— Не плачьте. Все кончится хорошо. — Игорь Николаевич

порывисто обнял Любовь Антоновну и быстрым шагом вышел

из комнаты.

321

В землянке собрались все. Y печки присела Рита. Рядом

с ней стоял Андрей. Тимофей Егорович сидел на краю само дельной табуретки. Катя лежала на топчане. Елена Артемьев на, она открыла дверь Любови Антоновне, неуклюже топта лась на месте. Первым заговорил Тимофей Егорович.

— Зря поставили коптилку на окно. Им все видно из

темноты.

— Уберу я ее, — предложил Андрей и, не дожидаясь со гласия остальных, снял с окна чадящий каганец.

— Сядьте, Елена Артемьевна.

— Постою.

— Дело вам говорит доктор. На ногах-то чего попусту

маяться? Ждать до утра придется, — сказала Катя, не подни мая головы с подушки.

— Больше ждала, до утра и на ногах побуду, — ответила

Елена Артемьевна.

— Поволокут нас нынче. Не минули мы Глафириных рук.

— Ты, Катя, — Кассандра.

— Не слыхала я о такой, Елена Артемьевна. Кто она?

— Это миф — вроде сказки. Кассандру полюбил Аполлон.

Она не ответила на его любовь и с тех пор знала будущее, предупредила о гибели Трои, ее родного города, но ей не ве рили.

— И погибла та Троя?

— Сожгли ее и Кассандру в плен взяли. Потом убили ее

вместе с царем Агамемноном... в бане...

— И никакая я не Кассандра ваша. Не любил меня никто.

И не в бане, а на дороге помру, а то и тут. От пули бы легче.

А так вот кровь выхаркивать — замаялась я.

— Как ты о Красноженовой догадалась?

— По лицу, Любовь Антоновна. Я говорила, а вы не слу шали... После драки кулаками не машут. Судьбу на коне не

объедешь, а уж ногами никак не обойдешь.

— Тебя не тронут, Катя.

— Нешто я за себя, Любовь Антоновна? Кобелям своим не

помщу, а самой-то сладость от жизни какая? Горькая она, как

полынь. Напилась я вдоволь.

322

— Вы, Елена Артемьевна, лягте вместе с Ритой, Тимофей

Егорович — на Лидин топчан, Андрей — на мой, а я посижу.

Не спится мне... люблю у печки ночью погреться.

— Тимофей Егорович как хочет, а я, Любовь Антоновна, не лягу, — возразил Андрей. — Рано еще спать. Мы с Ритой

кипяточку попьем.

— Y меня чай малиновый есть, — оживилась Рита. — Игорь Николаевич целую пачку подарил мне.

— Не побрезгуете — у меня хлеба возьмите, — предложи ла Катя. — Не лезет в горло кусок.

— А у меня леденцы. Больной из посылки угостил.

— Леденцы? — глаза Риты радостно блеснули. — Я лю била их маленькой. Папка с получки всегда приносил. Только

вы их оставьте себе.

— Не по зубам они мне, — Любовь Антоновна обнажила

бледные десны. «Бедные дети, — думала она, с жалостью гля дя на Андрея и Риту. — Много ли им нужно? Попили чай, по говорили... полюбятся втихомолку — и счастливы. Я не су мела отговорить Игоря Николаевича. Лучше бы Андрею не

знать об этапе...» «Я вам спасибо за это не сказал бы», — вспомнила Любовь Антоновна слова Андрея.

— Вы ничего не слышали о Федоре Матвеевиче?

— Слышала, Елена Артемьевна, — угрюмо ответила Лю бовь Антоновна.

— Где он теперь? — спросила Рита.

— Много будешь знать, скоро состаришься.

— Скажите, — попросила Рита.

«Она все равно узнает... Лучше от меня...» — решила Лю бовь Антоновна.

— Его нет.

— Убили?! — глаза Риты наполнились слезами.

— Сам погиб... на лесоповале...

— Неправда! Подстроили! — гневно крикнула Рита.

Рита переживет меня... ее не тронут... она должна при выкнуть... К чему? К убийствам?! Да, к убийствам, доктор.

Иначе она не выживет. Рита видела похороны Клавы... тяже лый груз... Не сломится ли? Кто защитит ее без нас? Скажу...

— О Федоре Матвеевиче сегодня днем мне рассказал один

больной. Он был с ним до последней минуты, — заговорила

323

Любовь Антоновна. В землянке наступила тишина. Все жадно

ловили каждое слово доктора. Андрей не видел Федора Мат веевича, но он много слышал о нем от Риты. Катя с трудом

подавила кашель. — Когда выписывали Федора Матвеевича, Игорь Николаевич и вольный врач, какой-то мальчишка, он

специально приезжал в больницу якобы как ревизор, дали за ключение, что Федор Матвеевич нетрудоспособен. Его при везли на семьсот десятую и первое время не трогали. В марте

Федора Матвеевича переосвидетельствовал так называемый

врач семьсот десятой. Вы, Елена Артемьевна, и ты, Рита, на верно, слышали об этом лекпоме, — последнее слово Любовь

Антоновна произнесла с брезгливым отвращением. — О нем

рассказывала Васильева, его вспоминала и я. Бывший вете ринар, потом вышибала в пивной. В пьяной драке он убил

сапожника, а ныне зовется врачом. Он дал заключение, что

Федор Матвеевич пригоден к тяжелому физическому труду.

Не успели Федора Матвеевича послать на лесоповал, как не известно за какие провинности на общие работы пригнали

коменданта и нарядчика семьсот десятой. Оба — бывшие во ры. Их, конечно же, направили в одну бригаду с Федором

Матвеевичем. Перед тем как валить дерево, обычно кричат

«Бойся!» Нарядчик и комендант с вечера подпилили высокую

сосну и... забыли о ней. Федора Матвеевича «пожалели», его

определили рубить сучья. Утром бригадир, тоже бывший вор, приказал ему обрубать сучья только у тех деревьев, которые

спилит комендант и нарядчик. «Старик ты, — сказал брига дир, — дам я тебе работу полегче. За этими двумя обрубишь

сучья и отдыхай». Некому было предупредить его. Федор

Матвеевич не отказался, пошел. Эти два подлеца толкнули

подпиленное дерево, а сами отбежали. Будь бы он поопытнее, не растеряйся, может и успел бы увернуться. Не успел... На

месте застыл... придавило его...

— Асю убили... и его не спасла... — прошептала Рита, су дорожно стискивая маленькие кулачки.

— Ася... — застонал Тимофей Егорович, — дочка моя...

Тебя-то зачем? — старый капитан больше не произнес ни

слова.

— Не плачь, Рита. Я им!.. — Андрей скрипнул зубами.

«Ничего я им не сделаю... — с горьким отчаянием подумал

324

он, — у них оружие... их много... А у меня? Только нож. — Андрей осторожно ощупал деревянную рукоятку. — Хорошо, что я не послушал Игоря Николаевича и взял у каптера нож...

Придут — буду драться... за Риту... за всех. С голыми руками

не отобьешься... Меня в разведке научили, с любым справлюсь...

лишь бы ее не взяли...»

— Не надрывайтесь, Тимофей Егорович. Всех не переве дут. Останется кто-либо, — заговорила Катя, приподнимаясь

с топчана. — Отольются им наши слезы. Бог весть когда, но

отольются.

— Ужасно... — Елена Артемьевна потухшим взглядом оки нула собравшихся. — Будет ли конец всему этому?..

— Кого вы спрашиваете? Меня? Я не доживу до конца.

Их? — Любовь Антоновна указала на Риту и Андрея. — Они не

сумеют ответить вам... Дети... Федора Матвеевича? Он уже

ничего не скажет... Катю? Она свое слово сказала: поздно, но

отплатят. Верю в это, иначе страшно жить и... даже умирать.

Пока дышу, надеюсь... Вода закипела, Андрюша. Засыпь чаю.

С конфетами попьем... Слиплись они.

Андрей, дуя и обжигаясь, прихлебывал малиновый чай, украдкой поглядывая на разноцветные леденцы .

— Возьми, а то и я не буду, — сказала Рита, протягивая

Андрею светло-зеленый леденец.

— Не девчонка я, сладкого терпеть не могу, — наотрез

отказался Андрей. — Что ж вы сами, Любовь Антоновна, не

пьете?

— Спасибо. Я только что напилась.

— А вы, — спросила Рита, протягивая леденцы Тимофею

Егоровичу. — Попробуйте, они вкусные.

— Не могу, родная... Ася тоже угощала меня... добрая

была девочка... конфетами...

— Елена Артемьевна! Катя! Возьмите хоть вы! Зачем мне

одной?

— Неможется мне... но чаю с конфетами похлебаю. От

горяченького на душе потеплеет... Конфеткой во рту послащу.