Тем временем на островке наконец пал последний защитник и победно вскричали ляхи. Бой окончился.

Солнце спряталось, и в наступивших сумерках двое беглецов тишком пробирались в прибрежных зарослях, шелестевших, скрадывая шум их шагов.

— Берег! — выдохнул еле слышно Левко, схватив за руки Настю, и оба они молча упали на твёрдую землю. Несколько мгновений лежали, не в силах подняться от накатившей истомы; по вот Левко все-таки подхватился первым, дико озираясь — не выдал ли их врагам минутный сон. Лёгкими толчками разбудил подругу, и они пошли крадучись лугами к недалекому лесу, настороженно напрягая все чувства.

Настя внезапно очнулась и удивленно повела очами. Она лежала на полу, где было обильно настелено сено, прикрытая куском рядна; в головах помещалась подушка. Дивчина закопошилась, пытаясь приподняться и сообразить, что с нею и где она.

— Лежи, лежи смирно, — сказала придвинувшаяся к ней нестарая ещё женщина и опустила на горячую голову свою прохладную ладонь.

От мягкого звука родной речи Настя немного успокоилась.

Она припомнила всё ещё в полусне, как они мертвецки уставшие добрели до укромной хатки середи леса, как их пустили в сени… и больше уже ничего не поспела сообразить, снова погрузившись в забытьё.

Потом опять пробудилась, села на полу, глядя перед собою невидящими испуганными очами. Хозяйка все так же заботливо склонялась над нею, охраняя тревожный покой.

— Боже мой, Боже мой, — тихонько заголосила Настя. — Посетили-таки нас журба да лихо! Не доведи Господи ещё раз увидать, что я за эти дни насмотрелась. Сдавалось, что сердца не станет терпеть, изойдет оно вместе с братскою кровью…

Она в отчаянии припала к своей скорбной товарке.

— Погоди, дивчина, вспоминать, да и говорить ещё не час!

— Нет, тётушка, я хоть конец расповедаю — авось легче сделается, — безнадежно возразила Настя. Она ненадолго примолкла, а потом вновь пустилась рассказывать. — Ой, тётушка-тетушка! на том бою, где мы были, ужас что подеялось; а под конец обманули нас полковники, утекли через гати, покидавши крестьян. Да туда же за ними с утра бросились и селяне такою толпой, что страх сколько людей погинуло; а человек с три сотни — наш загон — вырвались из самого пекла и пошли, отбиваясь, повдоль Пляшевки. Не могли нас никак одолеть вороги, пока не загнали на островок у Стыри, откуда некуда было дале податься, — да там уж и бились все до последнего. Меня с моим Левком атаман выпроводил — мы переплыли и в камыше запрятались по эту сторону. А там такое творилось, что не доведи Боже!

Шляхта, как туча, кинулась на ту жменьку казаков, и воевали в конце не саблями и топорами, а просто ломали, грызли, душили один другого; да где уж было одолеть, когда ляхов по три — по пять на одного нашего. Атаман Спека — старый человек, но дрался как бык!.. Нам из камышей было хорошо видно — только ничем уже им не поможешь. Зря он нас отослал, славнее было б со своими вместе костьми там лечь! — Настя опять горько всхлипнула.

— Потом атамана обсела целая куча ляхов, и он упал, да и не поднялся больше. А наших всё меньше и меньше. Смотрю, уж один только Левков побратим Микита остался, тоже из нашего села парубок. Забрался на челн и никого не подпускает, а шляхта с берега в него палит да пиками тянется, — но он ещё держится, хоть и раненный дважды в голову, и никак не сдаётся, наклоняется да отмахивается косой на длинном древке. Мне, тетушка, даже лестно стало, что он такой крепкий, — но тут подкрался позади к челну здоровущий шляхтич и такою ж косой достал-таки его со спины. Глянула я — а у Микиты из перерезанной шеи кровь хлещет струёю, зашатался он, как тот кряжистый дуб, и упал навзничь в воду, раскрывши смерти объятия. Вот тогда уже никого не осталося!

Настя вся содрогнулась, как в жестокой лихорадке, и зашлась в беззвучном плаче. Женка осторожно опустила её голову на подушку и лёгкой рукою ласково прикрыла глаза. Постепенно девушка успокоилась и задышала ровнее, а хозяйка молча любовалась на неё: иссиня-чёрные косы разметались по полуобнаженным грудям, колыхавшимся под сорочкой вместе целомудрием и грехом, густые вии-ресницы трепетали, пряча глаза от чужого взора, — недаром, видать, выслал её атаман с поля боя, потеряв за то целого казака.

…На другой день солнце уже поднялось в зенит, когда Настя проснулась и встала. Хотела сперва одеться, но не нашла своего старого платья и потихоньку вышла из хаты в чём была. На дворе оглянулась кругом отрешённо и вдруг залюбовалась: пели дневные пташки, слабо веял ветерок, шумел густой бор, где-то вдалеке куковала неутомимая зозуля-кукушка, а ближнее дерево хлопотливо долбил работяга-дятел. Вот он, блеснув перистыми подкрылками, перелетел на другой ствол и стал что-то по-хозяйски рассматривать в коре; а полянка вокруг хаты вся цвела и зеленела — матёрый лес прочно укутал её от недоброго глаза в своих крепких объятиях.

Настя пошла по стёжке, которая была ещё холодна и сыра после ночи. По бокам ворсистым ковром раскинулась широкая луговина, сплошь покрытая сочной травою; искрясь отражённым сиянием солнца, поверхность её усеяли росы-самоцветы, переливавшиеся цветами радуги в утреннем блеске. Настя восхищённо вглядывалась в них, как будто бы видела впервые в жизни.

В конце тропинки приветно журчал ручеёк, приведший её к невеликой горушке, около которой пробился источник, чьи струи были столь чисты и прозрачны, что граница между воздушной и водной поверхностями словно исчезла вовсе; а на самом дне, устланном белым песком, будто живые нити, играли ключи. Настя опустилась на колени, чтобы напиться, да так и плюхнулась всем лицом о воду. «Чтоб тебе!» — вырвалось у неё ненароком, и тут она впервые после боя усмехнулась, а с ней вместе, тоже как бы веселясь, заволновалась ключевая влага. Рядом таким же безпечным смехом отозвался кто-то третий — Настя испуганно оглянулась мокрым лицом и увидала хозяйку хутора, исподволь наблюдавшую за нею.

— Вот так-так: напилась, да разом и умылась, — улыбнулась она. — А что это ты, дивчина, щеголяешь в одной сорочке?

Настя смешалась и покраснела, позабывши про свою лёгкую одёжу, споро осмотрела окрестность — не видел ли кто её безпечного промаха; но вокруг не было другой живой души, кроме разве дятла, который вновь перепорхнул со ствола на ствол.

— Я, тетушка, платья своего не могла сыскать.

— Да я же тебе свое положила рядом на соломе, — а твой казачий убор запрятала в сухой колодец: не ровен час недруг набредёт…

— Разве и сюда могут ляхи пробраться?

— Нет, сюда и тропинки в этот год травой заросли, но всё-таки — бережёного Бог бережет. Сами-то мы ходим до села по особым приметам. Вот и твоего Левка моя невестка повела туда коней добывать, а с ними пошел ещё тот казак, что после вас прибился, — и как раз говорил, что по окрестным лесам рыщут шляхтичи, выискивая беглых. Он тоже сперва шёл вдвоём, ну и наскочили прямо на конный дозор. Этот парубок догадался сразу в кусты сигануть, да тотчас на дуб взобрался, — а товарищ его как дурной заяц побег по дороге. Они его, конечно, быстро нагнали, а он когда увидал, что попался, со всего маху влетел в дуб головой, так что темя расселось, — не хотел опять идти на панов горбатиться. Ляхи только руками развели, всё дивились. А как они отъехали, он поховал мёртвого, да и подался вперёд наугад лесом — и вот к нам приплелся такой изголодавшийся, что от ветру клонился, почти неделю одними ягодами да заячьим щавелем жил… Пойдем, горемыка моя, ты же ведь тоже почитай третий день постишься, хоть я тебя сонную и поила с ложки молоком.

Стол в хате был застлан тонким полотном, расшитым узорами по краю.

«Прямо как у нас», — подумалось Насте.

— Поешь немного, дивчинка, вот жаркое с картошкой запечённое, да ещё испей молока со свежей пшеничною палянычкой. Только сразу чересчур наедаться не след, худо сделается, — как же ты похудела, бедная, смотри, глаза прямо провалились.

— Чего тут странного, тетушка, там под Берестечком такое творилось, что не до красивого лица было. А наши-то давно уж в село отправились?