– Оксана, извини, но я хочу тебе кое – что рассказать.

– Ладно, давай.

– Вот какая штука. Мне никогда не снились сны, связанные с морем или с океаном. Я служил на Балтике и никогда во сне я не возвращался туда. Только лица друзей – сослуживцев, своих командиров, какие-то обрывки событий, но море – никогда. И представляешь, сегодня утром, мне приснился сон, как будто я голый стою на берегу океана, а потом ныряю в воду и плыву. И мне совсем не тяжело. Я, как бы, даже не дышу совсем…

– Подожди! – Оксана соскочила с постели и взяла с секретера большую тетрадь в пёстрой обложке с надписью «Сонник», открыла её и, водя указательным пальцем по строкам, что-то прочитала про себя, смешно двигая губами.

– Всё плохо, да? – спросил Шелестов, перевернувшись на живот и подперев голову рукой.

– В общем, не очень! Я бы так сказала. Это сон – предупреждение, скорее всего, чтобы ты был просто по осторожнее в своих делах.

– Я не верю в сны.

– Я тоже! Но будь чуточку по внимательнее на работе, хорошо?

– Принято! Так на чём мы остановились? – с улыбкой спросил Антон.

Доклад.

Восемь утра – время бойкое, даже для ноября. Разве что еще темно. Снег, как случалось и в прошлые годы, уже выпал, и там, куда, не достигал свет уличных фонарей и фар, стоял совершеннейший мрак, со свистом продуваемый холодным ветром. В этом мраке довольно густым потоком тянулись к остановке обитатели близлежащих домов, зябко кутаясь в шубы, куртки, пальто и т. д. Везло тем, у кого были головные уборы, в крайнем случае – капюшоны. Троллейбусная остановка не была рассчитана на большое количество пассажиров, поэтому те, кому не повезло вовремя заскочить под её крышу, просто стояли с ней рядом, образовав сплоченную кучку голов в тридцать, притопывали, сжидись под ветром, но продолжали ждать «рогатого». Все, как обычно. И, как всегда бывает, поездка до работы для Антона не обошлась без хохмы.

Шелестов, как обычно устроился на задней площадке троллейбуса, рядом с кассовым аппаратом, и уставился в окно, за которым ночь медленно уступала светлому дню. Ленинский проспект ещё сверкал жёлтыми огнями вечерних фонарей, и плотный непрерывный поток машин создавал иллюзию сверкающего потока, но небо уже прояснялось прямо на глазах. Ещё час и будет совсем светло. Почему-то вспомнились неприятности, преследовавшие его последний месяц.

На следующей остановке в троллейбус вошло милое создание женского пола лет двадцати пяти: стройная фигурка, длинные локоны рассыпаны по плечам, огромные глаза… Одета прелестница в чрезвычайно романтическом духе: вместо пальто или плаща на ней длинное и очень широкое клетчатое пончо, шейка повязана длинным шелковым шарфом, в ушах длинные серьги-цепочки.

Опустив мелочь в кассу, и оторвав билетик, красавица равнодушно обошла Антона и встала за его спиной, уставившись в заднее окно троллейбуса. Очередная остановка, шипение и лязг открывающихся дверей, торопливые шаги пассажиров, входящих и выходящих, шум закрывающихся дверей.

– Юлька, ты? – экзотическая брюнетка подошла к ней.

– Машка? Обалдеть, какими судьбами?

– Еду в гостиницу «Центральный Дом Туриста».

– А я на Черёмушкинский рынок.

– Отлично, есть время поболтать. Ну, как ты, рассказывай! Сколько мы с тобой не виделись?

– Да, почти два года.

– Ух, ты! Вот время летит…

– Ну, рассказывай, как ты? Замужем?

– А то!

– Ну, и как?

– Как в детстве! Допоздна не гуляй, и с чужими дядьками не знакомься…

От нечего делать, Шелестов ненавязчиво прислушался к весёлой трескотне, давно не видевшихся подружек. Это было, чуть ли не единственное приятное событие за это утро. И хотя подслушивать чужие разговоры нехорошо, как– то запомнилась фраза недавно вошедшей девушки: «Знаешь, – говорила она подруге, – все, что происходит в нашей жизни, не случайно. Значит, так нужно». Антон с этой фразой согласился и подумал о своей работе, о начинающемся новом дне… Значит, так кому-то было нужно? Антон тряхнул головой и стал слушать откровения подружек дальше…

…просто беда! А мой имеет дурацкую привычку тринькать пальцами у меня по ребрам как по стиральной доске, гусляр хренов. А ночью ногами ссучивает всю простынь книзу, даже если я ее на метр заправлю под матрац, к утру у него она на уровне щиколоток собирается, а у меня на уровне талии. Додумалась прикалывать ее концы булавками. Он так сучит, что булавки расстегиваются. Потом уже догадалась и стала уже покупать простыни с резинкой, так и те умудряется засучить. Я не ругаюсь, со временем привыкла. Раздражает, то, что если он открыл шкаф, секретер или тумбочку, к примеру, то гарантированно не закроет. Так и стоит распахнутый, а он в упор не видит.

– А я со своим ругаюсь почти через день. Представляешь, если раньше меня поест, а я еще в кухне сижу, уйдет в комнату, а потом из – за угла свое мужское достоинство выставит и ждет, когда я замечу. Еще любит мне его под нос сунуть со словами «а теперь пару слов для прессы», микрофон типа. Когда спит, одеяло с меня стягивает и заматывается в него, а когда я просыпаюсь, стуча зубами от холода, высвободить одеяло невозможно, он так плотно в нем завернут, как в коконе. Окуклился, вроде как.

Хотя девушки уже начали общаться почти шёпотом, забившись в углу троллейбуса и прикрывшись широкой спиной Шелестова, он слышал всё достаточно ясно. После последних откровений, он плотно сжал зубы, сдерживаясь, чтобы не захохотать во весь голос. Из глаз ручьём потекли слёзы, и началась какая-то икота.

Девушки замолчали и подозрительно уставились на его подрагивающую спину. Он даже чувствовал их взгляды. Но потом, видимо, успокоились, и словесный понос продолжился:

… – Аааа… еще у него во сне бывает пятисекундная трясучка, когда бывает выпивши. Ну, как у эпилептиков – ноги руки трясутся, и успокаивается не сразу. Я пугаюсь. Ещё бывает – спим, и вдруг он матом пятиэтажным громко так проорет прямо мне в ухо! И спит себе дальше, спокойненько. Я чуть не описалась, как-то раз.

– А мне для полноценного сна просто необходимо пространство, на котором можно ноги – руки раскинуть. А моему надо обязательно прижаться поближе. Так и получается, что он ко мне, я от него, пока нога в пол не упирается. Так всю ночь и ползаем, а когда я встаю, он моментально на мое место ложится, причем во сне. Так что мне обратно пути нет. Раз уж встала один раз, то будь добра собираться на работу. Вот сейчас и еду.

– А моё чудо частенько снимет один носок, да так в одном носке и сидит: в носках, говорит, жарко. А оба снять, холодно. Это у него термообмен называется. А еще он громко любит чихать. Но он при этом еще и кричит, и ногами топает. Окружающие очень пугаются и прямо отпрыгивают от него. Сколько раз ему замечания делала, а ему нравится, блин. Нет, он закрывается, конечно, но звук такой, что, кажется, у него должны глаза выскочить от такого чиха. Как-то раз он так рявкнул в подземном переходе, что бабка, торговавшая цветами, упала в обморок. Думала – померла. Самое плохое, что он чихает как-то неожиданно для окружающих. Однажды мы ехали по Ленинскому проспекту в автобусе 144 – го маршрута. Так, вот! Мы сидели на втором сиденье от водителя. Впереди нас сидел какой-то студент с книжкой на коленях. Так, вот, подъезжаем к остановке, автобус останавливается, передняя дверь открывается и входит мужчина. И в этот момент чихает так, как – будто толстый сук на дереве ломается. Громко и резко так. Студент как подпрыгнет, книжка взлетает вверх, а он кинулся к выходу с криком «Убивают!», по ходу дела снёс мужика и убежал, размахивая руками.

Выскочив из троллейбуса на своей остановке, Антон долго давился от смеха, вытирая ладонью текущие по щекам слёзы.

А вот начало рабочего дня началось не очень, потому что он всё же опоздал на утреннее совещание у шефа.

– Шелестов, почему ты не дома? – Изверов положил ручку на стол и откинулся в кресле. У нового начальника Шелестова иногда бывал приступ неподдельного сарказма по отношению к его подчинённым, когда, например, сотрудник произвёл задержание преступника по собственной инициативе, не поставив его в известность.