Через два дня на третий Браслета гоняли на корде. Рыбкин внимательно следил за тренировкой и прекращал работу, как только видел, что жеребец устает.

Как-то, выйдя на прогулку, Браслет не нашел во дворе Пегаша. Он остановился, оглядываясь по сторонам, и громко заржал. Рыбкин усмехнулся.

– Гляди, как скоро привык. Сейчас приведу тебе товарища, – пообещал он, уходя.

Браслет шагал по двору и время от времени призывно ржал.

Через несколько минут раздалось ответное ржание, зацокали копыта и во дворе появился Пегаш. Браслет повернулся навстречу приятелю и попятился назад. Мерин был впряжен в беговую качалку. На крохотном сиденье ее важно восседал Рыбкин.

Браслет недружелюбно косился на качалку, но отставать от Пегаша не хотел и послушно пошел рядом. Качалкой он больше не интересовался. Еще через день с большими предосторожностями на Браслета надели сбрую. Он занервничал и стал вертеться по деннику, но ему не дали опомниться и вывели на двор. Во дворе в качалке уже шагал Пегаш, и Браслет пошел рядом. С этого дня он начал ходить шагом и на корде в сбруе. Скоро на Браслета рискнули нацепить вожжи. Сенька держал его под уздцы и вел рядом с Пегашом, на котором ехал старший, а Рыбкин управлял вожжами. Браслет продолжал спокойно шагать на вожжах даже после того, как Сенька отстал от него.

Так осторожно, шаг за шагом, возвращал Рыбкин Браслета к той жизни, которую он еще так недавно ненавидел со всей страстностью высокопородной лошади. И Браслет охотно вновь усваивал навыки и привычки ипподромного бойца.

Как-то на рассвете Рыбкин необычно рано разбудил Сеньку. Сенька вскочил мгновенно. Протирая глаза, он быстро снял со стены сбрую и шмыгнул в денник. Браслет только что кончил есть овес. Увидев Сеньку, он заржал и полез к нему в карман пиджака за сахаром. На этот раз порция сахара почему-то была увеличена. Пока Браслет звучно дробил сахар, Сенька быстро его собрал.

– Готов? – спросил Рыбкин, появляясь в дверях.

Сенька кивнул головой. Лица у обоих были торжественны, разговаривали они тихо и ходили на цыпочках. Сенька повел Браслета к выходу и придержал в дверях. Сквозь открытые двери Браслет увидел Пегаша, шагавшего по двору в качалке. Браслет тянулся к приятелю, вытягивал голову и ржал. Сенька сдерживал его, гладил по шее и угощал сахаром. Браслет не заметил, как Рыбкин и старший тихо подкатили сзади качалку и так же тихо запрягли. Рыбкин забрался в качалку и тронул вожжи.

Браслет выбежал из конюшни. На дворе он остановился и завертел головой. Уздечка с надглазниками скрывала от него качалку. Он слышал только сзади знакомый шорох колес да ласковый голос Рыбкина, приговаривавшего:

– Хоу, хоу.

Браслет закинулся и топтался на месте. Но вот мимо протопал Пегаш. В качалке его сидел Сенька. Браслет рванулся следом и не заметил, как очутился на улице.

Рассветало. Город еще не просыпался. Кое-где маячили пешеходы и громыхал одинокий извозчик. Забыв о качалке, Браслет вертел головой и осматривал незнакомые места. Кончилась булыжная мостовая.

– Выпускай, – приказал Рыбкин.

Щелкая копытами по торцам, лошади пошли быстрее. Браслет сильно тянул. Рыбкин чуть-чуть ослабил вожжи, и он вырвался вперед, оставив Пегаша позади. Но, пролетев саженей двадцать, жеребец вдруг резко замедлил бег. Только когда сзади подошел Пегаш, он сам без посыла снова пошел быстрее.

Так было и дальше. Браслет ни за что не позволял Пегашу вырваться вперед, но как только вырывался сам, сразу замедлял ход и ждал приятеля. Когда лошадей снова перевели на тихую рысь, Рыбкин пообещал:

– Ну, теперь приз наш, только мне с ним не справиться. Руки не те стали. Придется тебе готовиться.

– Не позволит хозяин, – зарделся Сенька.

– Позволит, – твердо сказал Рыбкин. – Права не имеет не позволить. У меня с ним такой уговор, что я сдаю лошадь только после первого приза, а до этого без моего согласия никто до нее не дотронется.

– Не справлюсь с ним на призу, – усомнился Сенька.

– Справишься. Мочалкины из рода в род наездники. Я еще с твоим дедом ездил. Знаменитый был старик. Отец у тебя тоже большого класса наездник был. Справишься.

С этого дня Браслета стали тренировать по утрам на улице. Пускать его на ипподром Рыбкин боялся.

– Надо, чтобы он совсем забыл, какой он, ипподром, и есть. Лошадь работу любит, пока ее не перетянут. Другую покорную дурак наездник просто возьмет и сломает. А другая защищается, бьется задом, хватает зубами и начнет бояться. Каждую лошадь отъездить можно, если только найти подход к ней. Дурных лошадей почти не бывает, а дурных наездников хоть пруд пруди, – говорил Рыбкин.

Скоро начали работать с Браслетом махом и врезвую.

Перед первой резвой Рыбкин приказал Сеньке сесть на Браслета. Сам он повел Пегаша.

Дрожа от радости и страха, Сенька уселся в качалку.

На Невском лошадей выпустили.

Браслет рванулся вперед и поплыл по широкой торцовой мостовой. В размеренный, точный, как часы, стук его подков барабанной дробью врывался топот скачущего рядом Пегаша. Пегаш – старый, испытанный поддужный – скакал легко, едва прикасаясь копытами к торцам. Браслет шел на полкорпуса впереди, приноравливая свою рысь к быстрому галопу товарища. У Сеньки закружилась голова. Ему казалось, что беспорядочно мелькавшие столбы фонарей, решетки, дома вдруг вытянулись в нитку и ринулись ему навстречу. У Штаба разгоряченных лошадей сдержали с трудом. Рыбкин поглядел на секундомер.

– Как проехали? – поинтересовался Сенька.

– Для первой езды с нас довольно, – буркнул Рыбкин.

Зима пришла рано. В ноябре месяце начались первые бесснежные морозы. Ездить врезвую по улицам стало трудно. Браслет был почти приготовлен к призу, но Рыбкин долго не мог решиться начать тренировать его на ипподроме. Запрягая Браслета перед первой ездой на кругу, старик заметно волновался. Руки путались в пряжках и ремешках. От этой езды зависело все.

Выехали задолго до начала работы. На Браслета Рыбкин сел сам. Сенька на поддужном выехал вперед, и Браслет, как всегда, пошел следом. Лошади очутились на ледяной дорожке ипподрома и пошли бок о бок.

– По большой в обратную! – крикнул Рыбкин.

Браслет деловито трусил рядом с Пегашом, весело кося на него глазом. Старик улыбнулся, но когда из темноты навстречу выплыла трибуна, Браслет неожиданно остановился, задрожал и стал хрипеть.

– Ну, ну, не бойся, пошел. Ну! – испуганно уговаривал его Рыбкин.

Жеребец медленно пятился назад.

– Ну, ну, хоу, хоу, хоу! – успокаивал наездник.

Пегаш, объехав Браслета, исчез в темноте. Браслет топтался на месте и дрожал, как в лихорадке. Шерсть на нем встала дыбом. Едва живой от волнения, Рыбкин старался не шевелить вожжами. Вдруг, словно вспомнив что-то, Браслет ударил задней ногой по качалке. Раз, еще раз. Рыбкин не шелохнулся. Он свистом и голосом продолжал успокаивать лошадь. Удары были слабые, и качалка выдержала. Браслет остановился и стал прислушиваться. Тихо-тихо насвистывал Рыбкин, и вот сзади зацокали по льду копыта. Это Сенька, сделав круг, ехал на Пегаше.

– Держи ближе! – крикнул Рыбкин.

Пегаш пошел бок о бок с Браслетом и стал опять уходить. Тогда Браслет рванулся и понесся вдогонку. У ворот он снова остановился. Рыбкин спокойно ждал. Когда Браслет потянулся за уходящим Пегашом, он повернул его и съехал с круга. Браслет ржал и оборачивался. Отпусти Рыбкин вожжи, он сам вернулся бы на дорожку.

«На сегодня будет», – решил Рыбкин.

На следующий день Браслета проезжали в городе одного. Он привык к неизменному спутнику и один шел неохотно, часто оглядывался и ржал.

Браслет не видел приятеля целую неделю. Старик ездил на нем по улицам без поддужного. Когда Рыбкин снова выехал на Браслете на беговой круг, жеребец хотел остановиться в воротах, но в это время мимо на Пегаше проехал Сенька. Браслет сорвался с места и пошел рядом. На следующий день, когда Рыбкин выехал со двора, Браслет сам свернул на ипподром.