Жилкин молча гладил уже успевшей загореть рукой собаку-волка, а тот положил на колени хозяину голову, закрыл глаза и посапывал от удовольствия.

Прошло несколько минут. Вдруг Пират вздрогнул, отступил в сторону и показал клыки. К ним приближался летчик. Жилкин придержал Пирата за ошейник.

– Что ж вы сидите? Надо торопиться, пора улетать, – недовольно сказал летчик.

– Я вот с другом прощаюсь, – виноватым голосом сказал Жилкин. – Вы идите, я сейчас вас догоню.

Летчик посмотрел на Пирата.

– Да, в городе если бы я такого встретил, решил бы, что большая овчарка…

– Жалко мне расставаться с ним, да еще таким образом…

Летчик развел потемневшими от машинного масла руками.

– Двух зверей взять на машину не могу, выбирайте какого хотите.

Жилкин посмотрел сначала на Пирата, потом на Щеголя.

– Этот Щеголь погибнет здесь, да и обещал его вернуть хозяину. Прекрасная охотничья собака…

Верно, желая утешить Жилкина, летчик сделал шаг к нему и отскочил назад. Пират зарычал глухо и обнажил огромные, белые, как молоко, клыки.

– Нет, знаете, – смущенно сказал летчик, – мне таких клыков у овчарок видеть не приводилось. С такими клыками этот зверь здесь не пропадет, а через месяц-другой он вас и знать не захочет.

Пирата раздражал запах бензина, и машинного масла, и металла, пропитавший летчика, и он не переставая рычал и скалил зубы.

– Не бросится он на меня? – с ноткой тревоги спросил летчик.

– Нет, он послушный.

– Возможно, он и послушный, но, знаете, чем больше я на него смотрю, тем меньше мне хочется иметь его пассажиром. Ну, пойдемте, надо торопиться.

Жилкин нехотя поднялся.

– Ну, прощай, Пират, не поминай лихом, будь здоров и счастлив, не судьба тебе быть собакой. – И Жилкин обнял Пирата за шею.

Пират завилял хвостом и лизнул хозяина в нос. Жилкин торопливо вытер лицо и пошел следом за летчиком.

Скоро на глазах у Пирата произошли непонятные для него события: Жилкин подозвал Щеголя, связал ему ремешком ноги и положил в лодку. Пес тихо повизгивал, испуганно глядел на хозяина, но не сопротивлялся.

Жилкин еще раз подошел к Пирату, погладил его по голове и хотел снять ошейник, но ошейник, сделанный из толстой кожи, был наглухо прошит медной проволокой.

– Нет ли у вас ножа? – попросил Жилкин у летчика.

Летчик пошарил в карманах.

– Нет, оставил в самолете. А зачем вам нож?

– Хочу ошейник с него снять.

– Оставьте ему ошейник. Скоро его по ошейнику только можно будет узнать.

– Прощай, зверь, – сказал летчик и помахал рукой.

Пират ощетинил загривок, сморщил нос и блеснул клыками.

Лодка отчалила от берега. Пират, сидя у воды, молча наблюдал. Когда лодка пристала к самолету, Пират вскочил, заметался по берегу и в глазах у него появилась тоска. Два враждебных друг другу чувства боролись в глубине его темной звериной души. Он сам никогда не пробовал ни капкана, ни картечи, ни яда, но многие тысячи его предков поплатились за знакомство с этими предметами жизнью. Зато другие предки, те, кому это знакомство стоило меньше, чем жизнь, передали своим потомкам и ему непреодолимый страх и отвращение ко всему, что пахло металлом, дымом и едкими запахами.

И все же, когда он увидел, что Жилкин начал взбираться по лесенке на самолет, заговорила другая часть его души. Теперь она толкала Пирата следом за тем, к кому он успел привязаться с такой же силой, с какой привязался когда-то предок его приемной матери к человеку. Альма передала ему вместе с молоком лучшие качества собачьей души: преданность, смелость, умение жертвовать всем за тех, кого любишь.

Несколько мгновений стоял Пират на берегу, потом прыгнул в воду и поплыл к Жилкину.

Он уже видел хозяина, тот махал ему рукой, но вдруг его оглушил рев мотора. Неподвижно застывшая машина вздрогнула и двинулась с места.

Пират не видел, как она оторвалась от воды. Оскалив зубы и выпучив глаза, он изо всех сил плыл к берегу и, выскочив на сушу, скрылся в кустах.

Прошло не менее часа, прежде чем он снова решился приблизиться к озеру. На том самом месте, где недавно стоял самолет, теперь плавали утки. Дрались и оглушительно кричали два селезня. Утренний ветерок легкими шкваликами налетал на озеро, тревожил водную гладь. Темно-зеленое озеро мгновенно, словно рыбьей чешуей, покрывалось крохотными серебристыми волнами.

Пират долго стоял на берегу, смотрел на пустынное озеро, на уток, на отражающиеся в воде белые весенние тучки, и в глазах зверя было столько собачьей тоски и недоумения, как будто он впервые увидел и это озеро, и уток, и тучки и не мог опомниться.

Несколько дней Пират по многу часов просиживал на берегу озера. Казалось, он ждал, что Жилкин неожиданно появится на том самом месте, откуда так таинственно исчез. Ночевал он в сенях. Дверь избушки была плотно прикрыта, Пират ложился рядом и, чутко насторожив уши, слушал. За дверью было тихо, только изредка слышался мышиный шорох и писк, потом снова наступала тишина.

Он почти не охотился и за несколько дней сильно похудел. Вечером он садился напротив единственного окошка. Прежде в эти часы он всегда видел там голову хозяина. Однажды Пират даже встал на задние лапы и заглянул внутрь, чего никогда не делал прежде.

Через неделю прошел большой дождь и смыл следы человека. Пират долго ходил вокруг избушки, обнюхивал каждый кусочек земли. Он ощущал десятки знакомых запахов, но среди них не было одного – запаха человека, его хозяина.

Утром, когда ярко светило солнце и весело чирикали птицы, раздался громкий и жалобный волчий вой. И сразу на минуту стало тихо вокруг. Пират выл густо, призывно, но никто ему не ответил.

Волк вернулся в сени, лег там на свое обычное место и пролежал так до ночи. Ночью он двинулся на охоту.

После этого дня он начал много времени уделять охоте. Не каждый день приходил ночевать домой, но всегда, возвращаясь, он долго и старательно обнюхивал окрестности, надеясь обнаружить запах хозяина. Часто Пират подходил к запертой двери и тихонько, по-собачьи повизгивая, скреб лапой дверь.

Настала пора, когда даже его звериный нос уже не мог уловить ни одного малейшего запаха, оставленного здесь человеком. И тогда вечером, в обычную пору волчьих перекличек, снова завыл Пират и выл долго-долго, и снова на его зов никто не откликнулся.

Кончив выть, он подождал немного, потом, не глядя на избушку, двинулся в ту сторону, откуда пришел сюда с Жилкиным.

Он шел по прямой, не сворачивая, почти не останавливаясь. Только один раз, в полусутках волчьего хода от избушки, Пират остановился и свернул в сторону.

Ветер принес ему густой запах псины и гнилого мяса. Осторожно крадучись, пошел он на эти запахи и скоро увидел вывороченную наполовину старую ель, а под ее корнями в неглубокой яме волчье логово. Трава и мох вокруг были утоптаны и загажены, а на полянке, гоняясь друг за дружкой, шумно грызлись шестеро волчат. Самый низкорослый из них уже казался крупнее самого рослого зайца. Увидев незнакомого зверя, волчата мгновенно юркнули в яму, под корневища ели, сгрудились в кучу, и шесть пар блестящих глаз уставились на гостя.

Пират сделал еще несколько шагов и вильнул хвостом. В ответ раздалось дружное повизгивание и высунулось наружу несколько голов. Затем крупный, головастый волчонок, с темной спиной и большой, лобастой головой на тонкой, худой шее медленно приблизился к гостю и обнюхал его, лизнув в нос, потом упал на спину и поднял кверху, в знак доверия и покорности, четыре толстые, кривоватые лапы.

Пират обнюхал волчонка, приветливо замахал хвостом; казалось, что этого движения ждала остальная ватага. Они разом бросились к гостю и принялись тормошить его, а один, очень белесый, с удлиненной, щучьей мордой, вцепился ему даже в хвост.

Пират не рассердился. Он стоял на крохотной прогалине, окруженный волчатами, и блаженно помахивал хвостом.

Волчата были двух резко отличных друг от друга типов. Одни – более темные, лобастые, с темными загривками, очень похожие на Пирата, другие – белесые, узколобые, с удлиненными мордами, казались другого выводка.