Любовь Антоновна. Я бы сам не простил себе. Помоги, Степа.
Понесем ко мне. Там все расскажешь.
ПРОСЬБА РИТЫ
— Успокойтесь, профессор. Клаву не вернешь. Я хочу с
вами серьезно поговорить.
— Такую молодую... А меня опять минули... Я устала...
Сколько еще смертей?! Сколько?!
— Давайте лучше подумаем, что случится с вами, если
меня уберут отсюда.
— Никто вас не уберет, Игорь Николаевич. А меня оставь те в покое. Со мной! Со мной! Скорей бы кончали, вот чего я
хочу.
— Вы столько видели здесь и...
— И не привыкла. Ну кто, скажите мне ради Бога, кто
привыкнет к такому?
— Они подбираются ко мне. Уже близко. Клаве надели
петлю из-за меня. Виноватых нет, один я.
221
— Вы виноваты? Не верю! А если правда? Если вы при грозили ей, узнав о доносе? Если не пожалели ее? Я заставлю
вас повесить меня...
— Любовь Антоновна! Вы не в себе! Вы доктор...
— Я никому не нужная старуха. Вы говорите страшные
вещи. Вы угрожали Клаве?
— Ну, знаете ли... Подозревать меня в таких мерзостях...
Она написала донос в вензоне. Ее принудили. Хорошо же вы
думаете обо мне... Мстить девчушке... почти ребенку... Я — Клаве... За то, что она спасла меня? А если бы не спасла? Разве
я не знаю, как пишутся эти доносы?
— Простите, Игорь Николаевич. Я оскорбила вас... Голова
идет кругом после вчерашнего... Такая страшная смерть... Они
угрожали ей, и она ничего не написала. Но чего же они хотели
от нее добиться? Степан не знает, Волк — в карцере...
— Завтра Волка пошлют на этап.
— И это все?!
— Не будьте наивны, Любовь Антоновна... Не все! Его на значат комендантом или... уберут, если он не выполнил приказ.
— Чей же?
— Я только сегодня утром узнал, что за зоной третий день
живет начальник секретной части полковник Осокин. А Клаву...
Клаву убили из-за меня.
— Не говорите загадками, я не могу больше...
— Вы не забыли, о чем говорил Седугин?
— Помню.
— Клаву хотели заставить написать какой-то донос на меня.
— И поэтому вы считаете себя виновным? При чем же тут
вы? Не мучайте себя и меня! И простите за мою несдержан ность.
— Пустое, Любовь Антоновна... Донос... Но какой?! Со поставьте факты. Все так тщательно подготовлено. Распускают
слух, что якобы я отправляю Седугина на этап... Y него крадут
жалобу... и Буров подслушивает разговор Степана с Клавой...
потом игра, выпивка... пытки на чердаке... Все до мелочей об думано, вплоть до фонаря, карандаша и бумаги. Они хотели
добиться от Клавы чего-то важного. Ради простого доноса не
стоило бы городить огород. Пьяница, бабник, бандит, истяза тель — все это не звучит. Таких доносов на меня написано
222
слишком много. Три дня за зоной живет Осокин... Все роли
распределены... Клаве отвели немаловажную роль.
— Почему ж е именно Клаве?
— Нарушая инструкцию, я перевел ее из вензоны в зем лянку. Ради чего я пренебрег инструкцией? Она моя любов ница? Не поверят. Значит, Клаве известна какая-то моя тайна.
Я задобрил ее, чтоб она меня не выдала.
— Чепуха. Клава ни о чем не догадывалась.
— В том-то и дело, что она ничего не знала. Но чего не
знала Клава, то мог узнать Осокин, и вот тут-то она ему и по надобилась, чтобы она донесла на меня. Клава — разменная
пешка в игре Осокина. Он знает, но донести не может. Ано нимке в важном деле не поверят. Выбрать свидетеля вроде
Волка — а какая цена такому свидетелю? Клава — дело дру гое. Я в чем-то помог Клаве и лгать ей на меня просто не вы годно. Ее смерть — случайность. Y них сорвалось, не сработала
машина... Рита встречает Бурова, бежит к восьмому корпусу...
Чуму, вероятно, обидел Волк, иначе он задержал бы Риту.
Клава погибла, ценного свидетеля обвинения нет. Чего ж е они
хотели от нее добиться? Я подозреваю худшее. Заранее прошу
прощения, профессор. Но я вынужден задать вам один во прос. Вы никому не говорили о моем родстве?
— Никому! Никогда! Неужели Осокин мог узнать?
— Я подозреваю, что да. Он начал с Клавы. Если бы она
написала под диктовку Волка, меня бы изъяли из этого лагеря
и поставили б перед дилеммой: семья или чистосердечное при знание.
— В чем?
— В родстве. Его — к нам, а Осокина — в свободное
кресло. Полковник давно мечтает о нем. Грубая игра. Мне не
ясно одно: от кого просочились сведения к Осокину. Не вол нуйтесь, Любовь Антоновна. Раз вы сказали нет, значит так
оно и есть.
— Нас могли подслушать.
— Мы разговаривали вполголоса. Двери толстые. Окна за крыты. Входя в кабинет, я каждый раз заглядываю под топчан
и всюду, где может спрятаться человек.
— А через стенку?
223
— Одна стена выходит в коридор. Вторая и третья — на
улицу. Дырку не просверлишь — замечу. А за этой стеной — заброшенная кладовка. Там лежит всякий хлам. Я сам забивал
ее толстыми гвоздями. Допустим, подслушали. Но... малове роятно. Ночью сексоты спят. Выйди любой из них из корпуса
— сразу заметят. Хотя та ночь была несколько необычна. Уми рал Гвоздевский. Я не думаю, чтоб Орлов, — последнее слово
Игорь Николаевич произнес шепотом, — был сильно огорчен
смертью.
— А звонки капитану и приказ повесить меня вниз голо вой, если я откажусь лечить полковника?
— Для очистки совести, Любовь Антоновна. Не может же
он сидеть сложа руки, когда умирает его помощник. Заметьте, что с Лютиковым он говорил по селектору. Нетрудно догадать ся, что Орлов хотел и добился этого, чтобы лагерное началь ство, вплоть до надзирателей, узнало о принятых им мерах для
спасения полковника. А были ли и в самом деле приняты ка кие-нибудь серьезные меры, чтобы спасти Гвоздевского? За
сутки, пока полковник лежал у нас, его не осмотрел ни один
вольный врач. В управлении крупных специалистов нет, но, при
надобности, за сутки успевают пригласить любого специалиста
из области. Или же, если дело спешное, не брезгуют помощью
крупнейших медицинских светил, а их в нашем лагере предо статочно. Правда, вызвали вас, но вы терапевт. На шестьсот
первой на общих работах крупный хирург, тоже доктор ме дицинских наук. Почему вы думаете Орлов разрешил Гвоздевскому отправить вас в глубинку? Орлов тоже изредка болеет.
Он бы мог вас держать поближе к себе и... не захотел. Он
мстил вам за излечение Гвоздевского. Тут все понятно. Но как
мог узнать Осокин? Сегодня ночью осмотрю кладовку.
— Можно, Игорь Николаевич?
— Рита?
— Не ругайте меня, что я встала. Y меня ничего не болит.
— Ты погляди, на кого ты похожа. Долго ты будешь свое вольничать?
— Я пришла вас попросить...
— Ни я, ни Любовь Антоновна не хотим тебя слушать. Ло жись и никаких разговоров.
— Я не лягу, — решительно возразила Рита.
224
— Ну и упрямство! Говори!
— Я хочу проводить Клаву.
— Разрешит Игорь Николаевич — я не позволю. Ты сама
не знаешь, о чем просишь.
— Знаю. Мне рассказывала Катя, как здесь хоронят.
— Знаешь и просишь? Мне так тяжело... Пойди ляг, погово рим завтра, — в голосе Любови Антоновны звучали глубокая
тоска и усталость.
— Я хочу увидеть Клаву... в последний раз. Я виновата пе ред Тимофеем Егоровичем...
— Клава уже за зоной...
— Неправда, Игорь Николаевич, Ее еще не схоронили. Пу стите меня.
— Это не в моих силах, Рита. За зону вместе с Клавой выйду
только я. Если и меня пустят.
— Любовь Антоновна! Упросите Игоря Николаевича. Если
я не увижу Клаву, я тоже уйду... вместе с ней... Веревкой не
больно... Я знаю...
Глаза у Риты были сухие, но в голосе звучала такая мука...
Игорь Николаевич отвернулся и подозрительно долго рассмат ривал стену.
— Иди. Я подумаю.
— Спасибо, Игорь Николаевич, — Рита вышла.
