325

своим кулаком не одного контрика ухайдокал. Но чтоб вот так, как ты вчера измывался... не умею я!

— Не бу-у-у-д-у-у... Пи-и-ть...

— Ты нам всем за шкуру кипящее сало залил. Чуть что — и донос. Натравливаешь одного на другого, как кобелей.

Ты наверно думаешь: выздоровлю — капитану хана... Может, твоя и возьмет... Только надоело мне как зверю жить. Трид цать два мне. Восемь — здесь служу. А что имею? Жена в постель не пускает: собакой считает меня после Кузьмы. Два раза рапорт подавал, чтоб уволили. Вот тебе, говорят, а не увольнение. Сами велели с контриками так обращаться, а те перь заикнусь, что уходить хочу, — судом грозите. Лизутка для меня суд! Самый Верховный! Я ей на дух не нужен...

Из-за тебя! Доктора ударил — тебя боялся, что о кольце дозна­

ешься. Трезвый я был в тот вечер, потом напился, чтоб перед Лизуткой оправдаться. Долго я молчал. Раз в жизни выгово рюсь.

— Воды!.. Другие хуже... Пить!..

— Это ты загибаешь, полковник. Я с шестым начальником работаю. На Колыме, помню, был полковник Гаранин. Он конт риков за жалобы на мороз голых выгонял, собакам скармли вал. Но чтоб с нами так не по-людски обращаться — это уж я извиняюсь. Подойдет, обо всем расспросит тебя, вроде бы он и не начальник совсем. Сделаешь что — сквозь пальцы посмотрит. Уж как за золотишко строго — и то ни одного надзирателя не наказал. Скупали мы золото... И он тоже.

Сам жил и нам жить давал. Любили мы его. Я только из-за Гаранина служить в лагерях остался. Ты нас жмешь, под пресс ложишь, все до нитки отнимаешь. Еще издеваешься над нами.

Себялюбец ты! О людях заботы совсем не имеешь. Слов разных грамотных нахватался и думаешь умнее тебя человека нет.

— Пожалей!., пить...

— Лужу-то какую кругом себя напустил... И спереди и сзади из тебя хлещет... Вот и слизывай свое пойло... Слизывай и глотай. Не достанешь? Ты нагнись и по-щенячьи лакай...

Оно полезное, твое собственное...

— Капитан!.. Воды!.. — хрипел полковник.

— Узнать желаешь, где научился говорить так? У тебя, Осип, у тебя. Сколько ты мне лекциев читал! «Надо уметь бить

326

словом, капитан!» Есть бить словом, товарищ полковник! Я

приказ выполняю.

— Пить... Осудят...

— Меня? А за что? Руку ты сам зашиб. От ушибленной руки не помирают. С желудком плохо? Водку тебе насильно никто в горло не толкал: хочешь пей, не хочешь — откажись.

Врача долго не вызываю? Не могу оставить вас одних, това рищ полковник: вдруг беглец забредет и на вашу жизнь поку шение свершит. Охранять вас буду по всем правилам карауль ной службы. Чтоб муха на вас не посмела сесть. Воды не даю?

Откуда мне знать, полезная вам вода или вредная? Я не доктор, товарищ полковник. Лизутка ушла. Она не на службе. По своим женским делам имеет полное право сходить. Грубил я вам? Так это показалось. Больны вы очень, товарищ полков ник. По болезни все померещиться может. Охрана ваша вино вата. Почему не проведали до сих пор? Вечером вы им сказали, чтоб ждали вас, не заходили. Они должны усердие проявить из любви к начальству.

— Прости... Пить... Уйду...

— Жмет родная, полковник? Потерпи. Ты меня хотел из одной квартиры в другую. Мне и на этой жилплощади хорошо.

В обменах не нуждаюсь. Я с тобой так говорю, потому что знаю, не дай Бог выздоровеешь — пощады мне не дашь. Вра чиху как, наверно, просил, когда приспичило... Очухаешься, вспомнишь мне и руку, и Лизутку, как она тебя мордой по полу волочила. Я хоть покуражусь над тобой вволю — и на том спасибо. Старые заслуги мне вспомнишь? Ты бы и так мне их не забыл после вчерашнего. Прикончить тебя? — расстреляют.

Сам сдохнешь! Хреновые твои дела, полковник.

— Капитан!.. Воды!..

— Скоро я тебя напою. Слушай теперь сюда... Я нарочно Лизутку услал. Вот-вот она придет, а мы с тобой ни до чего путного не договорились. Посмеялся я над тобой — и будет.

Ты мне не веришь, я — тебе. Такая у нас служба. Однако по-серьезному разговор пойдет. Врачи не скоро поспеют. Ив лева тебе поможет... если ее Лизутка хорошенько попросит.

Меня она не послушает. Задаром, однако, не согласный я на такое дело идти.

— Пить... говори... что...

327

— Водички в один момент принесу, — пообещал капитан, оставляя полковника одного.

Бред... Снится... Болит... Не гак, как тогда... Не спится...

Воды...

— Вот тебе полная кружка... Не тяни руки, заработай сперва. Кто не работает, тот не пьет... Сперва бумаги подпиши.

Одну — о Малявине... Твое участие полностью расписано в ней. Подпись ставь без дураков, чтоб схожая была. Вторую — о том, что по пьяному делу хотел испохабничать Лизутку: полез к ней и кофту порвал, я уж и кофточку порванную при берегу. Все аккуратно сделаю. Она тебе за это рожу раскорябала, а я руку зашиб. Тут все точно записано.

— Не было... Воды...

— Вода — вот она. Не покупная. Выпьешь — еще принесу.

Ты сперва подпиши!

— Не лез я... воды...

— А что, разве обязательно пытаться испохабить, чтоб бу мажку подписать? Не было, да было. Ты сам говорил, что без рукого заставишь подписаться в том, что он Байкал поджег, а глухого — что слухачом у иностранных разведок служил.

А у тебя руки есть, подписывай валяй.

— Не могу... воды...

— Не можешь — и воды я не дам. Холодненькая водичка, руки ломит. Попыо-ка я сам.

— Дай!

— Бумаги? Вот они! И ручка есть. Чернила красивые...

розовые, такими под смертным приговором с радостью под пишешься. Макайте, товарищ полковник. Сюда кладите бу мажку... на дощечку, я все заранее прикинул: и где написать, и на чем подписать... Вот эта буковка немного не так... сойдет...

Руки у вас трясутся. Мы с вами давно знакомы. Свои слова оба забываем скоро. Я поменьше: знать, у меня память поострее вашей, вы побольше. С годами память уходит, у вас ее совсем отшибло.

— Воды!..

— Вволю напьетесь. Если вы про эти бумажки раньше времени проговоритесь, охране или еще кому, — пущу в ход оружие. Смолчите, я их припрячу куда подальше — и квиты мы. Уйду из вашего лагеря — мне старое ворошить невыгодно.

328

Хреново нам обоим придется. Мне голову снесут, да и вам не сахар. Зачем, спросит начальство, понапраслииу на себя под писал. Испугался? Ты трус? Баба тебя лупила? Капитан воды не давал? Взятки у него деньгами и вещами брал? Я вам ска зать забыл: во второй бумаге о взятке написано, что прину дили вы меня к ней. Простят? Могут и простить... За меня...

за Лизавету... за взятку... А вот когда вся тайга о Кузьме заго ворит, охотники ваше письмо прежде начальства прочтут, тут уж милости не жди. Нам все с рук сходит, а за неумелую работу повыше тебя людей быог. Разжалуют — и к охотникам на исправление. Следствие заводить не станут: таежные ребя та сами следователи добрые. Еще одно в бумаге есть: контр революционные слова вчера ты кричал. Забыл?

— Не бы-ло-о-о... воды-ы-ы...

— А хоть бы и не было... но раз бумага есть, значит было.

Говорил, что Орлова хочешь перевести из одной комнатенки во вторую, что самого товарища Сталина не уважаешь. Я с самого вечера эти бумажки сочинял. Ты — спать, а я — писать. Тру диться надо полковник! За Сталина тебе не простят. Хотел бы Орлов простить, да кишка тонка. Мне тоже влетит вместе с тобой: вместе кашу расхлебаем, а за компанию оно веселей.

Учти это на будущее. По всем статьям рыпаться тебе невыгод но. Закудахтаеш ь, не разжалуют даже, а в лагерь. Тут тебя без попа усоборуют за милую душу. Обещание не возьму, не упомнишь ты его, а что сказал, на носу себе заруби.

— Пить... ты... подлец...

— У вас обучен... За ругань — на два часа воды лишаю...

В наказанных тебе ходить...

— Не буду-у-у-у...

— Как дите — не буду-у, — передразнил капитан. — Смо три-ка, и пальцы синеют... Это оттого, что воды не хватает...

Попроси хорошенько — дам!

— Прошу-у-у...

— Не так, полковник. Скажи, что ты меня любишь, ува жаешь... Целуешь во все указанные и неуказанные места... по дружбе скажи... Нет охоты — помолчи, я рядышком посижу...