Генерал кашлянул. Сенька взглянул ему в лицо и хватил воздух, как рыба, вытащенная на лед. Ему показалось, что перед ним в генеральском мундире стоит Рыбкин. Те же слезящиеся глаза, знакомые морщины и даже усы. Генерал жевал жвачку. Моржовые усы, рыже-чалой масти скользили по лицу, как на роликах. Сенька фыркнул и в ту же минуту поймал себя за нос. Оркестр гремел оглушительным тушем, аплодировала публика, судьи и администрация, поздравляя, жали руки Лысухина и Африкана Савина. Сенька сделал вид, что сдерживает Браслета, и повернулся спиной. Он фыркал, чихал, борясь с приступом смеха, но на него, к счастью, никто не обращал внимания. Только Браслет повернул голову и, недоумевая, смотрел на своего приятеля.

Полная дама протянула через барьер руку с кульком. В кульке были шоколадные конфеты. Браслет первый раз попробовал шоколад и сразу оценил его вкус.

Возвращаясь в конюшню, Сенька столкнулся в дверях с Рыбкиным и взвизгнул; повод выскользнул у него из рук. Браслет сам вошел в открытый денник.

– Ты что… что ты? – испугался Рыбкин.

Сенька сидел на полу и заливался диким хохотом. Старик сунул ему под нос стоящее рядом ведро с водой и ласково уговаривал:

– Глотни, глотни. Ну что, полегчало? Что с тобой приключилось? – волновался Рыбкин.

Он присел на корточки и, наклонив голову, заглянул Сеньке в глаза. Увидев у самого своего носа шевелящиеся усы, Сенька толкнул старика в грудь и упал навзничь, выкрикнув одно только слово:

– Генерал!

Рыбкин не на шутку перетрусил и растерялся. Будь это лошадь, он, ни минуты не задумываясь, знал бы, что надо предпринять. Но людей лечить он не умел. И он прибегнул к испытанному средству. Проворно сняв со стены длинный английский хлыст, он вытянул Сеньку вдоль спины. Средство оказалось верным. Сенька^- умолк, вскочил и шарахнулся в сторону.

– Ты что, очумел? Старый черт! – уже своим голосом закричал он, удирая.

Но Рыбкина одолел азарт. Он трусил следом за Сенькой, норовя стегнуть его по ногам. Сенька юркнул в денник к Браслету и притаился в углу. Он знал, что старик побоится испугать лошадь и с хлыстом в денник не войдет.

Рыбкин долго караулил, притаившись у дверей. Усы его хищно шевелились, как у старого кота над мышиной норкой. Наконец старик сплюнул и отошел, но Сенька не решался вылезти из денника и заночевал в нем. Устраиваясь в углу на ночь, он нащупал в кармане пиджака кулек из-под конфет, подарок дамы. На дне кулька остались две конфеты. Сенька разделил их по-братски по одной. Браслет свою съел мгновенно. Сенька долго вертел конфету в руках, не решаясь попробовать. Ему не нравился ее цвет. Он видел и ел конфеты разных сортов, но все они были розовые, красные, белые, зеленые, полосатые, только коричневых ему встречать не приходилось.

«Как видно, для лошадей такие делают», – догадался он наконец. И, подтверждая догадку, Браслет на лету выхватил конфету из его рук.

Десять месяцев пробыл Браслет на ипподроме. За это время он сильно вырос и из жеребенка превратился во взрослую лошадь.

За десять месяцев он выиграл тридцать с лишним состязаний. Проигрывал Браслет редко. Он полюбил борьбу и понимал в ней толк.

Публика, посещавшая бега, хорошо знала Браслета II. Среди однолеток он считался фаворитом. Но наездник последнее время стал замечать, что Браслет сильно сдает и победы даются ему не так легко, как прежде. У жеребца пропала былая горячность. Временами после работы он казался совсем вялым и неохотно принимал посыл.

Браслета готовили к большому четырехлетнему призу. Выиграть это состязание – значит, десять тысяч в карман хозяина, крупный куш и слава наезднику, четвертной билет старшему конюху, красненькую ковалю, трешку уборщику и звание победителя Браслету II.

Все же после контрольной езды Савин сказал Лысухину:

– Я бы не советовал вам записывать Браслета на большой приз. Жеребцу нужен отдых. Он очень много работал. Если предложат резвую езду, его не хватит на дистанцию.

– Теперь поздно говорить, – ответил Лысухин. – Браслет Второй уже записан. К тому же я склонен думать, что вы сгущаете краски. Наездники всегда ищут порок у лошади, чтобы застраховать себя в случае неудачи, уменьшить ответственность, – улыбаясь, говорил Лысухин.

– Я считал своим долгом сказать вам свое мнение, прошу меня извинить, – откланялся Африкан.

За месяц до приза Савин стал ежедневно появляться с утра на конюшне и тренировал Браслета, хотя у него был целый штат помощников и подручных, которые несли черновую работу. Сам он ездил только на контрольные работы и на призы.

Шансы Браслета у знатоков стояли высоко. Его считали лошадью большой силы и пророчили ему верный выигрыш. Сомневающихся было немного. Не верили в выигрыш только двое: Африкан Савин и ночной сторож конюшни Никандр Рыбкин. Оба они понимали, что лошадь нуждается в отдыхе.

До приза оставалось две недели. В шестом часу утра Савин выехал на ипподром, проехал два круга тихой рысью и, поравнявшись с местом старта, пустил Браслета врезвую. Браслет принял. Два секундомера щелкнули одновременно. Один, крохотный, последней и самой совершенной конструкции, тоненько звенел, умостившись между большим и указательным пальцами на левой руке Савина, другой, похожий на будильник, допотопной формы, оглушительно отщелкивал секунды, покоясь на заскорузлой ладони Рыбкина. Браслет, напрягая мышцы, летел по дорожке. Рыбкин не мигая уставился на циферблат.

– Сорок одна, сорок две, – измеряя секундами полуверсты, Савин косил глазом на секундомер.

– Без одиннадцати, без двенадцати, – шептал Рыбкин.

Браслет, принявший очень резво, стал сдавать. Наездник энергично посылал его вперед, но с каждым метром Браслет убавлял резвость.

– Сорок восемь, – тоскливо отметил наездник последнюю полуверсту.

Рыбкин щелкнул пружиной. Он долго глядел на застывшую стрелку и, словно усомнившись в честности испытанного старого секундомера, покачивал укоризненно головой.

Африкан слез с качалки расстроенный. Он сердито ворчал на конюхов и тыкал Браслета пальцем, ощупывая плечи и круп. Припав ухом к боку, он слушал, как работает сердце. Результатами осмотра, очевидно, остался недоволен.

Кончив осмотр и не сказав ни слова, он вышел из конюшни.

Проводив сочувственным взглядом Африкана, Рыбкин вошел в конюшню. Два дюжих конюха массировали Браслета. Он чуть-чуть покачивался из стороны в сторону под нажимом здоровенных ладоней. Рыбкин подошел к Браслету и, пощупав плечи и круп, послушал сердце.

– Плечи вот тут поразотрите летучкой, – сердито бросил он конюхам и совсем тихо добавил: – Пропадет лошадь ни за что. Сломают ее.

Пока Сенька водил Браслета по двору, Рыбкин глядел на лошадь, сидя на скамеечке у конюшни. Он хмурил брови и особенно энергично водил усами. Казалось, что старик ведет затяжной спор с невидимым противником. Проходя мимо, Сенька услышал:

– Если примут резво, кончится на второй половине. Будут гнать – сломают лошадь. А приза все равно не возьмет. Замотали, дьяволы.

Наступил день большого четырехлетнего приза. Его оспаривали восемь лошадей. Публика занимала места уже за час до начала состязания. Знатоки, наседая друг на друга, горячились и спорили, обсуждая шансы. Браслет был фаворитом. За ним установилась репутация лошади сильной, послушной и резвой – лошади большого класса.

Знатоки, завсегдатаи бегов, авторитетно превозносили его достоинства, разбирали породу до седьмого колена и пророчили ему выигрыш сегодня и блестящее будущее в дальнейшем. Другие, тоже знатоки и авторитеты, с таким же азартом, размахивая руками и колотя себя в грудь, уверяли в неизбежном провале Браслета и превозносили достоинства другого фаворита – караковой кобылы.

За полчаса до приза Сенька после проминки водил Браслета по двору. Впереди водили стройную караковую кобылу. Кобыла очень нравилась Браслету. Он крутил головой, рыл землю копытом, выгибал шею и всеми доступными способами выражал свое восхищение, стараясь с ней подружиться.