ее убивать. Я виновата... Игорь Николаевич за меня заступает ся... Прыгнуть в могилу к Клаве? Вытащат... накажут всех из-за

меня... Сегодня день рождения Павлика... Клавочка! Встань!

Никто не встанет... И тетя Маша... и Павлик... и папа... И Ася...

и Аня... Могилы... могилы! Могилы!

— Исполняйте, — негромко приказал майор. Айда-пошел

поднял увесистую кувалду. Кувалда взлетела вверх и медленно, очень медленно, как показалось Рите, опустилась на беззащит ную голову Клавы. Второй удар, сокрушительный и точный.

Лопнул череп. По лицу поползла сукровица и темная мякоть

раздробленного мозга. Осколки выбитых зубов заполнили рот

погибшей. Левый глаз выскочил из орбиты и на кровавой то ненькой ниточке повис над изуродованной губой. Но, не дове-233

ряя даже кувалде, Айда-пошел, деловито поплевав на руки, взял штык и насквозь, до самой земли, проткнул левую грудь

Клавы.

— Айда-пошла, Русакова, на свободу! Вроде бы испеклась!

Этих самых признаков смерти, тьфу ты, жизни, нетути, това рищ майор, — доложил Аля-улю, вытирая руки. — Пол банки

бы с вас, Игорь Николаевич, причитается. Обмоем умершую

в лучшем виде и споем.

— Разговорчики! — крикнул майор.

— Я ведь шуткую, — оправдывался надзиратель. — Пить

в армии никак нельзя. Мы и без спирту на могилке ее спляшем.

— Отставить разговоры! — рассерженно рявкнул майор.

— Сбрасывай тело! Закапывай! — Майор отошел в сторону.

Аля-улю вплотную приблизился к Игорю Николаевичу и про шептал:

— Ставь три полбанки, лепило. А то ночью с ребятами

придем и на могилку нагадим.

— Ты! Падаль! Убирайся! — задыхаясь от гнева, прошеп тал Игорь Николаевич.

— Обхезаем косточки Русаковой! — мстительно пообещал

Айда-пошел. Надзиратели и один из конвоиров, взяв за ру ки и за ноги труп Клавы, с размаху швырнули его в неглу бокую яму. Рита подняла ком влажной земли. Трижды покло нившись изувеченным останкам подруги, она поцеловала зем лю и опустила ее в могилу. В воздухе замелькали лопаты.

Вскоре вырос небольшой холмик. Айда-пошел взял лопату

из рук Степана и старательно разровнял землю. Потом он пры гнул на свежую могилу и, ухая, затоптался на ней. Его кованые

сапоги усердно тромбовали землю. Подмигнув конвоирам, он

яростно заплясал на могиле убитой, насвистывая незамысло ватый мотив блатной песни.

— Что... Что он делает?! — прошептала Рита.

— Гражданин майор! Прикажите прекратить!

— Не могу, Игорь Николаевич! По закону могилу заклю ченного оставлять не полагается.

— Что... Что ты делаешь?! — закричала Рита, хватая с

земли лопату.

— Положи лопату, — вполголоса приказал Игорь Нико лаевич. Его ладонь легла на плечо Риты. — Кому говорю, поло­

234

жи, — еще тише повторил он. Пальцы его, как железные тиски, обхватили черенок лопаты у самого заступа. Дула автоматов

глядели в лицо Риты. Палец одного из конвоиров лег на курок.

Собашник легонько свистнул. Пес ощетинился, зарычал и

прыгнул к Рите. Игорь Николаевич шагнул навстречу псу и

собашнику, заслонив собой Риту. — Прикажите стрелять в

меня.

— Это недоразумение, Игорь Николаевич. Отставить! За ключенных отвести в зону! Вести себя не можете, — ругался

майор. Конвоиры, что-то бурча себе под нос, окружили Риту и

Степана. Собашник неохотно оттащил пса. Игорь Николаевич

взял Риту за руку и до самой вахты не выпускал ее. Уже в

зоне, укоризненно покачав головой, он сказал: — Так нельзя, Рита.

— Они убили ее...

— Убили... Надругались... Но что сделаешь... Пока молчи, Рита. Ты обещала... И запомни этот день...

235

Глава 4.

Н Е Р А В Н Ы Й Б О Й

КАТЯ

— Y нас дома уже весна, а здесь еще холодно, — Рита

зябко поежилась, — без фуфайки из корпуса добежала и за мерзла.

— Моли Бога, что на больнице седьмой месяц прохлаж даешься, — Катя закашлялась и тоскливо посмотрела на окно.

— Зимой бы застыла ты. Мороз-то лютый был... свыше сорока.

Это в тепле вроде бы незаметно, а на общих работах прохва тило бы тебя.

— Теперь не страшно. Скоро лето. Меньше месяца до мая

осталось.

— А какая такая радость в этом лете. Мне-то внутрях все

как отбило.

— Полегчает тебе, Катя. Любовь Антоновна говорила, весна

пройдет и ты сразу на поправку.

— Не дури мне голову, Ритка... Поправлюсь рядом с Кла вой... Кровь-то вот она, — Катя показала белую тряпку, ее

только утром выстирала Рита, покрытую темно-красными за сохшими пятнами. — А выздоровлю — так что... На общие

работы.

— Игорь Николаевич не пошлет.

— Не век ему здесь хозяевать. И то дивлюсь, как долго

держат его. Хороших-то людей скоро на глубинку прячут, а

его чисто околдовал кто. Я попервах худое на него думала: за

какие такие заслуги держат? Сомневалась в нем... чудно... Сло ва плохого про него не скажешь, а держат. Я такого не

упомню.

— Потеплеет — пустили бы нас погулять за зону, — мечта тельно вздохнула Рита.

— Эва что удумала... За зону! Это нас-то с тобой? Была бы

я бытовиком, давно бы такую чахоточную сактировали бы до мой умирать по-доброму.

239

— За зону не пустят, я знаю, а посмотреть хочется. Берез ки зазеленеют, цветы распустятся.

— Счастье в зелени той... Мошкара и гнус сожрут. Спасу

от них нет. Местные привычные, их гнус не трогает, а нас

одолевает. Эх, жизня, жизня... В тягость я всем. Ты стираешь

за мной, миски моешь, а я как та чурка с глазами лежу. Попро шусь у Игоря в общую палату. Там такие доходяги, как я. А

тут еще заражу кого...

— Любовь Антоновна говорила, что от тебя никто не зара зится.

— Чахотка она привязчивая. К старухе, может, и не при липнет, а к молодым, таким, как ты примерно или Лида, при вяжется и не отгонишь ее проклятую. Лида сдружилась с Гла фирой. Не по нутру мне их дружба.

— Ты никому не веришь, Катя. Глаша еще до войны попа ла в лагерь. Сара Соломоновна ее второй год знает. Слова пло хого о ней не сказала. А ты — Глаша и Глаша. Знаешь что — скажи.

— Ничегошеньки я о ней, Рита, не знаю. Лицо у ней га дючье. И глаза... скользкие, выпученные, как у той жабы.

— Я не хотела бы вмешиваться в ваш разговор, но вынуж дена, — заговорила Елена Артемьевна. До этой минуты она без участно смотрела в окно. Занятая своими мыслями, она, кажет ся, не слышала, о чем разговаривают. — На мой взгляд, чело века судят не по лицу. Если всех некрасивых наказывать, сколько останется ненаказанных? Начинать надо прямо с меня.

Да и Любовь Антоновна не бог весть какая красавица.

— Ничего-то вы не понимаете, Елена Артемьевна. Нешто я

за красотой гонюсь? Y меня у самой рожа да кожа. Ребятишки

поглядят, со страху сомлеют. Сбегут невесть куда от такой кра савицы. Я о человеке говорю, не о красоте.

— Я меньше вас в лагере. Скоро год. Но за это время я

кой-чему научилась, — возразила Елена Артемьевна, но Катя

перебила ее.

— Разве ж вы были в настоящем лагере? На пересылке — какой там лагерь, да и всего вы были без года неделю. На

глубинке повидали за месяц, опять же Любовь Антоновна нас

вытащила оттуда. А тут разве лагерь? Едим досыта. По ны нешним временам не каждый на воле так живет. Таких, как

240

мы, мало. Оглядите все корпуса. Кто, кроме нас, здесь с осени

живет? По пальцам посчитать можно.

— Я в привилегированном положении...

— Н етто вы одна, Елена Артемьевна? Вся землянка.

— Рита и Лида работают. Ты тяжело больна. А я — просто

обессилела. Дней десять в месяц поработаю — и старческие

недуги. Стыдно мне. Место зря занимаю. Одно утешает — живу

в сверхплановой землянке, числюсь санитаркой. А другие боль ше меня нуждаются в должности той ж е санитарки. Я хоть и

недолго пробыла в глубинке, но понимаю, что эту зиму там бы