записка Безыконниковой не сохранилась.

— Но как же она могла подслушать? Игорь такой осто рожный.

— Как бесплатное приложение, я открою вам маленький

секрет. За восемь лет главврач ни с кем не разговаривал о хо зяине, кроме как с доктором Ивлевой, и то в своем кабинете.

Но за кабинетом главврача есть маленькая заброшенная конур ка. Снаружи она заколочена. Однако при желании гвозди

можно вынуть. В стене пробуравлена дырка, конечно не на сквозь, но довольно глубоко. Если приложить к дырке обык новенную кружку и плотно прижаться к ней ухом, можно хо рошо разобрать, о чем разговаривают в кабинете. Я работаю

в управлении третий год и об этом тайнике знаю давно. Пе редаю его вам, майор Зотов.

197

— Когда они разговаривали? Днем или ночью?

— Ночью.

— Почему же именно в эту ночь Безыконникова не спала?

— Она очень наблюдательна. Ее заинтересовала Ивлева.

Главврач очень любезно встретил Ивлеву, и Безыконникова ре шила проследить за ней. Она не спала всю ночь и слушала их

разговор. Примитивное подслушивание. Но иногда и оно при носит пользу. В недалеком будущем техника даст нам в руки

такие возможности, что дух захватывает от радости. Ни один

разговор не ускользнет от наших ушей. А пока... Пока советую

воспользоваться тем, что есть. Как видите, я обо многом осве домлен, майор. Не советую со мной хитрить. Я надеюсь, вы

поняли, как это опасно.

— Понял, товарищ полковник.

— Приступайте к исполнению своих обязанностей. Дейст вуйте изворотливо, с умом. Будьте преданны, честны, прямо душны. Выиграем мы оба, а проиграете — только вы. Если

вздумаете... — полковник не договорил и выразительно погля дел на майора.

— Все выполню, товарищ полковник.

— Надеюсь. Желаю вам удачи, майор Зотов.

ВОЛК

— Голова не болит?

— Болит, Волк. Тошнит. Во рту, как кошки нагадили.

— Это с похмелюги. Пройдет. Вчера мы много вылакали.

И сегодня. Ты обниматься ко мне лез, как дешевка. Дюбни

сто грамм и больше ни капли. — Волк подал Седугину стакан.

Степан с отвращением понюхал самогонку и отвернулся. — Ты не нюхай, пей. Ну как, пошла? Хорошо. Картошкой сырой

загрызи, разжуй ее и глотай, весь запах отшибет. А теперь под кури.

— Что это? — спросил Седугин, вытирая ладонью рот.

— Ты как Сидор Поликарпович спрашиваешь: «Ах, что

это, позвольте вас спросить». Это планчик, дорогой Степа. Ана198

ша. «Планчик ты планчик, ты божия травка, отрада воров, щи пачей. Плану подкуришь, все горе забудешь...» — запел Волк, протягивая Седугину козью ножку, набитую табаком вперемеш ку с анашой.

Седугин затянулся. Он раньше никогда не курил анашу, хотя надзиратели часто потчевали его. Степан видел, что не которые из них, накурившись анаши, беспричинно смеются, указывают пальцем на стену — и вновь взрыв смеха, кое-кто

плачет, иные часами бессмысленно смотрят в одну точку, у

многих просыпался волчий аппетит и они ели, не зная чувства

меры, но были и такие, кого охватывала безудержная ярость.

Наплевав на всех и вся, они были готовы подраться с кем

угодно, без всякого повода порвать вещи, ударить ножом. В

таком состоянии анашиста с трудом удерживали двое-трое

здоровых парней. Случалось, что анашист впадал в благоду шие, граничащее с идиотизмохм, тоненько хихикал, прочувст венно ронял слезы, лез целоваться и объяснялся в любви. Пока

Седугин курил, он не ощутил ничего или почти ничего: не приятный масляный запах конопли и слегка першило в горле.

— Поглубже затягивайся, — поучал Волк. — Дым помень ше выпускай. Обеими ладонями рот прикрой. И чаще тяни, не

как папиросу. Вот так, — Волк взахлеб, со свистом втягивал в

себя дым. Секунда — затяжка, секунда — затяжка. И так шесть

или семь раз подряд. Седугин последовал его примеру. Доку рив, он спокойно посмотрел на Волка.

— Не разобрало? — сочувственно спросил Волк. — Посиди

минут десять, покайфуй, дойдет.

Перед глазами Степана всплыло лицо Клавы. Залитое сине вой, оно напомнило Степану другое лицо — лицо его утонув шего меньшего брата. Распухшее, обезображенное, неузнавае мое — таким оно навсегда запомнилось Седугину. Степан плакал

о братишке. Плакал горько и безутешно и боялся взглянуть в

его лицо. Он не смел признаться даже самому себе, что лицо

брата вызывало в нем страх и отвращение. Степан очень любил

брата и ни с кем не поделился, что он испытывал мучительную

тошноту при взгляде на лицо утопленника. Он стыдился своих

чувств, ругал себя, но тошнота и отвращение не проходили.

Лицо Клавы, он видел его словно наяву, разбудило в нем гнев.

Чем больше он пытался подавить свою ненависть, тем ярче раз199

горалась она. Как в бреду он видел, что Клава показывает ему

язык, грозит кулаком, смеется и, причмокнув губами, дважды

провела пальцем вокруг шеи.

— Грозишься, стерва! — закричал Степан, вскакивая с

топчана.

— Развезло! Скоро работать, Степа, — довольно улыбнулся

Волк.

Седугин плавал в густом тумане и всюду, куда бы он не

обернулся, видел лицо Клавы, торжествующее и злое.

— Проглоти пилюльку! — предложил Волк. Степан маши нально выпил лекарство. Вскоре мысли его прояснились, но

злоба обострилась до предела. Два имени сверлили мозг: Игорь

и Клава. Игорь поступил подло, обманул его. Но он был чужой

и незнакомый человек, он не звал его к себе большими вле кущими глазами, не обещал таинственную радость, не будил

нежного восторга, не тревожил подспудного чувства любви, не

манил в светлую страну мечты, где живут только он и она. А

Клава звала, обещала, тревожила, манила и... предала.

— Пошмаляем, Степа! — позвал Волк. По дороге он еще

раз объяснил Седугину, как вести себя. — Впулишься в зем лянку, толкуй по-хорошему. Вызовешь Клавку, оттяни ее. Про

ксиву трекни. Толкуй с ней возле второго корпуса. Я пошма-ляю на чердак. Ухватываешь?

— Схватил.

— Канай! — Волк долго глядел вслед Седугину. Когда Сте пан подошел к землянке, Волк тихонько свистнул.

— Я здесь, Волк, — тихо проговорил Буров.

— Канай по-над стенкой второго корпуса. Держись за сте ну, чтоб не упасть. Дойдешь до конца — стой и не рыпайся.

Слушай толковище.

— А кто будет говорить?

— Дешевка и фраер. Он станет ее фаловать впулиться на

чердак восьмого. Если что другое трекнет, сразу рви ко мне.

— Упаду... тут ямы.

— Грабками щупай, ножками топай. Сделаешь все, миска

мяса ломится. Сгоришь — по хребту поленом. Определишь — под хор Пятницкого в шесть смычков протянем, ласточка и

петля. Канай, Буров! Ты фраер с душком.

200

— Увидят меня... Они с глазами, — захныкал Буров.

— Закнокают, начинай свое: «Дорогие дяденьки и тетень ки...» Заорет фраер на тебя — рви и не базлай.

Никто из самых близких приятелей Волка не знал, что он

ночью видит так же хорошо, как днем. Ему ничего не стоило

в темном бараке наблюдать за любым человеком. Волк видел, как Степан вошел в землянку и вскоре вышел, а немного по годя, вслед за ним, появилась Клава. Они остановились у вто рого корпуса и о чем-то долго говорили. Волк нервничал.

«Идиот! — со злобой думал он. — Дешевку сфаловать не мо жет. Мусорская душа его поганая! Завалит дело, упрячут меня

к ворам... И Буров выполз! Работай с ними! Бежит... упал. У-у-у, сукотина!»

— Сюда, — вполголоса позвал Волк Бурова. Размазывая

слезы здоровой рукой, Буров подошел к Волку. Волк вполсилы

ударил его в грудь. Буров заскулил жалобно, по-щенячьи. А

Волк, правой рукой схватив его за волосы, пригнул к земле, а левой, не торопясь и умело, бил по почкам. — Заткнись! Сде лаю! — прорычал Волк, услышав легкое повизгивание Бурова.

— Учись, дурак! Для тебя же стараюсь! — Кончив бить, Волк

назидательно сказал: — Запомнишь — поумнеешь! Привыкай