Я не пропускал ни одной игры главной команды города и республики – «Нефтяника». Через забор на стадион лазил. Смотрел на то, что делают футболисты, все время что-то новое для себя подмечал. Глядел и на отца, которого как игрока немного успел застать, хоть уже и на излете его карьеры. Играл он, как сейчас сказали бы, «под нападающими» и был лидером команды. Скорость, конечно, потерял, но техника осталась, голова работала. К тому же вообще не пил. Ребята из команды приходили в гости, им по рюмочке нальют – папа отказывается. Для меня это тоже стало уроком. В отличие от многих футболистов того времени, в том числе и моих партнеров, отношения с алкоголем никогда не были для меня проблемой. Закоренелым трезвенником я не был, но меру знал.

Большую часть времени отец уделял работе с бакинским «Локомотивом», игравшим на первенство города. Меня начал брать на тренировки, когда мне было лет пять, я сидел и смотрел. А смотреть было на что – детская, юношеская, молодежная, вторая и первая команда. Нет-нет да и выбегал на поле, сам что-то придумывал.

Но в целом всю технику, все умение мыслить на поле мне дала улица. Причем там, где мы играли в футбол, был даже не асфальт, а булыжники. Падать было больно. Я собирал несколько маленьких ребят и играл с ними – один против четырех. Мне лет восемь, они помладше.

Вот тут я многому научился. Они бегут, мне надо за ними отработать, чтобы в пустые ворота не забили. А рядом – стенка. Подхожу ближе к ней и бью мячом об нее с таким расчетом, чтобы пацанов этих отрезать. Стенка была вторым моим игроком. Так я учился комбинировать.

Мне все говорили, что по стилю игры я походил на отца. В те времена существовала сборная Закавказья, и папа в ней играл. За нее выступали представители и Армении, и Грузии, и Азербайджана, поскольку почти до Великой Отечественной войны они в СССР входили не порознь, а в составе единой Закавказской Федеративной Советской Республики. А эта сборная региона – представьте, в тридцатые годы прошлого века, в условиях совершенно закрытого Советского Союза и репрессий, которые в нем происходили, – ездила за границу, причем даже капиталистическую: было, например, турне по Скандинавии. Папа любил музыку и пластинки оттуда привез. Это разрешалось.

О Сталине мы дома разговаривали, и никто «отца народов» никогда не хвалил. У нас в семье были безвинно репрессированные, и в божество, как многие, мы его не возводили. Впрочем, когда Сталин умер, мне было всего десять лет, и при его жизни, то есть когда вести такие разговоры было опасно, я в них в силу малолетства не участвовал.

Папа не такой говорливый был, не любил особо рассказывать. Даже о том, как они в 1935 году со сборной Баку едва не стали чемпионами Союза – тогда был последний год, когда играли не клубы, а города, и бакинцам, как я читал, не хватило всего одной победы. Хвастовство – это точно было не про него. Обучить, направить в правильное русло – всегда пожалуйста. Но он любил повторять:

– Я хорошо прожил свою жизнь.

Стелла:

Если выходишь замуж за футболиста только из-за денег, ничего не получится. Мужчина – добытчик, а женщина держит семью, все строит. Надо глубоко знать его психологию, изучить все значимые для него моменты – если ты, конечно, его любишь. С годами начала глубже вникать в то, что он делал. Даже по отношению к своим родителям начинаю многое пересматривать и все вижу в другом свете! Я многому научилась у свекрови и счастлива, что видела, какое внимание она уделяла сыну. И после ее смерти я стала такой же, какой была она.

Берта Григорьевна говорила мне:

– Быть женой футболиста очень тяжело…

В шесть утра она шла на рынок, покупала продукты. Когда дети вставали, у нее уже все было готово. Она была в хорошем смысле наседка. Кто сделал Эдика таким, какой он есть? Папа? Ничего подобного. Тот даже и не старался особенно – если только по футбольной части. А мама понимала, что ее сын идет в этом направлении и не переходила ему дорогу, а шла вместе с ним. Он ее слушался и не был бесконтрольным.

Мама Эдика двадцать пять лет жила с армянской свекровью, которая так и не заговорила с ней, хотя понимала русский. И при этом за ту же четверть века ее муж, Артем Агаларович, ни разу не услышал от жены, что ей плохо живется со свекровью.

Как-то Эдик звонит:

– Ты приходи к такому-то времени, потому что я сразу после тренировки приду домой.

Прихожу, с Бертой разговариваем, она говорит:

– Стелла, я дышать не могу…

А у нее астма была, рак уже начинался. Это же свекровь ей здоровье подорвала, Фирюза! Сколько лет ее гнобила, босиком заставляла полы мыть!

У нас же с Берточкой никогда конфликтов не было. Ни-ког-да! Ей не нужно было быть властной. Она никогда не поднимала голос, но ее все слушали. А как она готовила гефилте фиш, еврейскую фаршированную рыбу!

Как-то, когда мы только начинали встречаться, прихожу впервые к ним в дом. Мой институт находился очень близко. А Эдик, как оказалось, в это время на тренировке был. Тихо стучусь. Его сестра спрашивает: «Кто там?» А Ира, в моем представлении, – змея. Она открыла, посмотрела на меня, повернулась, зашла в комнату и закрылась.

А у них гости, оказывается, сидят. Потом выскакивает Берта, которая видит меня в первый раз.

– Ой, Стеллочка, заходите, пожалуйста!

Захожу – там сидят их родственники, здороваются.

– Стеллочка, я хочу посмотреть, какая вы хозяйка.

Я решила, что надо пошутить:

– Нет, я вам свою сестру пришлю. Она знаете как готовит!

Я же восьмилетку музыкальную закончила и готовилась в музыкальное училище поступать, но папа запретил. Мне не до готовки было!

– Возьмите нож и порежьте тортик, – просит Берта Григорьевна.

Какая-то родственница сжалилась:

– Берточка, ну что ты мучаешь девочку? Возьми сама порежь!

– Нет, я хочу узнать, кто к нам в дом придет.

«Ничего себе, – думаю. – Они меня уже поженили». Взяла нож, руки трясутся… Но вскоре я уже за Берту горой стояла!

А Ира тогда так и не вышла. Только позже мы стали общаться.

Однажды – мы с Эдиком еще не были женаты – прихожу к ним домой. Футбол уже закончился. Смотрю – все с плохим настроением. Берта вообще «мертвая». Столько лет прошло, а я помню этот момент. Звонок в дверь. Эдик заходит, а мама ему:

– Ты почему фамилию отца позоришь?!

Никогда такого не видела – ни до, ни после. Вот это воспитание!

– Мам, ну я же забил! – говорит он.

– Это ты называешь – забил?!

Я, вернувшись домой, говорила своим:

– Мам! Бабуля! Это что такое? Это что за женщина? Он гол забил, а его ругают!

Эдик говорит, что уже не помнит, с кем тогда играли, но его маме показалось, что играл он плохо. Как было на самом деле – сказать сложно, но он просто не был приучен спорить с родителями.

У Григория Фрадкина и его жены было три дочки – Берточка, Фанечка и Надежда. Помимо свекрови, я застала еще последнюю, а вторая рано умерла от падучей болезни. Вся семья – интеллигентные, спокойные, хорошие люди.

Вот с золовкой не сразу все сложилось. Ира однажды сказала:

– Знаешь, когда я тебя полюбила? Когда увидела, что ты прекрасно смотришь за моим братом. Если бы я что-нибудь не то заметила, то в жизни с тобой не заговорила бы!

А я смеюсь:

– Ира, довольно уже! Ты мои самые хорошие годы съела!

Незадолго до того, как я познакомилась с Эдуардом, у меня умер папа, и я жила с армянской бабушкой в самом центре Баку. По-армянски при этом не говорила. Маркаров пришел к нам в школу, в которой сам когда-то учился, на последний звонок. В связи с этим там был день открытых дверей. Эдик сейчас смеется: «Плохо двери закрыли!» Я тогда в первый раз в жизни надела туфли с каблуками, прическу сделала. И никогда не могла подумать, что выйду замуж за футболиста, да вы что! У меня папа – полковник медицинской службы, мама два института окончила. Просто мы жили в районе, где был стадион и играл этот «Нефтяник». Когда забивали гол, все орали так, что чуть стекла не выпадали. Я ненавидела этот футбол!