– За мороженку найдём! – весело пообещали пацаны и стартовали в совхоз так, что пятки засверкали.

В конце рабочего дня я пошёл к Зине:

– Лизичата принесли камеры?

– Нет, не приходили.

– Вот паршивцы! Ну я им задам!

– Я на всякий случай покрышки в избушку занесла, под стол спрятала.

– Проверьте, – они сказали, что четыре камеры утащили.

Вечером, отправившись за молоком к Шнайдерам, я завернул к их соседям. Но Андрей уже спешил мне навстречу:

– Дядя Володя! Мы знаем, у кого камеры, но они не отдают. Только вы не бойтесь, мы вернём.

– Как же вы вернёте?

– Да так: украдём.

– Вообще-то воровать нехорошо, но в этом случае… Хорошо, жду до завтрашнего обеда. Если не будет камер, заявлю в милицию. Идёт?

– Идёт! А вы не купите нам мороженок сейчас?

– Не куплю! Утром камеры – в обед мороженое, в обед камеры – вечером мороженое.

Я был уверен, что Лизичата не врут, но камер они в тот вечер так и не принесли.

В полночь налетела гроза. Поминутно сверкали молнии, трещало небо, бесился ветер и свирепо, словно злая собака зазевавшегося кота, трепал за шкирку старый тополь перед моим окном. Наконец всё утихло и послышался спокойный усыпляющий шум дождя.

Вдруг сквозь первый сон я услышал громкий требовательный стук и дребезжание стекла. Я подскочил и кинулся к окну:

– Кто там?

– Это я, Андрюшка, – пробился сквозь одинарную раму и шум дождя детский голос.

– Подожди, я сейчас выйду.

Включив свет в коридоре, я открыл дверь общежития и впустил мокрого конопатого Лизичонка. На согнутом локте его, как пустые мешки, болтались блестевшие от света пустые камеры, с которых, как и с волос, носа и пиджачка Андрюшки, капала вода.

– Вот! Только что украли! – радостно сообщил он. – Они, дураки, у Гатилёнка в гараже спрятали, а мы под ворота залезли и спёрли!

– Они хоть целые?

– Не сомневайтесь, я сам воздух спускал, а то бы не вытолкнул из гаража.

– Молодцы! Спасибо! Только больше не воруйте! Ни у кого не воруйте!

Мой горячий призыв, видимо, не нашёл в душе маленького правонарушителя ожидаемого мной отклика, и на лице его ничто не шевельнулось.

– Дядя Володя, – сказал он, – вы обещали мороженое.

– Где ж я ночью куплю мороженое?

– Мы сами завтра купим.

– А, вон что! Денег дать? Сколько оно стоит?

– Сорок копеек. А нас четверо.

– Постой здесь, сейчас принесу.

Я вынес два рубля и сказал:

– Ты, Андрюха, не думай, что обманул меня, я знаю, что пломбир стоит двадцать две копейки, но это тебе надбавка за особо тяжёлые условия совершения кражи. Иди быстрей домой и обсушись, а то заболеешь.

– Не заболею! Я привычный! Я всю зиму по снегу в тапках бегаю, и то ничего!

Наступившее утро было хмурым и холодным. У крыльца общежития в луже надувались дождевые пузыри. А я, дурень, не подумал взять из дома плащ.

Мне не терпелось обрадовать Зину найденными камерами, но сейчас только семь часов, а она приходит к восьми, до того, как уезжают на бригаду полеводы.

Я занёс камеры в свой кабинет и спрятал в тумбочку шкафа с инженерными справочниками, литературой по ремонту и прочими, большей частью устаревшими, книгами и отправился в нормировку слушать перекличку.

– Михалыч, кто это придумал отдать ветровский трактор Отцу, – с ехидно-насмешливой улыбкой спросил Константин Фёдорович главного инженера.

– Как кто? ОН, конечно – царь и бог.

– Мы его год с колен поднимали, а Отец его за месяц устосает, – скорбно предсказал Лукашов.

На перекличке к нам претензий не было, директор никого не ругал, только выразил неудовольствие бригадирам, что под дождь попало несколько сот гектаров скошенной травы.

– Вы же слышали прогноз! Какого чёрта вчера косили!?

Ну слава богу, день начался спокойно. Минут десять ещё посидели, обсуждая текущие дела.

Но убраться подобру-поздорову не получилось. Как буря ворвался в нормировку директор:

– Что сидишь?! – накинулся он на Саблина.

Юрий Михайлович покраснел до пурпурного цвета и, растеряно улыбаясь и заикаясь, спросил:

– Я-я, не понимаю… Что случилось, Павел Андреевич?

– Почему не на откормочнике?! Оборудование так и не работает! А ты, …9 сидишь и не чешешься!

– Павел Андреевич…

– Молчи! Я тебя последний раз предупреждаю: выгоню ко всем чертям, если к понедельнику там всё не заработает! Если ты идиот, найди знающего человека!

Все прижухли. Саблин сгорбился, уставившись куда-то под стол. Майер застыл, Лукашов дрожащими пальцами вытирал одному ему видимое пятно на столе нормировщицы.

– Чего ждёшь?!

Юрий Михайлович поднял глаза и беспомощно улыбнулся, будто просил пощады.

– Что ухмыляешься?

– Я не ухмыляюсь, Павел Андреевич.

Я не знал, что делать. Хотелось возмутиться, крикнуть, осадить ругателя, но я молчал также, как и сидевшие передо мной взрослые люди.

– Немедленно поезжай на место! Бери своих архаровцев, и каждому лом в руки! Я вам обещал! Долбите пол, переделайте всё как надо! Позорники! Никаких премий в этом году! Молитесь богу, чтобы я с вас не удержал!

– Понял, Павел Андреевич, – прошелестел Саблин.

– Ты тоже поезжай! – сказал директор, грозно взглянув на Лукашова. – А ты, как непричастный, оставайся один за этих дураков.

Я опустил глаза. Мне было ужасно противно и стыдно.

– Здорово вам, начальнищки! – в чёрном свитере с длинными рукавами, отряхивая зонтик, в нормировку вбежала Зинаида Алексеевна. Увидев директора, подавилась языком, остолбенела, подалась назад, но было поздно:

– Стой! На ловца и зверь бежит! Сейчас к тебе придёт мой шофёр, отдай ему колёса.

Зина побледнела.

– Павел Андреевич…

– Зинаида Алексеевна, – поспешно вмешался я, – вы не забыли? Камеры у меня в шкафу. Пойдёмте, я отдам.

Мои коллеги-инженеры гурьбой пошли на выход, а директор последовал за мной и Зиной. Вытащив волговские камеры, я протянул их кладовщице.

– Инженер называешься! Не знаешь, как резину хранить!? – заметил мне Удалов.

– Знаю, только сейчас лето, дети охотятся за маленькими камерами, чтобы на речку бегать. Зинаида Алексеевна и попросила спрятать их в нашем кабинете, а накаченными они в шкаф не входят.

– Принято, вывернулся!

– Павел Андреевич, надо что-то решать. Склад под авторезину совсем не годится. Доски сгнили, шифер на крыше оторван. Лазят туда!

– Решим, решим! Три пневмогаража я купил. Осенью смонтируем. Один под склад тебе отдам.

Директор вышел.

– Володя, спасибо! – сказала Зинаида Алексеевна и, неожиданно подойдя ко мне, обняла и поцеловала в щёку.

Круглое, упруго-тугое прижалось к моей груди, несказанно сладко пронзив меня. Хмельной запах, мягкие золотые прядки, скользнувшие по лицу. Лазурные глаза… Я замер… Остановись, мгновенье… Как его удержать? А Зина уже убегала с камерами. Не удержать… Или можно?

Она забыла зонтик! Нет, не сейчас…

– А натоптали! Как порося! – входя, сказала техничка Раиса Тихоновна. – Хоть бы какую отскребалку положили у дверей!

– Положу, тётя Рая, положу! – ответил я, а про себя подумал: «И отскребалка ждала, когда я приеду!»

К девяти часам, как ей положено, пришла нормировщица.

– Антонина Ефимовна, – сказал я, – можно посмотреть справочники, по которым вы работаете.

Она напряглась, но тут же выложила мне из ящиков своего стола несколько изрядно потрёпанных книжек, из которых, чихнув раза три от пыли, я почерпнул озадачившую меня информацию к размышлению: нормы времени на ремонт были десятилетней и даже пятнадцатилетней давности.

Среди них оказалась общая тетрадь, на обложку которой была приклеена половинка тетрадного листа с надписью: «Протоколы заседания местного комитета РТМ10 ОПХ «Целинное». Решив, что, как заведующий, имею право доступа к хранящейся в тетради информации, я открыл дверь, вернее обложку, вошёл внутрь и увидел много всякого интересного.