Катя едва поспевала за ним, но на лице ее не было и тени страха.

Следом бежал, дрожа и волнуясь, Самсон.

Все трое они скрылись в мастерской, оставив на пустыре изумленных мальчишек.

Уже стемнело, когда Самсон и Катя вышли из мастерской. Шли они не одни. Черномазый Митька провожал их до места. Дети разговаривали так, словно от самого рождения были наилучшими друзьями. Прощались, как взрослые, – за руку. Девочка протянула левую руку и улыбнулась. Правая опять была зажата в кулак, но теперь этот кулак не вызывал у черномазого мальчика враждебного чувства. Он поглядывал на него даже с нежностью.

На следующий день боевая дружина чуть свет собралась в роще, в конце Заречья.

Мальчики прождали около часа, но их предводитель Митька не явился. Когда «полиция» оцепила рощу, дружинники подняли руки и попросили отсрочки.

«Жандармы» посоветовались с «городовыми» и дали отсрочку на час.

Дружина в полном составе помчалась искать предводителя.

На двери мастерской висел замок.

Дружинники обежали ближайшие улицы и нигде не нашли ни предводителя, ни Воробушкина. Тогда они вернулись в рощу и объяснили, что сбежал предводитель.

Борьбу отложили, и все пошли искать беглеца. Предводитель в это время был уже за рекой. Он вертелся вокруг запертой тюремной церкви и, казалось, собирался охотиться за дикими голубями. С паперти ему видна была стоящая на якоре против тюрьмы лодка.

Воробушкин с удочкой просидел в ней до вечера. Рыба обходила крючок, но рыбак не прекращал лова, и смотрел он не на поплавок, а на летающих над тюрьмой голубей.

Когда он сматывал удочки, оказалось, что на крючках не было наживки.

Такая оплошность ничуть не смутила рыбака и не испортила его настроения.

Привязывая лодку, он насвистывал марш, что с ним случалось не часто.

Здесь боевая дружина, с утра искавшая своего предводителя, наткнулась на Воробушкина.

– Камо сбежал! – сразу крикнули за его спиной несколько взволнованных голосов.

Воробушкин уронил цепь и повернулся, как на шарнирах.

– Откуда знаешь?! – спросил он каким-то чужим голосом.

– С утра ищем, нигде нет. Понимаешь, Воробушкин, мы его в роще ждали, а он не пришел. Пришли в мастерскую – там замок висит…

Воробушкин не дослушал, повернулся к лодке, поднял цепь и стал продевать в кольца замок. Замок проделся не сразу, и ключ тоже долго не попадал в скважину.

Наконец примкнув лодку, он выпрямился и спросил:

– Обманул, значит? Что же вы решили?

– Мы решили, выбрать другого. Камо не обманывает своих.

– Может, он забыл?

– Камо никогда не забывал.

– Правильно решили, – одобрил Воробушкин.

По дороге к дому они столкнулись с Митькой.

Он возвращался с охоты с пустыми руками. Незадачливый рыбак и такой же охотник обменялись быстрым, веселым взглядом.

Боевая дружина в полном составе шла рядом.

Никто не обмолвился словом со своим предводителем, и даже казалось, что никто не заметил его появления.

Недалеко от мастерской Воробушкин попрощался с ребятами.

– Сегодня уже поздно, приходите завтра – и сделаем, как решили.

Митька посмотрел на Воробушкина, потом на дружину, но Воробушкин ничего не сказал, а дружина повернулась и ушла, даже не взглянув на своего главаря.

– Мы сменить тебя решили… как беглеца, – объяснил Воробушкин, когда ребята отошли.

Митька сорвался с места и бросился следом за ушедшими, Воробушкин не остановил его.

Митька пробежал десяток шагов и остановился. Он постоял немного, смотря товарищам вслед, а потом повернулся и медленно пошел назад. Подойдя к Воробушкину, он достал из кармана такую же трубочку, как та, что вчера принесла Катя, протянул ее другу и улыбнулся, как взрослый.

Воробушкин бережно взял трубочку и впервые за все время их дружбы обнял мальчика за плечи. Митька поднял голову и опять увидел, что у Воробушкина помолодевшее, красивое лицо.

На другой день к вечеру у мастерской собрались почти все ребята Заречья выбирать нового предводителя боевой дружины.

Старый предводитель сидел здесь же и не принимал участия в разговоре.

Дружина его не замечала. Не вспомнили о нем и тогда, когда, выбрав предводителя, заново распределили роли на завтра.

Митька, вспыльчивый и самолюбивый, переносил это очень спокойно, Воробушкин несколько раз посматривал в его сторону и не мог заметить на его лице ни обиды, ни огорчения.

Митька внимательно слушал все, что говорили другие, иногда даже в знак согласия кивал головой и держался как взрослый, для которого все, что здесь происходит, еще очень интересно, но уже не очень важно.

Большой игре не суждено было состояться. Утром, придя в рощу, ребята наткнулись на висельника. Это был известный всему Заречью человек, рабочий с завода, прежде не раз сидевший в тюрьме за политику. Теперь он висел, вытянув руки по швам, наклонив голову и высунув язык. Стеклянными, побелевшими глазами он словно старался что-то разглядеть у себя под ногами.

На спине у него было написано: «Иуда».

Полицейские осмотрели рощу и увезли труп, и в тот же день начались новые аресты.

А на следующее утро, когда на рассвете протяжно, на разные голоса загудели гудки, как всегда, начали стекаться к заводам рабочие. Но сегодня они не бежали с узелками под мышкой, а шли медленно, разодетые, как в праздник.

У заводских ворот люди сгрудились, образовали пробку и стали.

По рядам пошли разговоры и выкрики:

– Забастовка! Не начнем работать, пока не освободят арестованных.

Хозяева заводов в тот же день посетили жандармского полковника.

Бледный, болезненного вида полковник, приглашая заводчиков садиться, спросил, улыбаясь:

– Забастовочкой встревожены?

Заводчиков было трое. Самый толстый и самый нетерпеливый покраснел, как будто его тяжело оскорбили этим вопросом, и неожиданно тонким для его большого тела голосом крикнул:

– Мы работаем на армию! На оборону! У нас срочные заказы, а вы устраиваете аресты, вызываете забастовки и мешаете нам.

– Не волнуйтесь, господа, не волнуйтесь, – вкрадчиво проговорил полковник. – Поверьте, я тоже на оборону тружусь. – И посмотрел на каждого по очереди.

– Поймите, мы не можем допустить продолжительной забастовки. За невыполнение заказов в срок мы платим неустойку, полковник, – уже спокойней объяснил толстяк.

Полковник наклонил голову и широко развел руками.

– Я не коммерсант, господа, но все же знаю: где прибыль – там и убытки. – Полковник снова поднял голову и снова осмотрел всех по очереди. – Конечно, господа, если вы найдете способ прекратить забастовку, мы будем вам благодарны.

– Но, дорогой полковник, Петр Владиславович, – жалобно застонал толстяк. – Они требуют освобождения арестованных, что же мы можем? Тюрьма ведь не в нашем ведении.

– А вы предложите им плату повысить, может быть, они и согласятся, – посоветовал полковник.

– Вы все шутите, полковник, – снова побагровел толстяк и встал.

Двое других встали тоже.

– А нам не до шуток. Мы в армию поставки срываем. Мы в военное министерство сейчас телеграфировать будем.

– Не будем ссориться, господа, – примиряюще заговорил жандарм. – Я защищаю и ваши интересы. А эта забастовка долго не продлится. Поверьте уж мне. У них нет главарей. Все они там… в тюрьме. Вот если бы мы уступили и выпустили хотя бы часть, тогда я не мог бы ручаться. А теперь это вопрос двух-трех дней… Садитесь, господа, что же вы стоите?

Еще несколько минут поговорили о войне, о местных и столичных новостях и расстались друзьями.

Прошли обещанные два-три, а затем и четыре дня. Забастовка не прекращалась. Заводчики подождали еще день и снова отправились к полковнику. Их принял ротмистр. Полковник болен. Ротмистр смущенно объяснил гостям, что у забастовщиков все-таки отыскались, как видно, вожаки; теперь их надо выявить, что, конечно, в ближайшие дни будет сделано, и тогда забастовка немедленно кончится.