И, немного помолчав:
– Ты с Васей в кутежах не участвовал? Теперь, я думаю, друзей его куда-нибудь подальше расшвыряют.
– Генерал дружит с сыном Микояна, все другие, которых я возле него видел, – заместители да референты, все они боевые лётчики, достойные люди. Почему говорят о каком-то окружении, будто это шайка жуликов? Я этого не понимаю.
– Ты, Иван, недавно живёшь в Москве, в тебе много идеализма. До мест, где ты служил, наверное, не доходили слухи о бесчинствах Берии, об арестах, расстрелах… Они не в одном только тридцать седьмом году были. Ночные визитёры и сейчас являются в квартиры многих людей, и чаще всего русских, патриотов. Берут одного, а вместе с ним и близких, так называемое окружение. Недавно вдруг исчезает достойнейший человек, председатель Госплана Вознесенский. Академик, теоретик-экономист… А ещё раньше – Ленинградское дело.
– Да, у нас в академии на Высших курсах учился генерал-лейтенант Кузнецов – его, можно сказать, у меня на глазах забрали.
– Многих замели по Ленинградскому делу. Люди самые достойные. Всё это и порождает страхи, подозрения. Но тебе, Иван, беспокоиться нечего. Ты ещё не поднялся на ту ступень, где идёт мясорубка. Ты мне поверь – мой супруг в верхах обретается, у него собачье чутьё, он знает.
– Ну, Панна, нагнала страху. Лучше бы сидеть мне во Львове в маленькой газетёнке «На боевом посту» и не лезть сюда к вам в столицу.
– Ну, ну – запел песню труса. Не думала, что сидит в тебе пескарь-обыватель. Но если не ты, не мы с тобой, кто же мать-Россию защитит?.. Над её головой не успела одна война прошуметь, как тотчас же началась другая. И поверь мне, Иван, эта новая война только началась, долгая и страшная, потому как противник-то у нас похитрее немецких фашистов будет. У него тысячелетний опыт покорения народов. И лезет он не с автоматом, не с пушкой, а со сладенькой улыбочкой. И окопы свои роет не в поле, а в министерских кабинетах, в Кремле, в обкомах и редакциях.
– Верно ты говоришь, Панна. Наш генерал приказал выписать мне пропуск в ЦК – не на тот этаж, где секретари сидят, а туда, где инструктора. Так я иду по коридору и читаю вывески, а на них пестрят имена: Коган, Лившиц, Осмаловский, Ливеровский…
– Вот, вот. Это их окопы. Придёт момент, и они объявят народу: власть переменилась, банки в частные руки, заводы хозяину. А на трон взгромоздится их Продиктор – представитель Мирового правительства.
– Да откуда ты всё это знаешь? – воскликнул я.
Панна улыбнулась и ничего не ответила. А я подумал: вот что значит быть женой главного редактора главного журнала страны.
– Ладно, Панна – скажи: не заметут меня вместе с окружением?
– Пока на свободе Василий, вам нечего бояться. А уж потом… как посмотрят на дело. Но ты работник редакции, в кутежах с Василием не замечен, тебе нечего бояться.
На том мы закончили этот неприятный разговор. Панна, как всегда, меня успокоила. Пока на свободе Василий… Мне казалось, он и всегда будет на свободе. И слава Богу!
Мы ждали нового командующего. Уже было известно, что им будет маршал авиации Степан Акимович Красовский – человек, с которым судьба-капризница повяжет меня потуже, чем с молодым Сталиным, – и об этом я буду ещё говорить, а теперь я почти каждый день заходил к воронцовской пятёрке и слушал рассказы о Красовском, который ещё продолжал командовать авиацией Прикарпатского военного округа и не торопился к нам в столицу. Он во время войны командовал Второй воздушной армией, был советником по авиации у Сталина, большого Сталина, конечно. Говорили, что он никакой не лётчик, а лишь в Гражданскую войну, будучи малограмотным пареньком из белорусской деревни, поднимался в воздух на французских самолётах того времени «Фарманах» или «Ньюпорах», сидел возле лётчика с мешком на коленях и бросал на окопы вражеских солдат заострённые на концах короткие куски проволоки, похожие на стрелы, и эти стерженёчки, визжа и кувыркаясь, набирая скорость, дождём сыпались на землю и, если попадали в голову или в плечо жертвы, пронзали человека насквозь. Не ахти какое оружие, а для солдата не менее страшное, чем нынешняя ракета или атомная бомба.
Другого опыта лётной работы этот маршал авиации не имел, но у Сталина пользовался большим доверием.
Послушав эти страшные, и не очень страшные, а по большей части забавные рассказы, я на часок заходил в редакцию – тут продолжали лежать без движения мои очерки, и новых от меня никто не ждал, я отправлялся домой, и тут, к великой радости бурно подраставшей дочурки, шёл с ней гулять, а то и в кино, детский театр, Уголок Дурова… И каждый раз мы с ней заходили к нашей маме, которая работала в аптеке кассиром, что была неподалеку от нашего дома. Работы у Надежды было немного, и она могла с нами поболтать.
Однажды после обеда я уложил Светлану спать, а сам подсел к телевизору, но тут меня отвлёк телефонный звонок. Говорила незнакомая женщина:
– Это ваша жена работает в аптеке кассиром? – спросила она тоном, не предвещавшим ничего хорошего.
– Да, это так, а в чём дело?
– Дело тут скверное, можно даже сказать отвратительное: она спуталась с директором аптеки.
Я спросил весело – почти с радостью:
– А он молодой, этот директор?
Наступила пауза, – впрочем, небольшая. В голосе моей незнакомки послышался металл:
– При чём тут возраст – молодой или старый?.. Мужик как мужик.
– Ну, нет, извините – мужики бывают разные. Если директор молодой и красивый – одно дело, а если он старый козёл – другое.
– Странно вы рассуждаете! Ну, положим молодой, и не безобразный…
– Молодой – это хорошо, – отвечаю я уже почти с восторгом. – Если моя жена нравится молодым, да ещё не безобразным, как вы изволили сказать, это разве плохо? Значит, она интересная, я не ошибся в выборе подруги…
– Хороша подруга, если треплется!
– Подождите, подождите – что значит треплется? Вы же сама женщина, и судя по звонкому приятному голосу – молодая и даже, наверное, красивая. Вы лучше скажите: не треплются, а любят друг друга, приглянулись один другому, понравились. А вы должны знать по опыту: если вам понравился мужчина, вы, как я понимаю, тоже не отбежите в сторону.
– Послушайте, хватит скоморошничать! Вы что – чокнутый или от рождения идиот? Я вам говорю: спуталась!.. Вы русские слова понимаете?
– Ну, положим, я вас понял. Что я должен делать?
– Как что?.. Пресечь это безобразие!..
– Вот теперь всё ясно. Но я пресекать ничего не стану, потому как это никакое не безобразие, а любовь. А со своим советом вы обратитесь к его жене. Вот она вам поможет.
На этом месте моя собеседница бросила трубку.
Вечером я подступился к своей супруге с щекотливым разговором:
– Кто у вас директор аптеки?
– А-а… Лысый башмак! Ко всем девчонкам нашим пристаёт. И ко мне тоже. А жена его смотрит на нас как фурия и злится. Наверное, придётся уходить.
– Да, работа твоя мне не очень нравится. Я давно хотел просить тебя оставить её. Ну, что нам твои шестьсот рублей, если я за очерк получаю в два раза больше? Прошли времена, когда нам было трудно.
– Но я вижу, и у тебя начались какие-то затруднения.
– С чего ты взяла? У меня всё нормально. Ну, сняли командующего. Я от него далеко и в штате состою редакционном. Нет, у меня всё нормально.
– Сдаётся мне, что ты меня успокаиваешь. Я ведь не слепая и вижу, когда у тебя вдруг плохое настроение. Слышу сердцем, что не всё и не всегда у тебя ладится на работе. Вот и теперь какая-то полоса началась, ты и спать стал хуже, что-то во сне говоришь. Раньше газеты приносил с твоими очерками – я читала их и вместе с тобой радовалась. А теперь вроде бы и печатать тебя перестали. Уж не рассердился ли на тебя редактор? Заметила и другое я: машина по утрам к тебе не подходит, ты вроде бы, как и мы – под дугой ездишь, только без колокольчиков. А?.. Поделись со мной, открой душу.
– Ты, Надежда, мудрая стала, как-то вдруг повзрослела. Столица, что ли, на тебя так действует. Настроение – да, конечно, разное бывает. Жизнь она полосами идёт: нынче светлая полоса, завтра чуть темнее. Машину мне генерал давал, а сегодня его нет, отстранили от дела. Да ведь без машины-то жили мы с тобой, и теперь не пропадём. Я и вообще думаю, что машины персональные нашим чиновникам зря дают. Больно уж дорогое это удовольствие. А к тому же от людей отдаляет, червячок какой-то фанаберистый в тебе заводится. Везут тебя по улице, а ты будто свысока на людей посматриваешь: вы вот, дескать, пешочком шлёпаете, а меня на машине везут. Кто-то мне говорил, что машин персональных в нашем государстве миллион насчитывается, а водителей и того больше, иной-то начальник двух шоферов имеет. На громадном заводе Магнитке пятьдесят тысяч рабочих трудится, а тут – миллион! Сколько же таких Магниток! Ну, вот, – а ты говоришь, машина. На фронте у меня мотоцикл был – я там батареей командовал, а тут что я за птица?..
