Зато мы знаем, как выглядит зарево лесного пожара и как воют волки по ночам. Знаем также, что в пути нас хотела облить злобная вонючка и что это ей не удалось, что нас хотела напугать таинственная птица, но и ей это не удалось. Мы полюбили смолистый запах леса. Нам нравится сон на каменных плитах. Палатка прочная, дни погожие. Мы любим наши весла, рассекаем воду прозрачных, как хрусталь, озер, мышцы наши полны живительной силы. Нас опалило солнце, мы стали дикарями и огромными глотками пьем нетронутую первозданность природы. Нам хорошо от этого пьянства. Даже стыдно, что мы везем с собой купленные в городе запасы продовольствия и консервы. Цивилизация осталась позади. Кругом неукротимые дебри, а в центре их находимся мы, три дружных спутника: Станислав, собака и я.

На четвертый день утром я напоминаю Станиславу:

— Сегодня мы увидим людей!

Это звучит неправдоподобно, а все же мы увидим человека на северном берегу озера Обижуан. На карте помечена там маленькая точка с надписью: «Н. В. С.[23] Post». Это значит — фактория знаменитой «Компании Гудзонова залива». А поскольку мы веселы и можем фантазировать как хотим, то я представляю себе, будто агент этой компании плечистый мужчина с угрюмым, бородатым лицом и душой младенца. Как в канадских романах. Он приветствует нас, словно посланцев с неба, — этот «сторож маяка»[24] в канадском издании — и радуется тому, что после многих недель одиночества увидел белых людей.

А может быть, рядом с одиноким стариком его дочь, как это показывают в фильмах? Очаровательная дикая девушка в бриджах, воспитанная в глуши и мечтающая о большом приключении?.. Вполне возможно. Стоит побриться.

На станции Оскеланео нам сообщили, что вблизи Обижуана кочуют индейцыохотники и что там много лосей. Посмотрим. Пока что их не было. Мы видели только старые следы.

Около полудня мы выплываем на озеро Обижуан и сразу перестаем грести. На северном берегу озера, удаленном от нас километров на пять, вместо одинокой хижины агента мы видим настоящий поселок. Несколько десятков домов стоит вдоль берега и в глубине; приличные деревянные дома с окнами и дверями. Среди них высокая белая церковь. Словом — большой поселок. Мы потрясены. Откуда здесь, после стольких дней полнейшего безлюдья, вдруг оказался такой человечий муравейник? В течение четырех дней мы беспрерывно видели только зелень, и солнце палило наши головы. Казалось, что на севере мы не обнаружим уже ни одного скопления людей. Может быть, обман чувств?

Я смотрю в бинокль, вижу поселок, а в нем — взрослых и детей, но все еще не хочу поверить себе. А верить надо — это поселок. Карты надули нас. Реальная жизнь смешалась здесь со сценой из какой-то эксцентричной оперетки и сыграла с нами замечательную шутку. Это похоже на возникновение сказочного замка: в безлюдных дебрях — большой, многолюдный поселок.

После четырех дней пути, опьяненные озоном, полюбившие одиночество, устремившиеся к северу, мы неожиданно наталкиваемся на цивилизацию. А чтобы потрясение было еще сильнее, оперетка не заканчивается одной этой сценой. Чудес этого дня оказывается больше.

— Пуф-пуф-пуф-пуф! — Неожиданный шум разрывает тишину озера. Моторка. Вернее, каноэ с навесным мотором. Выходит из какой-то протоки и направляется к поселку. А кто за рулем? Эй, Станислав, кто это там сидит? Индеец! Краснокожий спортсмен с достоинством держит руль и, обходя нас со скоростью двадцать километров в час (а мы делаем только четыре), покровительственно, но вежливо машет нам рукой. Я кричу ему: чья это моторка?

— Моя собственная! — объясняет жестом. Оказывается, он совсем не умеет говорить по-английски, и знает лишь несколько французских слов. Впрочем, нам вообще трудно объясняться. Индеец сильно обгоняет нас и не собирается умерять свой разгон.

Неподалеку от поселка нас обгоняет вторая моторка. И сна-ва ее ведет какой-то индеец. Здесь, наверное, такой обычай: индейцы ездят с мотором, а белые — на веслах.

Причаливаем. Гурьба детей обступает нас и рассматривает с доброжелательным любопытством. Одни индейские ребятишки. Они не проявляют ни малейшей боязни. Щебечут на своем языке, а нам на ломаном французском объясняют, где находится агент компании. В большом зеленом доме. Провожают нас туда. Мы начинаем понимать: Обижуан — это индейское поселение.

От берега озера к дому агента ведет «шедевр цивилизации»: деревянный тротуар, построенный из пригнанных досок, — прямой, как стрела, гладкий, как стол. Вступаем на него, как на святыню. Четыре дня мы выворачивали ноги на камнях, колодах и корнях. Теперь, ступая по тротуару, мы чувствуем себя на седьмом небе.

Только пес, мой приятель, не доверяет благам цивилизации: идет рядом с тротуаром, по матушке-земле, по бурьяну и камням.

Проходя мимо первого дома, я останавливаюсь как вкопанный. В доме какой-то чудесный оркестр играет Грига. Хватающая за сердце мелодия из «Пера Понта», полная великой радости бытия, ударяет меня, лесного бродягу, как обух.

Мои уши еще полны нечленораздельных звуков воды, леса и ветра, а тут вдруг Григ во всем великолепии!

— Радио! — лаконично разъясняют вежливые дети, видя мое изумление, и спокойно провожают дальше.

А вот и дом агента. Его store — пакгауз — находится немного дальше. Идем туда.

— Хелло, где мистер Френкленд? — спрашиваю нескольких ничем не занятых мужчин, находящихся в пакгаузе.

Это все индейцы. Среди них только один белый, очень молодой человек. Это и есть мистер Френкленд, агент «Компании Гудзонова залива».

Обманул все мои «романические» надежды. Нет ни бороды, ни угрюмого лица. Одет по-городскому, чисто выбрит, ясный взгляд, предупредителен, мил, хорошо воспитан. Совсем не лесной человек. Двадцатитрехлетний канадец. Тип обычный: таких в Северной Америке миллион, но ни одного такого нет в канадских повестях.

Он читает мои рекомендательные письма. Очень рад, приглашает к себе, угощает. Все будет all right.[25] Завтра даст нам проводника и отправит за лосями. Разумеется, на моторке. А теперь можно пойти домой, перекусить.

В это время в пакгауз входит дама. Единственная в Обижуане представительница белой расы, француженка, учительница индейской школы. Прощай, чарующий кино-сон о дикой молодой девушке: учительнице лет пятьдесят. Она по-матерински мила, очаровывает нас радушием, в чем ей помогает Френкленд. Мне очень стыдно: среди всех присутствующих обижуанских граждан, не исключая индейцев, мы, двое пришельцев, одеты хуже всех. Оборванцы среди франтов. Мои брюки, разодранные в неприличном месте, выглядят скверно.

К счастью, внимание всех нас отвлекает сильный рокот снаружи. Это делает посадку в Обижуане гидроплан. Летчик в рупор кричит Френкленду:

— Хелло, Джек, есть новости?

— Нет! — отвечает наш хозяин. — Только какой-то охотник приехал из Польши…

На эту новость летчик небрежно машет рукой (не знаю, почему) и дает полный газ. Гидроплан поднимается в воздух. Летит на север. Стальной почтовый голубь, проводник цивилизации; это он, вероятно, привозит индейцам навесные моторы для каноэ.

— Прилетает каждый день! — говорит агент и приглашает к себе в дом.

В этот день мы ужинаем в прекрасном настроении. Все кажется нам необычным: кресла, в которых сидим, иллюстрированные журналы, которые просматриваем, обои. На стене висит и смотрит на нас портрет короля Георга, господина в безупречном мундире.

Френкленд-приятный юноша. Он интересно рассказывает о Лондоне, в котором побывал. Я рассказываю об Амазонке. Нам подыгрывает музыка из Монреаля. Сто с лишним книжек в библиотеке Френкленда манят, как видение из другого мира. Мы сидим за настоящим столом.

Я достаю из чемодана бутылку нашей «особой», привезенной из Польши, и мы пьянеем с первой же рюмки. Наш взор затуманивается. На дворе темнеет, срывается ветер. На озере волны с шумом бьют о берег. Френкленд заявляет, что мы завтра не поедем.