— Рита с готовностью положила леденцы на Катин топчан.

Катя взяла один леденец и потянулась к горячей алюминиевой

кружке.

325

По крыше землянки застучали первые капли весеннего

дождя. За окном сгущалась темнота. На землю опускалась

холодная ночь. В глазах Любови Антоновны, она знала больше

жителей землянки, что ждет их впереди, затаилось тревожное

ожидание. Грозное будущее, оно несло боль и страх, разлуку

и смерть, еще не пришло. Но с каждой минутой подкрадыва лось все ближе и ближе, протягивало невидимые щупальцы

к притихшим взволнованным людям.

АСАН

— Ты не слышал, Винокуров, пойдет сегодня ночью этап

или брех очередной? — спросил черноволосый широкоплечий

крепыш, протягивая своему соседу тускло тлеющий фитиль.

Винокуров громко чихнул, глубоко затянулся, лизнул языком

толстую бумагу самокрутки и сладко зажмурился.

— Дерет! Крепкий самосад! Курнешь, Асан? — Виноку ров осоловело взглянул на черноволосого крепыша.

— Я некурящий, — напомнил Асан. — Ты про этап скажи.

— Что за привычка человека по фамилии называть? — недовольно проговорил Винокуров. — Дежурные орут «Вино куров», и ты, как попка, повторяешь.

— Извини, Валера. Я привык в армии по фамилии назы вать. Меня там тоже по имени редко звали. Аметов и Аме тов.

— Ты не похож на татарина, — задумчиво проговорил

Валерий, стряхивая пепел. — По-русски говоришь чисто, на

лицо белый, глаза коричневые.

— Мы, крымские, все разные. До войны я одну девчонку

знал, на нее и не скажешь, что наша. Глаза голубые, волосы

рыжие, лицо в веснушках.

— Почему бы это так? — удивился Винокуров.

— В Крыму жили многие народы: итальянцы из Генуи, греки, турки, половцы, они еще три тысячи лет назад коче вали на Украине и в Крыму, фракийцы. Крымские татары —

326

конгломерат, собрание разных народов. Они живут в Крыму

больше тысячи лет. Их предки, кипчаки, хазары, алны, эти

пришли с Кавказа, жили там еще раньше. Потом пришли ар мяне, часть с цыганами смешалась, их так и зовут крымскими

цыганами, а другие с сельджуками, поэтому крымские тата ры такие разные на вид.

— Аланы, сельджуки, — задумчиво повторил Винокуров.

— Я впервые слышу о таких народах. Разве крымские и казан ские татары не одно и то же? Я считал, что вы все пришли с

Батыем.

— Y нас и язык несхожий, и обычаи разные. Мы в Крыму

десять веков прожили. Там наша родина.

— Откуда ты это знаешь? Y вас, наверно, в Крыму по-другому учили. Нам в школе про Крым так много не расска зывали.

— Y меня отец историю преподавал. Я с детства любил

читать книги про Крым. Я с русскими рос, потому и говорю

так хорошо по-русски. Отец у меня добровольно на фронт

ушел. Я на второй день войны заявление в военкомат подал, чтоб в армию взяли. При немцах мать осталась с маленьким

братишкой Сервером, он на шестнадцать лет моложе меня. В

городе жить было трудно, она уехала в деревню к сестре. В

мае сорок четвертого я выписался из госпиталя и вдвоем с

товарищем махнули домой.

— Он тоже крымский?

— Русский. Илюша. Дома никого не застали мы. Вечером

встретил родственника, он подсказал мне, где мать, и я ее

вскоре нашел. Три дня пожили мы с Илюшей. В тот день, когда мы приехали, объявили сбор вещей и денег в помощь

фронту. Y матери дома пусто, проела она во время оккупации

все, что от отца осталось. Люди несли последнее. Почти у каж дого на фронте родные, а матери дать нечего. Были у меня

часы трофейные, берег я их. Неловко мне стало, продал часы, деньги матери отдал и велел отнести в сельсовет. Молодых

ребят переписали и сказали, что забирают в армию. Я встре тил паренька одного и говорю ему: «Теперь и вам повоевать

достанется». А он мне: «Ну хуже тебя повоюем. Орденов и ме далей побольше твоего привезу. Я злой на немцев, они у меня

отца и сестренку убили». «Ты сперва, — говорю ему, — по327

лучи награду, а потом хвастайся». Поговорили и разошлись.

Позже узнал я, что не в армию ребят взяли, а угнали работать

на шахты. Девчонок одних оставили. Я так понимаю: сделано

было для того, чтобы крымских татар поменьше рождалось.

Наши девчата строгие. Городские пойдут за других замуж, а

сельские только за своих. Не будет за кого, до старости одна

просидит.

— Тебя дома и арестовали?

— Ты слушай, не перебивай. На третий день вечером, как

я домой приехал, в село вошла воинская часть. Молодые, са лаги, фронта и не нюхали. Я спросил их откуда, куда. Они

жмутся, не отвечают. Какое мое дело, думаю. Были бы фрон товики, расспросил бы, где воевали, может знают кого, а с

салажатами о чем говорить. Утром меня разбудила мать. Я

смотрю — бледная стоит, вся дрожит. Спросонья не пойму, в

чем дело. Она плачет и твердит одно: «Угоняют». «Кого угоняют?

Куда?» — спрашиваю я. «Командир приходил, когда ты спал, и велел собраться и уходить из дома. Изменниками нас на звал, предателями». Я к матери: «Ты у немцев служила? Из менница? Говори!» Она затряслась и ко мне: «У каких нем цев? Вы с отцом воюете, а я с немцами буду?» И по лицу

меня. В детстве не била, а тут... Я смолчал. Что скажешь — мать. Права она. Обидел я ее. В голову мысли дурацкие ле зут: может, думаю, это не красноармейцы, а немцы переоде тые. Минут через десять зашел лейтенант и приказал: «Выхо ди живее. Тридцать минут прошло». Мать в слезы. «Куда го ните? Мужа на войне убили, сын раненый вернулся... Часы

отдал...» «Какие часы», — спрашивает лейтенант. «У немцев

отнял, — отвечает мать. — Он их продал и деньги в сельсовет

внес на пользу армии». Лейтенант рассмеялся: «Хорошо, что

вы деньги заранее отдали. За ваши ж е деньги и погоним вас, куда Макар телят гонял». Я — к лейтенанту: «Документы, — кричу, — покажи!» Он на меня уставился и как заорет: «Смир но! Ты чего здесь делаешь? Предателям помогаешь?» «Сам ты

фашистский прихвостень, — кричу ему. — Это моя мать, бра тишка! Ему пять лет всего. Он тоже предатель?! Тебе мать

про часы говорила. Трофейные они! Товарищ мне их подарил!

Убило его... Я бы их ни за какие деньги не продал, а ты гово ришь — эти деньги на нашу ссылку потратят. Ты — фашист!»

328

«Молчать! — заорал лейтенант. — Ты крымский?» «Да, я

крымский». «Где ордена украл?» Тут двое красноармейцев за скочили. «Взять его», — приказал лейтенант. «Кого взять? Са лаги вы! На фронт с фрицами воевать идите!» Лейтенант — к

Илюше: «Ты тоже крымский?» «Русский я», — говорит Илюша.

«Чего же за изменников заступаешься? Под трибунал захо тел?» — спрашивает лейтенант. А Илюша ему: «Ты, лейтенант, меня на бога не бери. Полицаев вешай, я тебе сам помогу. Y

меня брата староста выдал, а полицейские повесили его. Я

фашистов зубами грызть буду. Старост! Полицаев! За брата!

А этих людей не трожь! С Асаном я воевал, в госпитале ва лялся...» «Взять их!» — закричал лейтенант. Солдаты — к нам.

Илюша дал одному, тот на ногах не устоял. Лейтенант выхва тил тетешник, второй солдат автомат с предохранителя снял.

Позвали еще человек пять, скрутили нам руки и повели в

сельсовет. Мама за мной выскочила. Лейтенант ее в грудь

толкнул. Упала она. Я бросился к ней. На меня трое насели.

Не дали проститься... увели нас... Иду, а вокруг такое творит ся... Дети кричат, женщины плачут. На мужиков, кто слово

скажет, прикладами замахиваются. Собаки воют, с цепей

рвутся. Скотина ревет... Ночью убежал я.

— А Илья! Бросил товарища? — в голосе Валерия прозву чали осуждение и злоба.

— Звал я его. Мы вдвоем решетку выломали. Один бы я

с ней не справился.

— Почему же не ушел он?

— Илья мне так сказал: «Разберутся, отпустят нас, а этим

салагам попадет. Не верю я, чтоб приказали им такое вытво рять. Враги народа работают. Разоблачат их, мы с тобой сви детелями пойдем». «Без нас свидетелей хватит, — говорю ему.