чисто работать. Это тебе не дяревня. Хозяин! Канай куда хо чешь и притырься, чтоб тебя ни один пес не надыбал.

Тихо всхлипывая, Буров ушел. Волк не спускал глаз с

Клавы и Степана. Клава замахнулась на Степана, и Волк в яро сти сжал кулаки. «Спалил дело мусорило! Нет, толкуют... К

восьмому пошли... На мази!» — обрадовался Волк и помчался

к восьмому бараку.

— Стоишь? — спросил Волк, подбегая к Чуме.

— Лежу! — сердито огрызнулся Чума. После вчерашней

попойки у него трещала голова, а похмелиться Волк не разре шил.

— Сейчас прокандехают. Клавку Малина примет, если я

не успею. Кнокай за чердаком. Если мусор рванет, дай ему

тормоз свинчаткой. Промажешь — базлай: «Когти!» И сам

отваливай. Идут. Степочка помогает Клаве. Помогай, недоде ланный, там Малина грабку ей даст. И сам пуляется. Пора и

мне. Я с другого входа.

201

НА ЧЕРДАКЕ

...Ну зачем? Зачем я написала письмо на Игоря? Степан

говорил, что он боится лезть на чердак, а сам идет вместе со

мной... Может и правду сказала Катя, что он подружился с

Волком... Воры надзирателей не любят. Вчера Степа пил с ними.

Ну и что ж, как пил... Скучно ему и выпил. А мне за что руки

ломал? Письмам поверил, а мне нет. Достану его вещи и уйду.

Видеть не хочу. Если попросит прощения, не прощу. Докажу

ему, что я не виновата и в лицо плюну. А как докажу? Кто

поверит? Рассказывать стану, Игорь обо всем узнает. Рита на

меня смотреть не захочет... И Любовь Антоновна... Он идет и

сопит только... Бугай! — Клава сердито взглянула на Степана, но в наступившей темноте она не увидела его побледневшего

лица.

...Куда я веду Клавку? Может, порвать письма и убежать в

палату? Поиздевался я над ней, ну и хватит... Измучилась она.

А я не измучился?! Пела: «Только ты, Степан, милый мальчик

мой и любовь моя беззаветная». Любовь... За пятьсот рублей.

Пусть отлупят ее. А как убьют? Не дам! Не справлюсь я с ними.

Позову на помощь... А завтра на этап. Она посмеется: «Спасибо

тебе, Степочка. Поезжай, работай». Возле параши положат...

Баландой в лицо плеснут, как Бурову. Взвою, не выдержу, от рублю себе руку — меня сюда... а она здесь встретит... Чистая, сытая... А я? Иди, Клавка, не мне одному плакать... Поплачь

и ты... Пришли... Пособлю ей залезть... Тут три скобы... как

нарочно прибили... Вчера я их не видел... Откуда они?» — удивлялся Степан, помогая Клаве вскарабкаться на чердак.

— Тут кто-то есть... — прошептала Клава, хватая за руку

Степана и крепко прижимаясь к нему.

— Не дури, Клавка, тут только мы, — успокаивал Клаву

Степан.

— А я? — раздался над самым ухом Клавы знакомый бас

Волка. — Забыли меня?

202

— Волк... — прошептала Клава, инстинктивно прячась на зад. Яркий сноп электрического света ударил ей в глаза и на

мгновение ослепил растерявшуюся девушку.

— Опусти фонарь... Глазам больно, — попросил Степан.

— Глаз не п...., проморгается. Привыкнет твоя Клавочка.

Сколько время света электрического не видела. Все костры да

коптилка. А у меня культура. Хамай культуру, Клава! — бала гурил Волк. — Садись, потолкуем. Не стесняйся, а то нахалкой

посажу.

Не понимая, что от нее хотят, Клава покорно села на пол.

Волк не выпускал из рук фонаря. Луч света скользил по лиду

девушки, мешая ей собраться с мыслями. Да и что ей было

говорить? О чем ее спросят? Волк долго молчал, ожидая, что

Клава заговорит первой, возмутится, попросит пощады, начнет

лихорадочно расспрашивать, как же с ней собираются посту пить. В такие минуты сломить человека проще, чем тогда, когда

он молчит, ждет, мучается, но не выдает своего волнения и

страха. Так и не дождавшись от Клавы ни одного слова, Волк

разочарованно вздохнул и заговорил. Речь его, то грубовато

шутливая, то мягкая и вкрадчивая, то полная угроз и недву смысленных намеков, держала в напряжении Клаву, давила

своей безжалостной жестокостью, била кнутом грядущих бед, плевала в душу страхом возможного позора, грозила погубить

в глазах тех, к кому успела привязаться, кого полюбила и от крыла тайну своего маленького девичьего сердца.

— Ты перевоспиталась, — слышала Клава слова Волка, а лицо его, спрятанное в темноте, оставалось невидимым. — Держись за меня — не пропадешь! В больнице не один Игорь

хозяин. Откроется пересылка, заживешь, как бог в Одессе.

Коблы тебя не тронут, жрать от вольного! На работу не ходи, наколки сведем сырым мясом. За это ты только одну ксивенку замандячь. На Игоря.

— Ни за что! — выкрикнула Клава.

— Не определяй голосом! Подколю. Тесак острый. Чокну тая ты, Клавка! Тебя Васек-кобел всякую муть заставил катать

на Игоря. Я — Волк, не кобел. Напишешь ксивенку, что Игорь

двоюродный брат одного мусора.

— Кого?

203

— После скажу, Клавка, когда писать будешь. Этот мусор

отмажется за тебя и ты к новому году на свободу выскочишь.

Я бы и сам такую ксивенку написал, да мордой не вышел.

Волка и за человека не кнокают.

— Обманешь, не буду.

— Я никому не свистел. Напишешь. Пришла на чердак — тут мазу не жди. Игоря и Степу ты заложила, дежурникам до

фени, о чем мы толкуем, фраера дохнут. А кто услышит, под

нары притырится. Пиши, Клава. Карандаш, бумага, свет. Как

у начальника в кабинете. Бери бумажку, она чистая, гладень кая. На такой только жиганские песни катать.

— Не возьму.

— Бесполезняк, Клава. Рыпайся — не рыпайся, а напи шешь.

— Не буду. Бейте! Убивайте!

— Кто ж тебя пальцем тронет? Мы в три смычка тебя

пропустим, а Степа покнокает. Потом в щелку тебе скорлупу

куриного яйца затолкаем и сверху четвертинку. Бутылку до станут, а скорлупа раскрошится. Больно будет, Клавочка.

— Не тронете вы меня. Я заразная, — в отчаянии про шептала Клава.

— А слезки-то кап-кап, солененькие. Люблю, когда дешев ки плачут. Мы тебя в ротик огуляем. За подбородок придер жим, чтоб не откусила, язычком пощекочешь и сглотнешь. Она

жирная. От троих примешь и наштефкаешься до блевотины.

Бесплатно.

— Степа... за что?!

— Что Степа? Он сам за ширинку держится, ждет, когда

мясом тебя жилистым накормит. Сейчас мой фортыцарь — мясо

жилистое, помнешь ты его своей грабкой нежной — хрящем

станет, губками возьмешь в ротик — костью заделается, языч ком пощекочешь — сахарной косточкой с мозгом. Весь мозг

тебе в рот выплюну, а ты, не жуя, глотай. Этот мозг полезный.

Витаминов там сколько! Вкусно, дешево, питательно, попробо вать обязательно, — не удержался от декламации Волк.

— Я...

— Стой, Степочка, и не базлай! Закатал свою Клавочку за

пять бумаг и молчи в тряпочку.

— Он проиграл меня?!

204

— Конево дело, Клава. Прошпилил! Масть не пошла че ловеку. И залудил он тебя за полкуска. Игорь почему за тебя

мазу держит? Почему он Воробьеву медсестрой сделал? Он

заставит вас травить мусоров, сук и воров. И Степочку твоего

тоже.

— Вы врете! Игорь ничего такого нам не говорил.

— А Горячему?

— Он хотел испугать его. Я в ту ночь до утра сидела в

кабинете. Игорь говорил, что суки и воры больше не приедут

в больницу, побоятся.

— Ты не держи мазу за Игоря. Хорошо поешь, а где ся дешь? Ты мне Степанову ксивенку за полкуска продала.

— Врешь! Врешь! О его письме я никому не говорила. Даже

Игорю! Рите! Любовь Антоновне! Ты украл письмо! Ты!

— Я ксивенку дюбнул? А откуда же я ваш разговор знаю?

Ты со Степаном трекала без никого. Он сказал тебе: «Я, Клавка, самому министру написал в Москву. Поговори с Игорем, он

за зону без конвоя ходит, пусть бросит письмо». Кто же, кроме

тебя, мог трекнуть о его словах? Ты заложила его, а теперь

«Степа, Степа». Он первый тебя в рыжую девятку огуляет. Она