, преследовавшим его всю жизнь, что был совершенно не готов к такому повороту событий. В системе возник сбой, монах смотрел на дверь отсутствующим взглядом.

В жизни он сталкивался только с огромными, армированными сталью дверями. Они обеспечивали сохранность видеомагнитофонов, посудомоечных машин, ну и, разумеется, дорогостоящих электрических монахов. Эта же дверь была простенькой, деревянной, размером не больше его самого, выкрашена в белый цвет, со слегка поцарапанной медной ручкой, прикрученной с одной стороны чуть ниже середины. Дверь приделали к скале, зачем и почему – неизвестно.

Ни жив ни мертв от страха, бедный монах кое-как поднялся на ноги, боязливо подошел ближе, коснулся двери и тут же отскочил назад, ошарашенный тем, что не сработала сигнализация. Он вновь дотронулся до двери, на этот раз решительнее.

Затем он медленно опустил ладонь на ручку. Опять тишина. На всякий случай обождав минуту, он легонько повернул ручку и почувствовал, как открылся замочный механизм. Монах затаил дыхание. Ни звука. Он потянул дверь на себя, та свободно поддалась. Он заглянул внутрь, но после слепящего солнца ничего не разглядел в темноте. Наконец, едва живой от страха и любопытства, он ступил вперед, таща за собой лошадь.

Спустя несколько минут некто, скрывавшийся доселе за выступом другой скалы, закончил втирать пыль себе в лицо, встал на ноги, потянулся и подошел к двери, отряхивая по пути одежду.

Чтец явно придерживался той точки зрения, что лучше всего достоинство и величие стихотворения передается, если декламировать его шутовским голосом. Голос то взмывал вверх, то устремлялся вниз, отчего казалось, что слова разбегаются во все стороны и ищут, где бы спрятаться.

Ричард расслабленно откинулся на спинку стула. Как любому выпускнику отделения английского языка и литературы колледжа Святого Седда, стихи ему были давно знакомы, и слова легко всплывали в памяти.

Кольриджу в учебном заведении уделялось поистине огромное внимание, несмотря на всем известный факт его пристрастия к легким наркотикам, под воздействием которых к нему во сне и явилось величайшее творение.

Рукопись поэмы берегли как зеницу ока и извлекали из библиотечного хранилища раз в год – чтобы прочитать на обеде в честь Кольриджа.

Интересно, надолго ли это растянется, думал Ричард. Он скосил глаза и с тревогой отметил усердие декламатора. Сперва заунывный голос его раздражал, однако через некоторое время стал успокаивать. Ричард смотрел на ручеек воска, стекающий по оплывшей свече, угасающее пламя освещало остатки еды на тарелках.

За обедом он позволил себе немного красного вина, и теперь приятная теплота растеклась по телу, разум слегка затуманился. Вопрос профессора внезапно заставил Ричарда задуматься: а действительно, что стало с его бывшим другом?… И вообще, можно ли его так назвать? С Дирком вечно происходили какие-то странные события, непонятным образом взаимосвязанные… По большому счету разумно было бы предположить, что у него есть друзья, однако в самой этой мысли уже ощущалась некая неувязка, как если бы, к примеру, кто-то заявил бы, что Суэцкий кризис вспыхнул из-за булочки.

Свлад Чьелли. Широко известный как Дирк. Нет, скорее не широко, а скандально известный. С ним хотели познакомится, о нем ходили бесконечные слухи – это правда. Но популярным его вряд ли назовешь. Его можно сравнить с серьезной аварией на автотрассе: каждый притормаживает, чтобы приглядеться, но слишком близко подойти никто не решается: чего доброго, обожжет пламенем. Пресловутый – вот подходящее слово. Свлад Чьелли, тот самый пресловутый Дирк.

Он был упитаннее большинства своих сокурсников и страстно любил шляпы (точнее, одну-единственную шляпу), что для молодого человека его возраста было редкостью. Шляпу он носил темно-красного цвета, круглую, с плоскими полями. Как бы ее хозяин ни крутил головой, она всегда удивительным образом удерживалась в горизонтальном положении. Весьма примечательная вещь, которая, впрочем, не подчеркивала достоинств своего обладателя. А вот в качестве абажура для ночника она вполне могла бы послужить стильным и броским декоративным элементом.

Людей как магнитом притягивали к нему слухи, которые он не уставал опровергать и которые брались неизвестно откуда. Похоже, источником служили сами опровержения.

Молва наделила его способностями экстрасенса, унаследованными якобы по линии матери, чья семья, по словам Дирка, жила хоть и в Трансильвании, но в цивилизованном ее уголке. Строго говоря, он ничего не утверждал, а лишь называл все слухи абсолютной чепухой и упорно отметал все предположения, что среди его родни есть летучие мыши, угрожая судебным преследованием каждому, от кого услышит эти злобные выдумки. Тем не менее одеваться он предпочитал в широкое кожаное пальто, а у себя в комнате установил тренажер, предназначенный будто бы для лечения спины. В любое время дня и – что характерно – ночи его могли застать висящим на снаряде вниз головой, при этом он решительно отрицал какие бы то ни было ассоциации с летучими мышами.

С помощью стратегически грамотно построенного опровержения самых невероятных и фантастических слухов ему удалось завоевать себе славу экстрасенса, оккультиста, телепата, колдуна, ясновидца и психосассической летучей мыши-вампира.

Слово «психосассическая» он выдумал сам и сам же категорически отрицал, что оно вообще имеет хоть какой-то смысл.