Когда попал в «Зерносовхоз», мне в Азербайджане написали справку об окончании восьми классов. Когда возвращался из Армавира – бумажку о том, что я окончил школу с отличием. Все почему? Потому что в Баку надо было в институт поступать. А там я уже был на таком уровне, что ко мне лояльно относились. Приходил на экзамен, меня преподаватели спрашивали:

– Ну, как будем играть в эту субботу?

– Нормально будем играть, постараемся выиграть.

– Молодец, пять!

Так и проучился. В какой-то момент сказали, что вообще могу не приходить. Все болельщиками были. Совершенно не собираюсь бахвалиться этим, говорить, что все это хорошо. Просто рассказываю, как происходило в действительности. Сказали, что ходить не надо, – я и не приходил. Все делали за меня.

И в армию тоже не забрали. Явился я по повестке в бакинское общество «Динамо», а меня спрашивают:

– Эдик, ты чего тут?

– В армию…

– Иди отсюда! Иначе нас всех поснимают!

В итоге с армией вопрос решился просто. Написали: «Не годен в мирное время». Это сохранило меня для «Нефтяника», поскольку московские «Динамо» с ЦСКА и киевское «Динамо» меня хотели заполучить. Но в Баку решили, что мне лучше быть первым парнем на деревне, чем последним в городе, и мои родители думали так же.

Свой первый матч в стартовом составе за «Нефтяник», в Москве на стадионе «Динамо» против «Торпедо», помню смутно. Попадаются мемуары разных людей, и только по ним восстанавливаю в памяти, что Адамаса Голодца с Алекпером Мамедовым по каким-то причинам не было, и Аркадьев поставил меня. Проиграли 2:3, но при этом я при 1:0 в нашу пользу забил второй мяч. Скажу так: хорошо, что дебютировал с гола, но, будь на поле Адамас и Алик, точно не проиграли бы.

Отношение ко мне со стороны ветеранов команды было очень хорошим, грех жаловаться. Какая там дедовщина! Наоборот, на руках носили. Хотя, теряя мяч на чужой половине, ловил себя на мысли, что нам обязательно забьют. Но даже если это и происходило, никаких упреков в свой адрес не слышал. Никаких запретов со стороны Аркадьева не было – он объяснял, что импровизация должна быть, просто нужно знать, в каких точках поля ею нельзя злоупотреблять.

Вскоре после того, как попал в первую команду «Нефтяника», Алексей Парамонов вызвал меня в юношескую сборную СССР, с которой я начал ездить за границу – дело для тех времен уникальное. И ладно еще Польша или, например, Чехословакия, в которой я сверстникам победный мяч забил, – потом еще и в итальянский Сан-Ремо на международный юношеский турнир поехали, и там нас принимали лучше, чем где-либо!

Из-за границы, конечно, привозил родным подарки – кто в чем нуждался. Мы уже знали, откуда что лучше было везти. В Германии, например, были отличные туфли. В одном месте все подряд не брали – со временем обретали опыт и в этом смысле. Испания просто больше всего понравилась как страна. Запомнилась и поездка на товарищеский матч аж в Австралию. Настоящих кенгуру увидели!

На перепродажу из-за границы я ничего не возил – не мой профиль. А некоторые игроки по десять итальянских болониевых плащей брали. Ребята из «Нефтяника» первыми этим занялись – такие плащи тогда только появились. Думали потом – почему двадцать не взяли? Не успели чемоданы открыть – все уже разобрали! Почему я не перепродавал? Да мне больше подарки нужны были для родственников. Я как лидер команды получал хорошие деньги и ни в чем не нуждался.

А из той юношеской поездки в Сан-Ремо больше всего запомнился эпизод с Жорой Сичинавой. У него, пардон за подробность, был огромный… детородный орган. Как-то стоим разговариваем, подходит метрдотель. Гена Логофет знал иностранные языки и говорит ему:

– Хочешь фокус увидеть?

– Хочу!

Гена расписывает суть фокуса, предлагает сумму спора и говорит:

– Принеси две тарелки – и он это сделает! Согласен?

– Согласен!

Мы отправляем Сичинаву в комнату – готовиться. Метрдотель приносит тарелки. Выходит Жора со вставшим органом. Кладет на него тарелки и – хр-рясь по ним рукой! Тарелки пополам, а ему хоть бы хны!

Метрдотель хохотал как сумасшедший, тут же рассчитался. Мы сразу все прогуляли.

Хорошие в той команде ребята были: один за всех – и все за одного! С грузинами у меня всегда были прекрасные отношения – с тем же Сичинавой, с Муртазом Хурцилавой. Минимум два игрока из Грузии всегда играли за сборную. И хорошо играли!

В той команде было еще много спартаковцев – как я уже говорил, Логофет, Сергей Рожков, Валерий Рейнгольд. В Сан-Ремо Валера, «электричка», убегал от всех даже с десятиметровой форой. Поле заканчивалось, а он все бежал с мячом! Потом, когда я в Москву на выезды приезжал, всегда встречались со знакомыми ребятами из разных команд. Отлично время проводили!

Все летали через Москву – прямых рейсов между другими городами почти не было. Ехали в баню, в Сандуны, и, поскольку это были выходные, там встречалась вся высшая лига. Или, допустим, сыграем в столице с московской командой, на следующий день должны улетать. Всегда просили руководство брать билеты на вечер. И – в баню! Там нам маникюр, педикюр сделают, попарят.

Ну, и без пива и чуть-чуть водочки не обходилось. А потом попарились, все опять вышло… Те, у кого была голова на плечах, знали, когда, с кем и сколько. Стол уже накрыт, бах-бах по рюмочке – и в парную. После бани где-нибудь в кабаке собирались, а вечером – на самолет. Все, кто туда ходил, дружили, и потом в матчах на поле никогда умышленно не грубили друг другу.

Там мы и с Юрой Сёминым, например, познакомились, когда мой «Нефтяник» то ли с его «Спартаком», то ли с «Динамо» встречался. Дружба сохранилась на годы. Приезжал недавно на матч Армения – Турция, а на следующий день мы с ним сначала в академию к Джевану Челоянцу поехали, а потом на озеро Севан. Кабаков пять там проехали – все забито! Еле-еле место нашли. Винца выпили, водочки, но без перебора. Палыч – красавец, а то, как с ним поступили, не продлив контракт в «Локомотиве», когда он занял второе место и вышел в Лигу чемпионов, – просто катастрофа. Мне бы хотелось, чтобы он тренировал сборную Армении. Но не мне решать.

Языком общения в «Нефтянике» был русский. По-азербайджански я не говорил, знал только отдельные слова, а сейчас и те уже забыл. Но для Баку того времени это было нормой. Тот же «Нефтяник» был командой совершенно интернациональной – русский Кузнецов, еврей Голодец, осетин Туаев, азербайджанец Мамедов…

Алик вспоминал, как играл мой отец, говорил, что он был «эталоном классического полузащитника». И его самого, Мамедова, вся команда уважала. Он был игроком высшего класса, играл в «Динамо» и в сборной. Почему-то так вышло, что в «Нефтянике» все время появлялись футболисты с опытом игры за «Динамо». Мамедов, Голодец, Кузнецов… К нам приходили уже игроки в возрасте. Был еще левый защитник, «убийца», как же его фамилия-то была… Вылетело из головы. С огромными шипами играл!

Голодец, который впоследствии хорошо проявил себя как тренер московского «Динамо», приехал в Баку после выступлений за этот клуб и за Киев. Мы с ним вдвоем в середине оставались, когда наши ворота атаковали. Перехват мяча – и мы уже готовы убежать. В полузащите играл Ахмед Алескеров, с которым в роли старшего тренера мы потом завоевали бронзу. Тихоход, но голова работала. Толик Грязев, тоже полузащитник – рабочая машина, мог хоть четыре тайма подряд отбегать.

На правом фланге играл быстрый осетин Казбек Туаев, который был для меня человеком очень близким. Ведь его нашел совсем еще пацаном мой отец, взял в бакинский «Локомотив», который тогда тренировал. И приютили мы его, жил он какое-то время у нас дома. Он на два года старше меня, дай Бог ему здоровья!

Туаев как-то вспоминал в интервью, что однажды мы играли в Ташкенте с «Пахтакором», и лидер соперника Геннадий Красницкий со штрафного мячом Голодцу в грудь засадил. Тот аж сознание на несколько секунд потерял. В перерыве смотрят – мяч отпечатался на груди Адамаса! Казбек вспоминал, что от такого зрелища мы все засмеялись, а особенно я, молодой. Вскоре мы поехали в Куйбышев, ныне Самару, опять в наши ворота назначили штрафной, и теперь мяч уже мне в челюсть попал, и я зуб оттуда вынул.