— Ума не приложу.

— Ты говорил о заключенном. Фамилия его?

— Сколько ни бился с Мироновым, слова путного не вы жал из него. Говорит, заключенный, а какой — ни слова.

292

— Плохо ты его допрашивал.

— По-всякому грозил. И судом, и пистолетом. А он как в

рот воды набрал.

— Миронов прочел письмо?

— Надо полагать, не успел. Я его тут ж е прихватил. На

горяченьком.

— Ты Седугина расспрашивал?

— Молчит. Надзирателей я не позвал, чтоб лишних сви детелей не было. А сам много ли одними кулаками успею?

— Он не сопротивлялся?

— Я на него наручники автоматические надел. Неспод ручно в наручниках отмахиваться.

— С завкарцером беседовал?

— Душу из него вытряс. «Не видел, — твердит, — никого».

— А твое мнение?

— Могло так случиться. Завкарцером вышел в зону по

своим делам, а зек перемахнул через забор и взял у Седугина

письмо.

— Хороша у тебя охрана! В карцер как в собственный

дом заходят. Кого ты подозреваешь?

— Думать на многих можно.

— Конкретно.

— Может, санитар четвертого корпуса Илья Ненашев. Он

у Игоря верный человек.

— Ненашев... Запомню. С кем разговаривал Игорь о том, что мы братья? Ну!

— С доктором седьмого каторжного корпуса.

— Фамилия?

— Ивлева.

— Та самая... Кого наметил отправить на этап?

— Многих, товарищ генерал-майор. Двадцать девять че ловек. Прикажете подать список?

— Ты идиот! Зачем они мне все нужны? Кто пойдет в

побег?

— Перво-наперво Седугин.

— Одобряю. Но Седугин завтра должен был работать.

— Если бы я Дашкова перехватил, по селектору задержал

бы Седугина с этапом.

— Кого еще?

293

— Доктора. Эту самую Ивлеву. С ней Игорь говорил, а от

нее слова не добьешься на следствии. Убей, не выдаст она

Игоря. Сомнение бы вызвало у начальства. Много знает док торша и очень неуважительная. Меня ни во что ставит! Будто

она умнее меня. Обидно.

— Неплохо. Отделаемся и от нее. Дальше?

— Васильеву. Зачем она нам теперь нужна. Только вред

от нее один.

— Туда ей и дорога. Доносчику первый кнут.

— Воробьеву. Это она все дело с Русаковой испортила.

— Стоит ли? Лишняя стрельба порой не на пользу. А впро чем, черт с ней.

— Верикова. Он капитаном корабля на воле работал.

Злобный. Я от Красноженовой узнал, что у Верикова дочь на

пересылке убили. Грозился отомстить.

— Навряд ли он сумеет. И все же правильно. Зажился

старик, пора и на покой.

— Точно, Леонид Фадеевич. Для его же пользы стараюсь.

Мучается он в лагерях. О дочери думает.

— Хватит разглагольствовать. Кого еще?

— Андрея Петрова.

— Этого зачем?

— Он всю поднаготную может знать. Игорь в нем души не

чает.

— Кто такой?

— Бродяга. Паспортный режим нарушил.

— Странные вкусы у Игоря. Что ж, можно и его. Все?

— Ненашева бы неплохо. Да старушенцию одну. Денисо ву. Она тоже доктор, только не настоящий, а какой-то биоло гической науки. Полковник пояснял, что ее за хворосомы и

гены посадили. Часто я про эти хворосомы слышу, а вот что

такое, в толк не возьму. Они сильно вредные? Их от капита листов завезли или как?

— Буржуи через границу перебросили, — без тени улыбки

пояснил Орлов и с сожалением посмотрел на Зотова. «Колун!

Палач! Но работник ценный. В глубинке он на месте...»

— Ими людей травят, товарищ генерал-майор?

— Кем?

— Хворосомами.

294

— Травят, Зотов, и заражают туберкулезом, тифом и чу мой. С Ненашевым понятно, а Денисову зачем в побег?

— Так она же подружка Ивлевой. Водой их не разольешь.

— Пусть бежит. Не много ли слишком для одного раза?

Восемь человек из двадцати девяти. Остается двадцать один.

Очко. Счастливое число. Три семерки... Как же ты думал осу ществить свой план? В темноте можно кого не надо уложить.

А кого следует — и в самом деле убегут.

— Не убегут, Леонид Фадеевич.

— Почему?

— Вы в больнице бывали и дорогу помните. С прошлого

месяца поезд останавливается в двух километрах от больницы.

Как выйдешь из зоны, можно напрямки идти, а можно насыпь

перейти и на грунтовую дорогу подняться. По дороге спод ручней шагать, чем по шпалам. За дорогой сразу тайга начи нается, по левую руку, если к глубинке идти, а по правую — на обочинах сосны стоят. Когда передний конвоир и первая

пятерка зеков поднимется на дорогу и свернет сразу за дере вья, конвоирам, что по бокам и сзади идут, передних не видать.

На этом месте сегодня ночью трое надумали бежать. Один

сексот наш, Гребцов, и двое других, Абрамов и Винокуров.

Гребцов доложил нам и сам на этап не пойдет. Винокуров и

Абрамов — мужики отчаянные, большесрочники. Они кирпичи

припрячут и прутья железные. План у них такой. Когда ко лонна свернет за деревья, они подбегут к конвоирам, на ходу

в голову бросят им кирпичи, а потом пришибут их прутьями.

Автоматы в руки — и стрельбу по боковым конвоирам от кроют. Перестреляют их — и в тайгу. На этом месте дороги их

будет ждать засада, все с автоматами и с фонарями. Передний

конвой тоже упрежден. Как выйдут они на дорогу, сразу в

сторону отскочат, чтоб кирпичи в них не попали, и закричат: «Нападение! Огонь». По ком стрелять, конвой знает. Я сказал

им, что первые три пятерки участвуют в побеге. Конвоиры от

злости дрожат. Этих восьмерых обязательно ухлопают. Я их в

лицо начальнику конвоя незаметно показал.

— Умно ты придумал, — похвалил Орлов. «Не такой он и

чурбан... В житейских делах разбирается неплохо».

— Дело привычное, товарищ генерал-майор. Я себе руку

на этом набил. Тут меня сам министр не переплюнет.

295

— А в темноте охрана не ошибется?

— Y всех фонари есть. Высветлят лица. Рассердившись

по пять пуль всадят.

— А если заключенные успеют лечь?

— Лягут — поднимут их, не встанут — в затылок всадят.

Бежали и стрелять пришлось.

— Как я понял, могут пристрелить не восемь, а пятнад цать зеков.

— Кашу маслом не испортишь. Излишек в каждом деле

бывает. Доски стругают — стружка в отход идет.

— Но те семь внеплановые.

— Ради пользы дела можно. Да и говорил я конвоирам, кто бежать удумал. Убьют лишних — во всякой работе брак

случается. Где пьют, там и льют, товарищ генерал-майор.

— За бесцельную трату рабочей силы нас тоже не похва лят. Вплоть до выговора за такие дела наказывают. Однако, если надо — значит надо. Производственная необходимость...

А как ты решил с Игорем? Тоже в побег?

— Ни Боже упаси, товарищ генерал-майор. Останься я с

Осокиным, Игорь как свидетель нужен. С вами — не простите

вы за него. Без вас, сам если бы действовать стал, опять же

Игорь нужен, чтоб показание на вас дал. Y меня голова на

плечах есть. Игоря я сегодня за зону вывел. Сказал, что вы

сами приехать должны и приказ такой дали за зону ему идти.

Он было заартачился. Я пригрозил, что с наручниками выве ду, и добавил: «Сам бы я не осмелился, но хозяин распоря дился. Не в моей власти перечить ему. Не пойдете, силком вы-волокем, а утром жалуйтесь хозяину».

— Почему лее он не позвонил ко мне?

— Я его на вахту не пустил. На ваш приказ сослался.

— Где ж е он сейчас?

— В моем доме спокойно спит.

— Рядом с женой?

— Уехала она на прошлой неделе. «Не жизнь — говорит, — в этой глубинке, а каторга. Людей не видишь. Платье новое

сошьешь, а показать некому». Ведьма — одно слово.

— Навсегда?

— Вернется к маю. С жиру она бесится. Другие жены

впроголодь живут. Сестра ей из деревни писала, что в прошлом

296

году бабы в плуг запрягались вместо лошадей. А она сыта, одета, сыр в масле купается, еще и показать себя хочет.