– Что с тобой? – испуганно спросила она.

– А как ты думаешь, что со мной?

Надя пожала плечами.

– Ну, не пугай меня, говори скорее.

Я не торопясь, как генерал Войцеховский, достал из кармана ключи и покачивал их перед носом Надежды.

– Ты нашёл новую квартиру? Это было бы очень кстати. Мне изрядно тут надоело: кухня на двенадцать семей и всего лишь четыре газовых конфорки.

– Теперь в нашей квартире семей будет поменьше: всего лишь три.

– Только-то? Это же прекрасно! Но сколько стоит такая квартира?

– Семнадцать рублей в месяц.

– Ну, не дури. Скажи – сколько? И где она?

– На Можайском шоссе. По нему на свою Ближнюю Кунцевскую дачу ездит товарищ Сталин.

– Твой командующий?

– Нет, тот Сталин, большой.

– Ну, поедем же!

Светлана была в восторге от того, что мы все вместе ехали по Москве. Эта кроха быстрее всех оценила преимущество автомобиля, и не было для неё большего счастья, чем на нём кататься.

Я сгорал от желания показать Надежде ордер на нашу квартиру – первую в жизни собственную законную квартиру, ведь во Львове мы хотя и имели комнату, но ордера на неё не было. Здесь же, во-первых, не Львов, а Москва, а во-вторых – квартира наша.

Подъезжаем к дому, я останавливаю машину немного в стороне от подъезда, – кстати, с самого начала я усвоил для себя такое правило.

Открыли дверь и увидели странную картину: в коридоре стояла женщина в нарядном платье и длинным шестом колотила в потолок.

– Здравствуйте! Что это вы делаете?

– А там над нами живёт такая скотина, я хочу его выкурить. Но кто вы такие? Кто вам дал ключи?..

Я сказал, что у меня ордер, и попросил её показать нам свободную комнату.

– Тут две. Вот эту дали подполковнику Верхолетову, а та, – она показала на дальнюю дверь, – будет ваша.

Перед нами была комната с большим окном, выходившим во двор, комната совершенно пустая, прибранная. В ней было около пятнадцати квадратных метров, но она казалась нам дворцовой залой.

Надя спросила:

– Ордер? У тебя на неё ордер?

– Да, родная. Хватит тебе мотаться по квартирам и дожидаться очереди у газовой плиты.

Надя ничего не сказала. Обошла комнату и вышла в коридор. Женщины с шестом уже не было, и мы осмотрели всю квартиру. Она была из тех прекрасных квартир, которые потом будут называть сталинскими. Просторные ванная и коридор, кухня, как хорошая комната, потолки три с половиной метра.

Надя переспросила:

– Тебе дали ордер? Насовсем?

– Вот чудачка! А как же ещё дают ордера?

Она стояла у окна на кухне, и по щекам её текли слёзы. Это были слёзы радости.

Вот уже год, как я работаю собственным корреспондентом при штабе округа. Перебираю записные книжки того времени. Едва различаю запись:

«Сколько готовились, сколько волновались. И вот он настал, день авиационного парада. Я стою на Центральном аэродроме возле вагончика, в котором оборудован узел связи. В воздухе раздаётся гул; вначале чуть слышный, но затем он становится всё сильнее, и вот уже мы видим, как с северной стороны, точно журавли, появляются ряды и колонны самолётов. Идут стратегические бомбардировщики-ракетоносцы. Головную машину ведёт наш командующий генерал-лейтенант Сталин. Гул перерастает в сплошной раскат грома. Миллионы глаз устремились на крылатых защитников Родины. Сердца замирают от гордости за наш народ, за армию, сильнее которой нет в мире.

На трибуне мавзолея стоят руководители государства и среди них Сталин. Вот он видит, как флагман-ракетоносец, ведомый его сыном, проходит над Красной площадью, как вслед за ним, ряд за рядом, колонна за колонной, проплывают дальние бомбардировщики. За штурвалами этих грозных машин сидят лётчики, разгромившие авиацию всей Европы».

И тут же стихи Пушкина:

И приписка: «Боже мой! И это пишет четырнадцатилетний мальчик! Какая же сила духа – русского духа! – кипела у него под сердцем!..»

«Но вот пролетели ракетоносцы. В репродукторах раздался голос диктора:

– В небе реактивные истребители, знаменитая пятёрка… Её ведёт воздушный ас, наводивший ужас на вражеских лётчиков, дважды Герой Советского Союза полковник Воронцов.

В небе над южной окраиной столицы появилась пятёрка истребителей. Они круто шли в высоту. Сверкавший на солнце серебристый клин. Плотно прижаты друг к другу. Идут как пришитые. Забирают всё круче. Свечой вонзаются в небо. Следует переворот на спину, летят вверх колёсами. А строй так же плотен. И скорость, близкая к звуковой. Петля завершается, ещё петля, ещё… Я замер. Мне кажется, у меня остановилось сердце. Такая скорость! Такие вензеля! И ведь не один самолёт, а пятёрка. Интервалы, дистанции – во всём ювелирная точность. Я хотя и несостоявшийся лётчик, но всё-таки понимаю, какое искусство надо иметь для такого пилотажа.

Я счастлив, я горжусь своим другом, горжусь его пятёркой – и обладай я талантом Пушкина, я бы тоже сказал: «Идут, их силе нет препоны…»

В тот же вечер я написал репортаж о воздушном параде. Помню, что в том месте, где я писал о мастерстве наших истребителей, я задыхался от волнения, и слёзы подступали к горлу.

В предыдущей главе мы заметили, что в жизни человека случаются счастливые денёчки, но нередко им на смену приходит полоса невезения. Откуда-то подует ветерок, и небо заволокут облака, а потом и тучи, которые покажутся вам беспросветными.

Я находился в Марфино, в офицерском доме отдыха, и там приятель сообщил мне ужасную весть: в Казани разбился самолёт, на котором летела группа хоккеистов из команды нашего округа. В живых остался легендарный хоккеист и футболист того времени капитан команды Всеволод Бобров. Он опоздал к вылету. Все ребята были лучшими спортсменами страны, их пригласил в свою команду, пестовал и опекал Василий Сталин.

Офицер не знал наверняка, но от кого-то слышал, что есть доля вины в этой трагедии и Василия Сталина. Казань не принимала самолёт, там была плохая видимость, но генерал вроде бы требовал, чтобы они летели.

Я резко возразил:

– Вот вы говорите «вроде бы», значит, не знаете наверняка, а зачем же муссировать эти слухи?

Он не стал со мной спорить.

В тот же день на отдых приехал майор Камбулов, наш специальный корреспондент, и подтвердил эти слухи. Рассказал некоторые подробности, которые циркулировали среди офицеров; будто генерала отговаривали от такого решения, но он был нетрезв и требовал от командиров гражданской авиации разрешить взлёт и посадку. Те доложили министру обороны маршалу Василевскому, тот позвонил нашему командующему и тоже отговаривал его, и Василий Иосифович будто согласился с маршалом, но затем всё-таки настоял на вылете. Аэропорт действительно был закрыт низко ползущими тучами, а самолёт не был оборудован надёжной системой слепой посадки, – лётчики сажали машину по интуиции. И, удивительное дело, правильно совершили «коробочку», зашли на полосу и точно снижались, но ребята, чувствуя неладное и зная, что при катастрофах безопаснее всего находиться в хвосте, стали покидать свои места. Этим они нарушили центровку, и самолёт потерял управление.

Страшная история! Потрясены этим событием были спортсмены, больно отозвалось оно в сердцах авиаторов и, особенно, среди офицеров Московского штаба и округа.