Теперь ничего не горело, каждый жил как прежде, в своих радостях и суете, соседские дети бегали по ромашковой поляне, крутя венки на руках, как обручи. Алина наяву старалась не упускать таких моментов, шибко она любила с малышнёй резвиться. Подхватила с земли одуванчики, что только обронила Поля, смешная белокурая пампушка, и обратно ей протянула.

– Может, давайте в салочки? – с улыбкой предложила ребятам Лина. Они на неё глядь и со страху аж игру свою бросили, давай пятиться как от прокажённой, она к ним, те в крик и наутёк. Ничего не поняла девушка, обернулась, а за спиной её тень громадная, крылатая, и по рукам самой Лины пламя синее струится, да ласкается, греет, совсем не жжёт, как должно бы.

Долго удивляться не пришлось, от крика их домашнего петуха Алина проснулась. Он всегда время чётко блюдёт: встало солнце или запаздывает, неважно, чует – тикнуло шесть утра, пора горло драть. Пришлось вставать, вчерашний праздник дел сегодняшних не отменяет, а у самой голова болит, живот мутит, хотя за весельем казалось, немного хмеля выпила.

– На суп тебя пора, – буркнула девушка шутя, выглядывая на птицу в окно. От слов о еде заурчал живот. Яичница с луком и помидорами, да с рассолом, ммм, какой завтрак! Яиц приготовила и на маму с ба, правда, тарелки до стола донести не успела, выронила. Жуткая резкая боль сковала виски и затылок, в ушах появился громкий шум, звон сотни колокольчиков, Алина зажала их руками, надеясь приглушить. Кроме неё ещё никто не проснулся, а значит, помочь пока некому. Девушка корчилась в муках на полу, рта открыть не в силах, голова спросонья и без того раскалывалась, теперь вовсе готова была лопнуть. Сколько так прошло времени, Лина не знала, но ей казалось, вечность. На ковре стала проявляться тень оконной рамы, значит, только начало светать. Внезапно начавшийся приступ чуть погодя так же неожиданно отступил, оставив в напоминание о себе вымотанное болью тело.

Аппетит пропал, желание шевелиться тоже, кое-как, пошатываясь, девушка добралась до кровати и вновь провалилась в сон. Ей на радость днём ничего не приснилось. Будить её семья не стала, сами покормили животину, вымыли чугунки и сковороды, это вся грязная утварь со вчерашней стряпни, а её было много. К вечеру, закончив хлопоты по хозяйству, ушли по приглашению в гости. Недалеко, через реку от них, жила вдова Марья со своими сёстрами Калашей и Галиной, вот там всегда было о чём поболтать и чего этакого выпить. Уходя, оставили записку для их сони, закрыли дом на ключ и, веселье предвкушая, под руку потопали.

Глаза Лина открыла уже в сумерках, чувствовала она себя гораздо лучше, даже бодро. Сейчас её обеспокоила темнота и тишина в доме – никто не громыхает посудой, не слышна песня бабули, хотя за вязанием после ужина она всегда поёт. Алина тихонько прошлась по комнатам, с кочергой в руках – её она уже давненько подле себя держит, со времён начала страшных снов. Тогда любых шорохов боялась, без неё и не ложилась, а сейчас свыклась, но железку к боковине кровати по привычке так же подпирает. Спустя пару минут у тумбы с самоваром нашла записку, одобряюще хихикнула прочитанному и тоже решила дома не сидеть. Пойдёт к Харону, подумала она, у него явно язык чешется.

Накинула сарафан, поверх шаль – как-то резко поосенело на дворе. Вчерашний октябрь был теплей.

– Бездельник, я тебя вижу, выходи! – крикнула Лина в окно, через которое было видно, как на лавке лежал её друг, предаваясь вечерней дрёме. Он на радостях растянулся в улыбке и в чём был, выскочил к ней, рубаху на ходу подпоясывая.

– Ну наконец-то, матушка запретила к тебе первым идти, наказала дать девице отдохнуть.

С издёвкой хохочет, живот потирая.

– Спасибо маменьке, а то до петуха прискакал бы, – съязвила подруга в ответ.

– Пошли на поле Веал, там расскажешь, кто приглянулся и кому надоедливому без взаимности морду бить?

Лина цокнула языком да закатила глаза – Харону лишь бы кулаками помахать. Хотя, насколько она помнит, последний раз ей самой пришлось защищаться лет в семь. Тогда она столкнулась лбами с одной деревенской занозой, что была на несколько лет старше, теперь, кстати, ничего, дружат. Больше её обижать не решались, пусть тогда и новыми человеком здесь была. Харон лет с пяти стал резко меняться, отвага и сила всё росли, не думая останавливаться, с малу и повелось, кто его Лину обидит, счёт зубам вести и будет.

Пока они до места добирались, на улице совсем стемнело, но так даже лучше, ярче и прекрасней выглядит Веалова поляна в сумерках. Ночные цветы, днём закрытые бутоны под звёздами распускались в ярком зелёном свечении, мелкие лепестки у сердцевины шли по возрастанию к самым крупным, что под тяжестью свисали аж до земли. Издалека это зрелище походило на стелящийся по земле таинственный туман.

– Ну рассказывай, – успел Харон только ноги в приседе скрестить, да не стал затягивать с разговором. – Выбрала жениха, когда гуляем?

– Да я… – замялась девушка, краснея на глазах.

У Харона челюсть отпала – девица с языком без костей, не знающая, что такое смущение и скромность, сидит да мямлит?

– Ты чего?

– Не понравился никто.

– Совсем, вообще?

– Вообще, совсем.

– Может, просто рано тебе в невесты? – произнёс Харон нехотя от того, что не должен он таких мыслей навязывать. Наверно, страх возможного расставания развязал рот, ведь так они потом сидеть не смогут, будет стыдно это, придётся закончить дружбу.

– Да нет, пора и хочется, вроде, – щёки Лины залились ещё больше, дела сердечные для неё – что-то такое сокровенное, об этом она только картины с книгами видела, сама ещё ни в кого не влюблялась.

На новые высказывания друг не решился, а Алина добавлять к сказанному ничего не хотела. Так и сидели молча, любовались светом цветов. Чуть погодя первым заговорил Харон, решил всё же разбавить неловкую паузу да напомнить о грядущих праздниках: Покров, Дмитриев день, Кузьминки.

– Не буду больше твою праздничную кашу есть, в прошлом году два дня с животом маялся, – расхохотался парень, не дождавшись конца её возмущённой тирады в своё оправдание

– Сам купил.

– А кто, если б не я? У тебя ж лицо не скорчишь, коль не вкусно, боятся как огня.

Снова смеётся. Алина поёжилась от последней брошенной фразы, вспомнился сон и страх в глазах детей. Вздрагивание не прошло мимо внимания Харона, парень снял с себя жилетку, накинул Лине на плечи. Девица уголками губ улыбнулась. «Другая она какая-то, – про себя подметил парень. – Может, похмелье».

– Рябинка у тебя правда тогда вышла самая знатная, куда она делась в конце праздника?

– Не знаю, – дёрнула Алина головой.

– Наверно, какая-то завистливая мышака утащила, у самой, видимо, кукла мудрости и материнства хилой получилась, вот чужую и загребла. Да мне не жалко, от меня мама и Ба даже веник с ветками рябины примут, а той, наверно, стыдно с поганым трудом домой вернуться, вот и прикарманила куколку.

Харон знал – Алина колкая, но добрая, и если кто нуждается, последний ломоть хлеба отдаст.

– Зябко стало совсем, пошли домой, – предложила она.

Харон согласно кивнул и подал руку. Опираясь другу на ладонь, встала с ним одновременно, только шагу за ним ступить не успела. Виски сковала уже знакомая боль, и снова звон. Шквалом, будто давно притаившись, в память ворвались воспоминания. Лина рухнула бы наземь, если б не Харон – стоит, дрожит, хотя ноги не держат, капли прозрачные по щекам текут, в голове картинки.

Её другу пятнадцать, он сильно захворал, Лина, дабы помочь, поплелась в чащу леса за чудо-ягодой. Но чтоб её получить, пришлось хозяину куста дать зарок вернуться в свои двадцать на это же место. Без ягоды возвращаться было нельзя, иначе Харон угорел бы с жаром. Обещание дано во благо, и теперь он ждёт его выполнения, он ждёт её. Не приди она в срок, быть беде и непоправимой.

Заворожённую Алину, что к земле словно приросла, Харон телепал, как ветер лист, но это не помогало. Парень аккуратно закинул девушку на плечо да что есть мочи помчался в деревню, хорошо, не шибко далеко ушли. Пока в пути её тряс, прыгая через овраги да ухабы, Лина в себя пришла. Слёзы градом, лицо бледное, испуганное. Невдомёк ей, что это было, правда или ложь, на её памяти с ними подобного не случалось. Выходит, обман, хотя сердце верит, чувство утраты для него какое-то знакомое.