У самых конюшен, сзади, кобылы сбились в нестройную кучу. Они сильно отличаются от стоящих впереди: ярче блестят глаза и торопливее, резче движения. Тела их стройны, и из-под кожи проступают не успевшие окончательно заплыть заводским жиром мускулы. Жеребята под ними выглядят случайными и чужими.

Это – молодежь. Кобылицы, впервые ставшие матерями. Их тела хранят еще следы ипподромной тренировки, а движения не утратили напряженной нервности, приобретенной в недавних боях.

Они ни минуты не стоят спокойно: топчутся на месте, фыркают, вертятся и громко, нетерпеливо ржут.

Сеньке надоел молебен. Он искоса поглядывает на священника. Ему тоже хочется скорее очутиться в поле.

Даже старый мерин выражает признаки нетерпения: Он выгибает шею, косит глазом на кобылиц и топает ногами, как заправский жеребец. Сенька разбирает по статьям коня под великомучеником на иконе.

«Конек слабоват, бабки мягкие и саблист, – решает он. – Мой, хоть и старый, а этому на короткой дистанции полверсты фору дать может».

Струя холодной воды мешает дальнейшему изучению святого коня. Молебен кончился. Священник, не жалея воды, обильно кропит ею пастуха и табун.

Сенька вытирает рукавом лицо и щелкает бичом.

Вперед табуна выходит Злодейка. Она – многолетний признанный вожак. Рядом с Злодейкой трусит крупный жеребенок. Землисто-бурая шерстка отросла на нем и завилась локонами. На спине обозначилась коричневая полоса. Жеребенок вырастет гнедой.

Рассвело. Бледный, худосочный месяц повис на очень высоком и чистом небе. Тонкий, прозрачный слой тумана медленно, нехотя отрывается от земли. Роса крупная, тяжелая, серебристая. Листья и травы набухли, отяжелели от росы и не в силах шелохнуться. Большой луг кажется покрытым толстым, жирным слоем ртути. Скоро покажется солнце. Тишина.

Но вот, приминая траву, из-под пригорка выскочил жеребенок. Высоко подбрасывая тонкие, точеные ноги, он бешеным галопом несется по лугу. Жесткие стебли щавеля хлещут его по ногам. Его маленькая породистая голова высоко поднята на тонкой, красиво изогнутой шее. Ноздри широко раскрыты. Пушистый хвост задран кверху.

Жеребенок ошалел от незнакомого пьянящего ощущения быстрого бега, от непривычного простора и несется вперед, не разбирая дороги. Старая Злодейка перестала есть и поднялась на пригорок. Большие глаза ее непривычно строги. Она не отрываясь следит за сыном. Появись теперь малейшая опасность, и она, прижав уши и оскалив зубы, ринется к нему на помощь. Кроткая и ласковая кобыла мгновенно превратится в дикого зверя и будет рвать зубами и топтать копытами каждого, кто осмелится обидеть ее детеныша.

Жеребенок, не останавливаясь, мчится все дальше и дальше. Узкая полоса смятой безросной травы тянется за ним следом. Вот он с разбегу взлетел на высокий холм и как вкопанный замер на макушке. В груди у него громко бьется сердце. Широко раздуваются бока. Глаза затуманены. С минуту он стоит неподвижно, словно не понимая, где он и что с ним. Кругом зеленый простор и тишина. И от этого простора и тишины особенно гулко и радостно стучит сердце. Смутное, неясное ощущение пружинит мускулы и туманит глаза.

Жеребенок поднимает голову, задирает хвост и долго звонко ржет. Так ржет он в первый раз. Так ржали его далекие, не знавшие узды дикие предки, грозные вожаки степных табунов. В утреннем воздухе над зеленым лугом, долго переливаясь и дрожа, плывет заливчатое ржание, и у далекого леса оно еще звенит, замирая тонким валдайским колокольчиком.

Но вот в ответ тревожно и глухо заржала Злодейка. Жеребенок вздрогнул. Секунда – и он, опустив голову и прижав уши, пулей мчится назад к матери, к табуну. И чем ближе табун, тем ровней и короче скачки. Еще минута, и жеребенок меняет аллюр – аллюр, на котором тысячелетия ходили его предки – на другой, недавно привитый человеком. Галоп переходит в рысь. Далеко вперед выбрасывая ноги, маленький Браслет на полном ходу врезывается в табун. С разбегу он тычется мордой под живот матери и долго жадно пьет душистое молоко.

В восемь месяцев Браслет II стал крупным, упитанным жеребенком. Материнского молока ему уже не хватало. Его начали прикармливать. Утром и вечером конюх отводил его в другую конюшню, где в просторном деннике его ждала каша из раздробленного овса и отрубей. В кашу вмешивали полдесятка сырых яиц вместе с размолотой скорлупой. На второе Браслет получал морковь.

Однажды поздним вечером Браслета отвели в чужой денник. Ночь он простоял, забившись в угол. Утром незнакомый человек повесил кормушку с едой и корыто с молоком. Браслет подошел к молоку и потянул воздух. От молока шел неприятный дух.

Браслет долго стоял у корыта, втягивал воздух и тряс головой. Наконец, решившись, концами губ, словно боясь обжечься, он ткнулся в корытце. И сразу же отдернул голову. Молоко имело неприятный вкус. Жеребенок отошел в угол и долго брезгливо фыркал. Через час его увели во двор. На дворе вместо большого табуна стояли полдесятка жеребят и знакомый белый мерин. Новый конюх загнал их всех в большую леваду с нетронутой, высокой травой.

Браслет быстро свыкался с новой жизнью. Проголодав сутки, он набросился на кашу и морковь, а еще через день одобрил и коровье молоко. Остаток лета жеребята пропаслись на большом отгороженном лугу. Белый мерин ходил за няньку. Кроме няньки, в табуне был еще свой затейник – пестрая собачка неизвестной породы. Время от времени, яростно лая, она срывалась с места и гоняла жеребят по лугу. Задрав хвосты, перед ней табунком носились жеребята, нагуливая мускулы и развивая дыхание.

Табунок быстро увеличивался. Ежедневно появлялись новые жеребята.

Была поздняя осень, когда, возвращаясь с пастбища, жеребята столкнулись с табуном кобылиц. Впереди важно шла Злодейка. Браслет узнал мать и с радостным ржанием ринулся к ней. Злодейка даже не взглянула на него. Только когда жеребенок подлетел к ней вплотную и с разбегу ткнулся к соскам, Злодейка взвизгнула и, схватив его зубами за загривок, бросила на землю. Браслет вскочил с земли, обезумев от страха и боли, помчался прочь, назад в свой табунок, к старому мерину и пестрой собачке, спасаясь от материнских зубов и копыт. Кожа на загривке была у него вырвана с мясом. Хотя раны скоро зажили, но навсегда остались два рубца по обеим сторонам шеи – память о последнем свидании с матерью.

Браслету исполнился год, когда в жизнь его вошел новый человек – тренер. В обычное время прогулки Браслета вывели в манеж. На этот раз к его уздечке привязали длинную веревку – корду. Незнакомый Браслету человек, стоя посреди манежа, держал в руках другой конец веревки. Он громко, словно откупоривая бутылку, щелкнул языком. Конюх дернул за недоуздок. Браслет вздрогнул и пошел по кругу. Конюх бежал рядом, держась за уздечку. Тренер, щелкая языком, покрикивал: «Хоу! хоу!..» На втором кругу конюх отстал. Браслет пошел один.

Скоро он познакомился с беговой сбруей и научился ходить на вожжах. Опытный и вдумчивый тренер умело прививал ему трудовые навыки, необходимые для его будущей беговой карьеры на ипподроме. Жеребенка не перегружали работой.

«Главное в тренировке – это заставить жеребенка любить работу», – говорил тренер. Браслет был на редкость способным учеником, и тренер не мог им нахвалиться.

Чрезвычайно важное событие случилось с Браслетом, когда ему перевалило за год. Утром, как обычно, на жеребенка накинули сбрую и вывели в манеж. Браслет деловито шагал, потряхивая головой, как взрослая лошадь. На кругу его остановили. Тренер непривычно туго затянул ремни седелки. Неожиданно сзади, над спиной Браслета, мелькнули в воздухе две толстые палки. Браслет рванулся вперед, увлекая за собой державшего его конюха. С большим трудом его удалось успокоить и поставить на прежнее место. Повернув голову, он недоверчиво оглядывался назад. К нему подкатили беговую качалку с высоко поднятыми оглоблями. Качалку Браслет видел много раз, и она его не пугала. Но когда снова повисли над спиной оглобли, Браслет сжался и задрожал. Оглобли мучительно напоминали два толстых хлыста. Хлыста он боялся и ненавидел его всем пылом молодой породистой лошади.