— Майор Зотов! Ко мне! — окрик генерала, гулкий и от чаянный, слился с одиноким выстрелом. Он прогрохотал близ ко, совсем рядом.

БОМ! БОМ! БОМ! БОМ! — стонал и надрывался одинокий

затерянный звук. Он рвался на простор, к людям, но, ударив шись о толщу вековых деревьев, глох и умирал в их чаще.

ПОДЪЕМ

— Сколько времени? — спросил Андрей, поудобнее усажи ваясь у печки.

— За полночь уже... Все спят, одни мы с тобой сумерни чаем. — Рита устало зевнула, прикрывая ладошкой рот.

— Скорей бы утро... Пройдет ночь спокойно, меня здесь

еще месяца на два оставят.

— Тебе не страшно?

— Боязно, Рита. Тебя жалко... Митю... Если бы его в воль ную больницу направили... Там сактируют — и на свободу. Мне

355

и самому не хочется с дежурными связываться. Мама старень кая... может, и найду ее... Тебя бы дождался...

Рита покраснела.

— Ты любил в речке купаться?

— Еще и как! Мы пацанами бычков ловили руками.

— Как это руками? Без удочки?

— Очень просто. Y берегов много камней, а под ними дыры

сквозные, там бычки живут. Нырнешь под воду, руками за кроешь оба выхода, бычок почувствует, что свежая вода не

проходит, и прямо в ладонь головой ткнется. За жабры его и на

берег. Принесу домой с полсотни, дома праздник. Они жареные

вкусные... Весело на речке! Жалко, что редко бывал: то газеты

разносишь, то в очереди стоишь, то сарай чужой чистишь. Зато

в свободный день до темна из воды не вылазил.

— Меня папка одну на речку не пускал, боялся, что я уто ну. В выходной мы целыми днями там пропадали. Здесь летом

дни длинные, а зимой короткие. Солнышко покажется и спря чется сразу. Я когда маленькой была, увижу, что солнце за тучу

уходит, песенку ему пела: «Солнышко родное, мое ты дорогое, свсти-свети сильнее, нам будет веселее». Пропоешь раз десять, оно один глазок покажет. Я раньше думала, что все живое: земля, солнце, звезды... А здесь как в могиле: небо и то мерт вым кажется. Скорее бы выйти отсюда.

Андрей не успел ответить Рите: кто-то легонько постучался

в окно.

— По нашу душу пришли, — тихо сказала Катя.

— Ты не спала?

— Уснешь тут... Дверь-то не открывай, Андрюша. Поперва

спроси, за каким лядом шумят. — Андрей прильнул к окну.

Темно. Пусто.

«У дверей притаились... Дежурные...» Андрей почувствовал, что у него похолодели кончики пальцев. По телу пробежала

дрожь. И почему-то в эту минуту он вспомнил Митю. В ту ночь

Андрей впервые полз по переднему краю. До оврага оставалось

совсем немного. Доползти бы, и он надежно прикроет развед чиков от снарядов и пуль. Лишь бы не заметили. Над полем

взвилась ракета. Ее ослепительный мертвящий свет выхватил

из темноты занесенную снегом равнину и слившихся с землей

бойцов в белых халатах. Охваченный страхом, Андрей пытался

356

вскочить. Бежать к оврагу, бежать, не думая ни о чем, лишь бы

его спасительная глубина прикрыла от раскаленных осколков

и сеющих смерть пуль. На его плечо легла сильная рука Мити: «Не метушись, дура, — прошептал Шигидин, — себя и всех

зазря погубишь... не углядели они нас». Страх не проходил, но

Андрей принудил себя еще плотнее прижаться к земле. В пер вую минуту в нем вспыхнула неприязнь и глухая вражда к Ми те: «Жди пули в затылок, а овраг так близко». И только позднее

он понял, что Шигидин спас его от верной гибели. Ракета с ши пением погасла. Из немецких окопов слышались короткие оче реди автоматов, но, как видно, стреляли просто так, на всякий

случай, чтобы разогнать усталость и страх. Но сейчас не было

рядом Мити. Некому прикрикнуть pi остановить. Ему выпало

решать самому, как быть, что делать. Ужас перед тем, что

может случиться, захлестывал Андрея. Он был один. Женщины

и Вериков не в счет. Много ли они сумеют помочь ему?.. И все

же Андрей ощущал в себе силы, более могучие, чем в ту памят ную ночь. В последнюю минуту на помощь придет Митя. Но

самое главное, тогда он боялся только за себя, не успев понять, что рискует жизнью товарищей, ведь в разведке он был впер вые, а сейчас он знал, и знал твердо, что дрогнет он — и на его

глазах выволокут из землянки Риту... А Любовь Антоновна?

Сколько ночей она провела у его постели! А Вериков... Капитан

не колеблясь пошел в вензону, пошел, чтобы спасти его, Ан дрея, и Риту. Сколько судеб переплелось в один сложный клу бок! И он, мальчишка, встал у порога, встал, как последний за слон, преграждая путь мутному и грозному потоку, готовому

смести все на своем пути, смести и уничтожить то, что было

дорого ему. И если он останется жив, отделается побоями или

сломанной рукой, а они погибнут, сумеет ли Андрей Петров

жить после этого? «Пакость любую сотворить нехитро, — вспомнил он слова Обедняка. — Девчонку слепую и ту пона-сильничать можно, а жить-то как после похабства такого?»

Он, Андрей, один. Нет! не один! Рядом с ним Митя, Илюша, есть Рита, Игорь Николаевич... И страх отступил.

— Кто там? — негромко спросил Андрей.

— Я. — «Лида», узнал Андрей. — Пусти в землянку.

— Утром приходи.

— Пусти, Андрюша, я одна. Честное слово, одна, — тороп-357

ливо, взахлеб уговаривала Лида. — «Врет! Была б одна, не стала

бы сразу говорить об этом».

— Спят все.

— Что мне, двери ломать?! — с вызовом спросила Лида.

— Сломай, а потом открою.

— Пусти! — настойчиво потребовала Лида.

— Уходи. Не мешай спать.

— Любовь Антоновна! — громко закричала Лида. — Ве лите Петрову открыть. Больной Найденов из седьмого корпуса

помирает.

— Найденов? — встревоженно спросила Любовь Антоновна.

— Не верьте, доктор! Врет! Я не открою до утра, — громко, так, чтоб слышали те, кто стоял за дверью, сказал Андрей.

— Помрет же Найденов, — захныкала Лида.

— Пропустите меня! — потребовала Любовь Антоновна.

Андрей не шелохнулся.

— Никуда вы не пойдете.

— Но я обязана.

— За углом спрятались дежурные. Они подослали Лиду, — стоял на своем Андрей.

— Ты видел их? — усомнилась Любовь Антоновна.

— Видел, — уверенно сказал Андрей. «А вдруг я ошибся»?

— Петров! Ты почему режим нарушаешь? Кто тебе велел

ночевать в женской землянке? — голос дежурного, грубый и

властный, не оставил никакого сомнения, что за дверью при таилась засада.

— Выходи сию минуту, в карцер посажу.

— Утром выйду, — пообещал Андрей.

— Доктор Ивлева! — возвысил голос надзиратель. — Мы

требуем, чтоб вы освободили землянку от посторонних.

— Я отказываюсь выполнить ваше требование.

— Как ты смеешь! — заорал надзиратель. — На штрафняк

пошлем! В БУР!

— Не отвечайте ему, — посоветовала Катя. — Ночь ведь, — громко продолжала она. — Приходи засветло, обскажешь

все.

— Молчи, тубик, пока дыхало последнее не отшиб!

— Ты глотку-то свою луженую не разевай шире сапога, — одернула Катя дежурного, подходя к окну.

358

— Замолкни, тварюга! — гундосил обозленный надзира тель.

— Сам помолчи, букет! — взъярилась Катя.

— Какой я тебе букет?!

— Знамо дело — букет, гиилоносый! Каких только болез ней в вензоне не нацеплял! И текет у тебя, и гниет, что как по мойка тухлая, и в болячках весь, злыдня вонючая. Не лошадь и

не жеребец, а конь сухостойный. Тебя и на конюшню близко не

пустят: кобыл попортишь, а лошадей чертма. Не мужик, а за разы букет, — кричала расходившаяся Катя. Еще никто из жи телей замлянки на слышал, чтобы она говорила с такой непри крытой циничной грубостью.

— Катя!.Катя! Здесь девушка!

— Не до того, Любовь Антоновна! — отмахнулась Катя.

— Выйди сюда, падаль! Я тебе покажу «букет»! — лютовал

надзиратель.

— Отойди с псарней своей подале! Выйду я, попробую, что

от мужика у тебя осталось. Не дури, по-честному отходи. Мы за