вами из окошка следим. Я чахоткой обдарю тебя, а то букет-то

неполный. Али уж сгнил совсем и с бабой в одиночку не упра вишься? — Нагнувшись к Любови Антоновне, Катя прошепта ла: — Может, взъярятся барбосы, меня одну возьмут. Пока со

мной управятся, время пройдет. А там, глядишь, Игорь подо спеет. С умыслом задорю его. Шуму-то они ночью не любят.

Прогляньте в окошко, чтоб отошли! Я все ваше стадо пога ное ублажу! — закричала Катя. — Согласие даешь, букет? Аль

мало тебе пришибленному?

— Болдина! — заорал второй надзиратель. — Отбивную

сделаем! Попадись только!

— Я и сама выйду! Покорябаю ваши хари подлючие. Вло мятся псы, не дай Бог, — прошептала Катя, — на мне одной

отоспятся. Все не так крепко на вас обозлимшись будут. Вы не

подавайте голос, Любовь Антоновна. Не бесите их, они без того

ополоумели.

— Двери взломаем! — закричал Айда-пошел, молчавший до

этой минуты.

— Отойдите от землянки, — предложил Тимофей Егоро вич. — Я открою сам. Кто останется у входа — пожалеет. Дверь

низкая, чтоб войти, голову нагнуть надо, а у меня топор, — при

359

последних словах капитан подошел ко второму окну, наглухо

забитому досками, приподнял подоконник и прямо из стены, внутри она была пустая, достал топор. — На кухне позаимство вал. Спрятал, пока вас никого не было, одна Катя видела, — тихо пояснил он, поймав тревожный взгляд Елены Артемьевны.

— Вот он! — Тимофей Егорович поднес топор к окну. — На

окнах решетки, в дверь полезете, не одного посеку. Отходите

подальше, побеседуем.

— Выбрось топор! — потребовал надзиратель. — Знаешь, что ломится за нападение на охрану?

— Как не знать, гражданин начальник! Расстрел. Сейчас

стрелять будешь, или обождешь немного? По-доброму отходите.

Выскочу, не одному башку сшибу, вперед чем меня возьмете.

«Я думал, что я один, — устыдился Андрей. — Катя не по боялась их... Зачем он хочет открыть дверь?»

— Выломают дверь, мы одного-двух прибьем, а они никого

не пощадят. В свалке порешат всех. При открытых дверях под

топор голову не подставят. Ты становись сюда, — капитан ука зал на забитое досками окно, — а я здесь постою.

— Тут стекла.

— Решетка задержит. Расцарапают до крови, а с ног не со бьют. Держись, Андрюша. Сунется кто один — успокоим, а

тогда знак подавай Шигидину. Отходите все! — скомандовал

капитан. — Не вздумайте дурить! Головы запасные на земле

не валяются.

— Петров! Отними топор у Верикова, — уговаривал над зиратель.— Тебя на этап не возьмут. Ты — малосрочник. За

фашистов вступишься — под лагерный суд пойдешь!

— Не пугай, начальник!

— Ты солдатом был. За кого мазу держишь? За фашистов?

— спросил Айда-пошел.

— За людей! — коротко ответил Андрей.

— Так люди нарядчиками работают! А ты врагам про дался!

— Я не научился еще у вас торговать собой.

— Тебя расконвоировать хотели! На свободу скоро!

— Мне под конвоем безопасней. Не украдет никто.

— Рано смеешься, Петров! Поплачешь!

360

— Вы моих слез не увидите!

— Тебя вылечили тут!

— Не вы, в врачи!

— Поговорим мы еще с тобой! — Андрей промолчал. — Ло май двери! Не до утра лее торговаться с ними! — заторопился

Айда-пошел.

— Не терпится — суй голову первый, — осадил его второй

надзиратель. — На словах торопыга ты, а на деле...

— Пошто стрелять в зоне не велят? Слабинку спустили им, они и богуют, — плачущим голосом орал Айда-пошел.

— Отойдем-ка мы пока... и ты с нами, Васильева, айда

пошла. Зашибут тебя чумовые эти. Мы тебя охраняем. Правду

ведь пишут — «моя милиция меня береясет».

Андрей наблюдал за дежурными из окна. Прихватив с со бой Лиду, они отошли ко второму каторжному корпусу. Левой

рукой Андрей снял крючок, коленом толкнул дверь и молниеносным движением выхватил из кармана нож. В ту ж е секунду

до его слуха долетело знакомое слово — команда «фас!»

— Собака! — успел крикнуть Андрей. Длинное мускулистое

тело метнулось к открытой двери. Оскаленная пасть, мощная

грудь, вздыбившаяся густая шерсть и горящие злобой глаза.

Бесшумный прыжок. Десятые доли секунды решали все. Какие-то крохотные сантиметры отделяли собачью морду от безза щитного горла Риты. Она стояла возле порога, а он, Андрей, не

заметил и не успел сказать ей, чтобы она отошла подальше. Ка питан застыл с поднятым над головой топором. Теперь исход

схватки решали не секунды, нет, а неуловимые терции. Через

ничтожную долю секунды Андрей опоздает. И Рита с переку шенным горлом упадет на пол. Лагерная собака, если она спу щена с поводка, не хватает человека, а рвет, даже когда он и

не пытается сопротивляться. Неточное движение, промах — и

собачьи клыки со свирепой ненасытной жадностью вопьются в

тело. Тот, кто спускал собаку, надеялся парализовать жителей

землянки и, пока они придут в себя, ворваться и вытащить всех

до одного и пинками погнать к вахте, а там, за зоной, конвой

окончит то, что начали они. Но и собашник, и надзиратели не

знали, да и не могли знать, кто для Андрея Рита. Они и не дога дывались, что три года назад Андрей один на один сунул голый

незащищенный кулак в пасть немецкой овчарки и мертвой хват-361

кой свободной руки сломал горло знаменитой, трижды медале носной суки. Они не подозревали, какая неукротимая сила про буждается в этом простодушном пареньке в те редкие в его

жизни мгновения, когда он защищал тех, кто был ему дорог.

Андрей стоял сбоку, а Рита преграждала собаке дорогу. Пса

еще щенком научили ненавидеть лютой злобой заключенных, без устали рвать податливые хрящи и мясо, жадно слизывая

горячую дразнящую кровь, с наслаждением вдыхая сладкий

запах израненной, подыхающей человеческой плоти. Андрей

ударил собаку ножом. Широкое лезвие ножа, отточенное как

бритва, по самую рукоятку вонзились в позвоночник чуть ниже

короткой собачьей шеи. Пес взвыл и, еще не поняв, что рана

смертельна, вцепился в последнем отчаянном порыве в жили стую руку Андрея. Верность хозяину, он помнил его, когда еще

был пушистым комочком, безрассудная ярость, могучие зубы, сокрушавшие кости медведя, ими его изредка баловал хозяин, дали собаке силы сдавить руку Андрея и прокусить ее. Но рука

не рванулась, оставляя клочки мяса и кожи, хотя теплая чело веческая кровь жгучей радостью обласкала шершавый язык

собаки. Кулак не давал сомкнуть пасть, а пальцы впились в

язык и рванули его. Затрепетав всем телом, пес припал к зем ле. Не теряя ни секунды, Андрей поднял тяжелую собачью ту шу и швырнул ее за дверь к ногам надзирателей.

— Назад! — закричал он, размахивая ножом. Надзиратели

в страхе попятились.

— Доски тащи! Доски! — вопил собашник. Он упал на ко лени и со стоном, похожим на рычание раненого зверя, обнял

окровавленную морду пса. — Мертвый! Убили! — с неподдель ным горем причитал он, словно перед ним лежала не собака, отведавшая мяса многих заключенных, а любимый ребенок, убитый кровожадным злодеем. — Стрелять их всех! Вешать!

Сынка моего убили! Сынок! Сынок! — вопил собашник, целуя

холодные губы пса. — Досками сшибем их! Под топор не поле зем!

«Пора...» — подумал Андрей.

— Скоро утро, Митя-а! Утро-о! — во всю силу закричал

Андрей. Голос его, звонкий и раскатистый, донесся до вахты, ворвался в палаты, его услышали часовые на вышках, но никто

не ответил ему.

362

— Скоро утро, Митя! Утро! — чуть помедлив, повторил

условный крик Андрей!

БОМ! БОМ! БОМ!

— Тревога! — закричал Айда-пошел. — Айда на вахту! — надзиратели, а вслед за ними и собашник, крепко прижимая к

груди пса, побежали в сторону вахты. Впопыхах они забыли о

Лиде. Она стояла одна, прислонившись к дощатой стене длин ного барака. Y нее не хватило силы уйти. Куда бежать? К де журным? А кто ее там ждет? В палату? Но больные вышвыр нут ее. В землянку, к людям, которых она предала, предала за