IV.

   Когда я проснулся, солнце уже было очень высоко, и его лучи начинали заглядывать в мой балаган, в котором теперь кроме меня никого не было. Я долго наслаждался моим одиночеством, лежа с закрытыми глазами и припоминая все виденное и слышанное мной вчера вечером и ночью. Со стороны леса доносился глухой шум и голоса каких-то птиц. Время от времени, по густой траве, которая зеленым ковром покрывала весь лог, волной пробегала лепечущая струя легкаго ветерка; она доносила до меня человеческие голоса и какие-то неопределенные звуки, происходившие, как я догадывался, от ударов лопаты по камням. Раннее утро, лучшее время для охоты, я проспал самым безсовестным образом и мне теперь ничего более не оставалось, как только брести на Момыниху; но мне хотелось остаться пока здесь, среди этой оригинальной группы старателей,-- хотелось познакомиться на месте с знаменитыми хищниками, добывавшими золото самым первобытным способом, как добывали его, может-быть, еще Аргонавты, ездившие на край света за золотым руном. Старатели -- своего рода кроты; они портят, по словам ученых инженеров, лучшия места своею хищнической выработкой золотоносных песков. Дело в том, что старатель обыкновенно работает в одиночку, много втроем или вчетвером, очень редко целою семьей; все золото или платину, которую он намоет в течение недели, он обязан сдать на ближайший прииск, где помещается контора арендатора, взявшаго на откуп известную местность. Старатели обыкновенно люди очень бедные и поэтому не могут делать серьезных разведок и, кроме того, вырабатывают только лучшия места и то кое-как; такою работой они и загораживают дорогу серьезным разведкам специалистов и систематической разработке больших компаний. Старатели иногда разом открывают несколько отличных розсыпей, но, не имея собственных средств, для их разработки, скрывают их от разведочных компаний с замечательною ловкостью, распускают ложные слухи и не чуждаются даже подкупов; разведки производятся при помощи этих же старателей. Вред старательских работ, о котором громко прокричали горные инженеры и о котором мы сейчас только говорили, вещь еще очень сомнительная и требует серьезнаго изследования. Между старателями и крупными золотопромышленниками происходит такая же борьба, как между кустарями и крупными фабрикантами, с тою лишь разницей, что и самые крупные золотопромышленники находятся в полной зависимости от старателей. Достаточно указать на тот факт, что из всего золота, которое ежегодно добывается в Сибири, 70% намыто старателями.    Выйдя из балагана, я принужден был на время совсем закрыть глаза,-- так ослепительно светило солнце, стоявшее над толовой. Саженях в двухстах от меня, на берегу маленькой речки, терявшейся в зелени осоки, лопушника и кустов ивняка, мои вчерашние знакомые били ширф. Куфта лежала на небольшом бугорке и подозрительно следила за мной. Ей очень хотелось броситься ко мне с оглушительным лаем и даже, может-быть, вцепиться своими белыми зубами, но, посмотрев вопросительно на хозяина, она оставила свое намерение и с легким ворчаньем улеглась на прежнее место, продолжая наблюдать за мной на всякий случай. Эта картина глубокаго лога, с группой хищников-старателей в центре, точно была вставлена в темно-зеленую раму густого сибирскаго леса, из-за зубчатой линии котораго на севере подымались волнистые силуэты Уральских гор, подернутых синеватою дымкой. И долго любовался этой чудною картиной далекаго севера, так и просившейся на полотно, и затем отравился к старателям.    Василиса Мироновна стояла по грудь в какой-то яме, имевшей форму могилы, откуда и выкидывала железною лопатой песок сераго цвета. Кудрявый, русоволосый мальчик отгребал песок от краев ямы и накладывал его в тачку. Калин Калиныч тоже не оставался без дела; пот с него катился градом, лицо было красное, как только-что отчеканенный пятак. Но толку от его работы было, вероятно, очень мало и он только мешал другим работать. Смешно было видеть, как эта хлопотливая фигурка то тащила какую-то доску, то заглядывала в яму, то петушком забегала вперед старика, катившаго тачку с песком, и все это делалось от чистаго сердца, с искренним желанием помочь, принять участие в работе других.    -- Бог на помощь!-- поздоровался я.    -- Спасибо на добром слове,-- отозвался старик; он с легким напряжением катил свою тачку по узкой дощечке и с особенною ловкостью вываливал из нея песок, точно вся эта работа была для него игрушкой.    -- Ты, барин, поздно же помогать нам пришел,-- заговорила своим певучим голосом Василиса Мироновна.-- Только ты в нашу работу не годишься,-- работа тяжелая, а ножки у тебя тоненькие: того гляди, надломятся. Помоги лучше вон Калинычу,-- он, сердешный, совсем замаялся, с самаго утра мешает нам работать...    -- Ужь можно сказать-с,-- вступился Калин Калиныч, отирая пот с лица,-- ужь точно-с, ежели Василиса Мироновна что скажут-с...Хе-хе-хе...-- и Клин Калиныч только развел ручками, с умилением посмотрел на всех и неожиданно добавил:-- Оченно жарко-с!...    -- А ты бы, Калиныч, угостил барина-то, чем Бог послал,-- заговорил старик, делая мне смотр своим единственным оком.-- Отпустил бы я Гришутку, да работой тороплюсь,-- надо пробу сделать...    -- Хорошо, я это все мигом оборудую-с...    Гришутка, мальчик лет тринадцати, был отлично сложенный ребенок: ширина плеч и высокая грудь, так и вылезавшая из-под ситцевой рубашки, красноречиво говорили о завидном здоровье; но смуглое лицо с серыми глазами было серьезно, даже строго не по летам. Он продолжал свою работу с сосредоточенным видом, как большой, точно не замечая, что говорили о нем.    

V.

   Немного постояв, мы с Калином Калинычем направились к балагану. В моем ягдташе лежал рябчик. Старик, усевшись на корточки, не без искусства принялся жарить его прямо в золе, не ощипав перьев и не выпотрошив. Эта операция требовала известной ловкости, потому что рябчик, завернутый в широкия листья какой-то травы и зарытый в золу, все-таки мог сгореть самым незаметным образом.    -- Ты когда, Калин Калиныч, научился рябчиков-то жарить?-- невольно спросил я.    -- Я-с?... А Савва Евстигнеич научили-с, т. е. собственно у Гришутки-с... Очень смышленый мальчик!...    -- А кто этот Савва Евстигнеич? Я что-то не припомню.    -- Савва Евстигнеич?... Они-с, допрежь этого, больше извозом занимались, а теперь вот лет с десять так живут, отдыхают, а вот теперь надумали искать платину... Такой ужь неспокойный старик и есть!    -- Савва Евстигнеич из Стараго завода?    -- Точно так-с, все старозаводские-с.    -- А Василиса Мироновна зачем здесь?    -- Так-с, у них дела-с... Можно сказать -- удивительная женщина!-- с одушевлением заговорил старик и, разведя ручками, прибавил:-- А душа у них -- золотая душа-с!    Я видел, что Калину Калинычу строго-на-строго заказана было развязывать язык, поэтому и не стал продолжать дальнейших распросов. Рябчик тем временем поспел, и мы его разделили по-братски, а затем, запив его кваском, растянулись в тени балагана, отдавшись каждый своим думам. О чем думал Калин Калинин, трудно было догадаться, тем более, что на его говорливыя уста наложена была печать молчания самой Василисой Мироновной, каждое слово которой было для него законом. Я старался ни о чем не думать и просто любоваться синевою неба, зеленью леса, блеском солнца, отдыхая душой среди этого простора живой, чудной природы севера. Но такое желание оказалось решительно неосуществимым. И пыхтевший рядом Калин Калинин, видимо угнетаемый обетом молчания и сгаравший от желания поговорить со мной по душе, как со старым знакомым, и мелькавшая невдалеке группа старателей -- все нагоняло вереницу мыслей. Среди самой глуши леса неожиданно натолкнулся я на самую странную комбинацию человеческих существ, тайну которой чем дальше, тем сильней хотелось разгадать и, вместе с тем, не хотелось вмешиваться в жизнь этой кучки людей, нарушать их покой. Одно только было для меня ясно, как день, именно, что не простая случайность соединила этих людей между собою, что какая-то тайная причина связывала их и не имела ничего общаго с их старательством. В самом деле, какие интересы могли соединить эту энергическую женщину, раскольничьяго попа, с простяком, светлою душой, Калином Калинычем, и, далее, какая связь могла быть между ними и Саввой Евстигнеичем, этим загадочным стариком-старателем? Наконец, зачем у этого мальчугана Гришутки такое преждевременно-серьезное лицо? Пока я напрасно ломал голову над этими вопросами, солнце поднималось все выше и выше, и, наконец, его лучи добрались и до нас с Калином Калинычем. Я старался выдержать характер и терпеливо жарился на солнечном припеке. А Калин Калиныч даже наслаждался солнечною теплотой, которую с таким обилием посылало ему само небо.    -- Этакая благодать-с,-- заговорил он, наконец, поворачивая другой бок на солнце.-- Ей-богу-с, истинная благодать-с! Эко, подумаешь, у Господа простору-то, воли-то, а нам все мало, все грешим, все недовольны... Эх, грехи, грехи!... Вон пташка поет, козявка всякая стрекочет, а солнышко!... Больно ужь я люблю его. Господи, помилуй! Господи, помилуй! И в Писании говорится: "Воззрите на птицы небесныя: ни сеют, ни жнут, а Отец ваш небесный питает их. Воззрите на полевую лилию: и Соломон во всей славе своей не одевался лучше ея". Чудны дела Твои, Господи, вся премудростию сотворил еси!...    Слушая эту странную одушевленную речь, я с невольным удивлением посмотрел на моего собеседника, лицо котораго дышало неподдельным, искренним одушевлением. Этот смешной Калин Калиныч теперь был в моих глазах совершенно другим человеком, точно он, в соприкосновении с матерью природой, переродился и просветлел каким-то внутренним светом.    -- А что, Калин Калиныч,-- заговорил я, воспользовавшись случаем,-- у Гвоздева, кажется, теперь дело с Печенкиным?    -- Да-с, дело, и преказусное дело-с. Можно сказать, что отливаются медведю коровьи слезы: плохое дело у Аристарха Прохорыча-с! Хотя они мне и много надсмешек сделали-с, а все-таки жаль их. Это дело, видите ли, у них тянулось очень давно, когда Гвоздев был в компании с Печенкиным по приискам. Вы помните исправника Хряпина? Ну, так это было еще при нем-с. Хряпин-с был гроза грозой, особливо кто приисками занимался, потому тогда за краденое золото очинно строго судили, не как по нонешнему времю. Только поговаривали-с на Старом заводе, что Аристарх Прохорыч жить пошли от Хряпина-с, потому он видел -- не видел ихния дела-с, а они ему платили. Я так полагаю-с, что это все сущий вздор, ей-богу-с! Из зависти люди говорят-с.    Калин Калиныч посмотрел на меня, повернулся животом вниз и, положив голову в свои ладони, как тыкву, продолжал:    -- А, ведь, вызнаете карахтер у Аристарх Прохорыча-с? Бе-едовый!... Они, Аристарх-то Прохорыч, зашибли таким манером на приисках деньгу не малую, а Хряпин начал ужь над ними дерзкия слова говорить и обещал в остроге сгноить, ежели они ему не будут дань платить. Аристарх Прохорычу это и не поглянись, потому как они в силу вошли и свое понятие о себе стали иметь, то захотели себя держать высоко. Тогда этот акциз вошел в моду, Аристарх Прохорыч от приисков совсем и отстали, стали водкой заниматься,-- это дело в безпример безопаснее и прибыльнее,-- а о Хряпине не забывали, потому он горько им приходился. Вот они-с, Аристарх Прохорыч, и придумали фортель. Ей-богу-с! Евдоким-то Игнатьич, Печенкин то-есть, ужь старички-с, а карахтер у них нестерпимый, огненный карахтер, можно сказать-с. Вот они где-то и соберись на именинах: Хряпин, Печенкин и Аристарх Прохорыч. То-сё, пятое-десятое, выпили и закусили. Печенкину в голову попало, а Хряпин и захоти покуражиться над ними. "Что,-- говорит,-- подлецы..." Это он Аристарху-то Прохорычу с Печенкиным. "Вам,-- говорит,-- надо свечи передо мной ставить". Аристарху Прохорычу это и не поглянись, они и шепни на ухо Печенкину словечко, а тот подошел да Хряпина в ухо как запалит!... А Хряпин в это время ели пирог с осетриной да так рот растворили и смотрят, а изо рта вязига, крошки, рыба -- все на пол и сыплется. Очень им это обидно показалось, Хряпину-то, потому они исправником тогда состояли и при исправлении их собственной должности им такой позор нанесли. Тут и заварилась каша: Печенкин было и на мировую, а Хряпин и слышать ничего не хочет, потому -- при исполнении обязанности. Тогда у нас еще старые суды были,-- ну, по старым судам Печенкина на высидку и приговорили на год в темную, а он к Аристарху Прохорычу: "выручай, ничего не пожалею". А Аристархь Прохорыч им условие: так и так, сменю всю полицию и Хряпина к чорту в подкладку, и тебя ослобоню, только за мои труды мне подпиши вексель в тридцать тысяч. Печенкин с горя-то возьми и подпишись, а Аристарх Прохорыч в Петербург. И сменили, всех сменили! Я тогда с ними до Москвы ездил. Ну-с, теперь прошло этак лет с пять-шесть, разныя дела промежду ними были, только они чего-то повздорили между собой, из-за сущаго пустяка-с, а Аристарх Прохорыч и захоти наказать Печенкина да вексель ко взысканию и предявили. Печенкин, как услышал это, еще больше в азарт вошел да прямо в суд: так и так, векселя не давал Гвоздеву,-- вексель подложный. Аристарха Прохорыча и потянули в суд. Теперь дело третий год тянется. И я попал в свидетели-с! Да-с... Самое казусное-с дело-с!...    Помолчав немного, Калин Калиныч поднял на меня глаза и проговорил:    -- А ведь Хряпин-то нынче почитай в приказчиках у Печенкина служит-с... Ей-богу-с! А прежде, бывало-с, хуже страшнаго суда его боялись все. Большую силу имел-с...    Солнце начинало уже палить нещадно; огонь у балагана давно потух, только две упрямыя головешки продолжали еще упорно дымиться на остывавшем пенелище. Стреноженная лошадь с трудом подскакала к нам, надеясь найти защиту от облепившаго ее овода.    -- Ишь, окаянные, сели совсем лошадь!-- заговорил Калин Калиныч, поднимаясь с земли, чтобы снова развести огонь.    Он соорудил небольшой костер из стараго пня, нескольких полен дров и дымившихся головень, закрыл его сверху и с боков хворостом и зажег; а чтоб он давал больше дыма, принес целую охапку свежей травы и бросил на огонь сверху. Стоявшая около нас лошадь умными глазами следила все время за этой операцией, усиленно отмахиваясь своим хвостом от висевшаго над ней столбом овода; когда густой белый дым клубами повалил от костра, умное животное встало в самую струю. Калин Калиныч опять лежал в любимой своей позе, животом на земле, и смотрел на меня своими прищуренными черными глазками.    -- А ведь мы скоро собираемся церковь новую святить,-- заговорил он, болтая ногами.    -- Какую церковь?    -- А в память освобождения крестьян-с... Какже-с! Вот теперь пятнадцать лет исполнилось, как хлопочем-с. Оченно много было хлопот, а теперь, слава Богу, все дело к концу подходит,-- куипол выводить зачали-с...    -- На чьи же деньги эта церковь строится?    -- Как на чьи-с?-- На мирския-с... Тогда, как только ослобонили нас, я прихожу к о. Нектарию, а он мне и говорит-с: "так и так,-- говорит,-- теперь как выходит всем освобождение-с, так ты, говорит, ужь послужи миру-то"... Я поблагодарил их, да с тех пор пятнадцать годов и собирал на построение храма-с!... Ведь по грошам-с, по копеечкам-с собирал, а что этого греха на душу принял, так, кажется, и не замолить по конец жизни... Ей богу-с! Всякий указывает тебе, всякий усчитывает, всякий ругает: и то не так, и это не так, а о. Нектарий говорит: "потерпи, потому не для себя стараешься, а для Господа Бога..." А со стороны сколько напринимался -- страсть: и вором-то ругали, и выгоняли с кружкой, только не заушали-с!... А вот и довели до конца, благодарение Создателю,-- долготерпелив и многомилостив, не до конца прогневался на нас, многогрешных.    -- А когда будут святить церковь?-- спросил я довольно громко.    -- Шш!...-- зашипел Калин Калиныч, многозначительно кивая в сторону лога.-- Не любят они меня за эту церковь, гложут-с... Особливо Василиса Мироновна. Она женщина, можно сказать, божественная-с, потому от Писания у них разумение большое, а вот этого не выносит-с... Слышать не могут-с, потому как к старой вере большое прилежание имеют, и построение святого храма для них большой соблазн.. Василиса Мироновна как об этом предмете начнут с о. Нектарием разговаривать-с, все равно как книга-с... Ей-богу-с! Как по печатному, так и отчитывают-с, так и отчитывают-с... О. Нектарий спорит, спорит с Василисой Мироновной да и скажет: "вы, Василиса Мироновна, необнакновенная женщина-с!... Оченно свободный разговор имеете и большую смелость!"    Мы немного помолчали. Вспомнив разсказ Калина Калиныча об его дочери, я спросил его:    -- У вас, Калин Калиныч, кажется, есть дочь?    -- Да-с... А то какже-с?-- спрашивал в свою очередь старик таким тоном, точно у каждаго человека непременно должна быть дочь,-- Только много с ней хлопот, с дочерью-то....    -- Какия же с ней хлопоты, Калин Калиныч?    -- А какже-с?... Ведь она -- женщина, а я в ихнем женском деле ничего не понимаю-с, вот и хлопоты-с... Я одно говорю, а она -- другое, да еще скажет: "вы бы ужь, родитель, лучше молчали!" Ей-богу-с! И замолчишь, потому как я мужчина и не могу понимать по женской части. Да и карахтер у Венушки какой-то необнакновенный-с, совсем какой-то неукротительный-с... Да-с. Еще при жизни Матрены Савишны-с это стало заметно. А покойница имела сама карахтер, можно сказать-с, жестокий, так другой раз возьмут Венушку-то, голову защемят-с промеж ног, загнут-с подол-с да и оштрафуют посредством крапивы-с... Из своих собственных, родительских рук-с! А все из-за чего? Венушка сизмала всем дерзкия слова говорила... Мать-то ее дерет, дерет, а она как вырвалась, сейчас заскачет на одной ноге, матери высунет язык и свои слова выражать: "Что, натешилась, а? Что взяла?" Ей-богу-с!... Горох у нас в огороде то был, для Венушки же больше и садили его, так нет-с, не хочу своего гороху, а подавай чужого-с... Подберет себе компанию мальчишек да и подобьет всех к соседке горох вороват. Облепихой звали соседку-то, большущая женщина из себя была, а в разуме не тверда-с... Возьмет палку-с, эта самая Облепиха, да с палкой в борозду и завалится,-- это ребятишек караулить-с,-- а тем это и любопытно-с. Даже до смеху доходило-с... А как мать умерла, Венушка от моих рук совсем отбилась, поступила в учительши, а насчет дерзких слов только слушай-с!... А ведь я ей что постоянно говорю: "Венушка, удержи ты свой вострой язык, Христа-ради! Посмотри ты на меня, ведь я тебе отец..." А она еще хуже от этих моих слов -- и, пойдет-с, другой раз и меня старика до слез доведет. Ей-богу-с! Хоть взять о. Нектария: человек, кажется, божественный и старички, а Венушка выдумала звать их сладчайшим... Разе хорошее это дело-с? Необнакновенный карахтер-с... И другие-то ругают меня, что такую дочь выростил, и что она неукротимо себя держит, а я ихняго дела-с совсем не могу понять-с. Ведь не могу же я голову меж ног да крапивой-с: первое -- Венушка на возрасте-с, девица вполне-с, а второе -- мужчине это совестно делать с женским полом...    -- Намеднись какой-то сезд был у учителей,-- продолжал Калин Калиныч, опять болтая ногами,-- множество их вобралось на Старом заводе, одолели нас с Евменией, да и народ какой-то оголтелый!... Были у них там какия-то собрания, начальство приезжало-с. Вот одинова на собрании-то ихний начальник и говорит-с: "а что, говорит, ежели, говорит, я приезжаю в школу раз и застаю учителя не в себе, значит пьянаго, приезжаю в другой -- опять застаю не в себе, в третий -- не в себе,-- что, говорит, я должон тогда делать с ним?" А Венушка не сробела да и говорит: "а что, говорит, делать, к примеру, учительнице, ежели, говорит, приезжает к ней начальство в школу раз не в себе, в другой -- опять не в себе и в третий раз не в себе?..." Натурально, этакия слова не понравились, и Венушке был большой выговор-с, а она только смеется-с. Ей-богу-с!...    Стоявшая над дымом лошадь, сивой масти, с разбитыми ногами и отвислыми ушами, точно хотела сказать, что она принадлежит никому другому, как самому Калину Калинычу. Чтобы проверить это предположение, я спросил старика, и лошадь действительно оказалась его. Спустя несколько минут, на дым пришла другая лошадь, худая, изморенная, с болтавшейся головой на тонкой шее и с волочившеюся длинною цепью, которая тянулась за ней как змея. Мне невольно бросилась в глаза эта цепь, а затем тонкия, сильныя ноги лошади и, особенно, ея широкая грудь, как-то неестественно переходившая в подобранный живот, какой бывает у загнанных кляч. Это была чистокровная киргизская лошадь по всем признакам -- и по большой горбоносой голове, и по длинным, мохнатым, поротым ушам, и по выступавшим углами широким костям передних лопаток и зада.    -- Изволили засмотреться на лошадку-с?-- прервал мои наблюдения Калин Калиныч.    -- Да, странная лошадь!    -- Нет-с, она не странная, а золотая лошадь, да-с!-- с какою-то гордостью заговорил Калин Калиныч.    -- Почему золотая?    -- Да так-с... Потому что цены ей нет -- вот какая это лошадь! Мало ли лошадей на Старом заводе, на всех других, на ярманках, а такой нет!... Нет -- и делу конец! Вы теперь, ежели случится вам быть на Старом заводе, спросите перваго мальчишку: знаешь "Разбойника?" -- непременно скажет, что знает. Это такая лошадь, такая лошадь... Еще ни на одном бегу ни одна лошадь не обошла ее; а зимой в санях -- да она горит, еретица, в оглоблях-то, огнем горит... Ей-богу-с! А почему ей цены нет?    Я сознался в своем неведении.    -- Ах, Господи, да неужли не слыхали-с?-- с каким-то укором заговорил Калин Калиныч, с сожалением глядя на меня.-- "Разбойник" -- двужильная лошадь, у ней двойной дух -- вот в чем вся сила-то!    -- Что это значит двужильная?    -- Двужильная-то?-- Это-с... это, к примеру, выходит так: проехали вы на "Разбойнике" полсотни верст, да ведь проехали вы их в три часа, сейчас остановились; она сейчас дохнет этак тяжело-тяжело разика два, и опять катай на ней пятьдесят верст -- стрела стрелой летит! Вот это и значит по-нашему двужильная лошадь. А силища у ней -- ужасти, ей-богу-с! Сто пудов семьдесят верст везет без отдыха... Двойной дух -- одно слово!    Я с удивлением посмотрел на "Разбойника" из душе не поверил словам Еалина Калиныча.    -- А где он достал эту лошадь?    -- Достал он ее, сударь мой, в степи, в кыргызах, а как достал -- не умею вам сказать-с. Ему тут же, на месте, давали за нее целый косяк лошадей,-- не отдал. "Разве я, говорит, сам себе враг?"... Вот он какой, Савва-то Евстигнеич!...    "Разбойник" стоял под самым дымом, полузакрывши глаза и слабо отмахиваясь коротким хвостом от жужжавших насекомых, и сколько я ни разсматривал его, решительно ничего не мог найти, кроме несоразмерно сильно развитой грудной клетки и несоразмерно тощаго живота. Таких киргизских лошадей я видал очень много на Урале.