IV.

   Эта вторая семья сначала пучила Ивана Павловича принципиально, как явление незакономерное. Естественныя требования природы сталкивались и со строгою буквой закона и с общепринятою моралью. Впрочем, последняя была податлива, а Иван Павлович знал, что его даже за глаза никто не обвиняет, а даже наоборот -- все на его стороне. С одной стороны, маленькое нелегальное увлечение, а с другой -- законныя проявления человеческой природы. Но это внешнее оправдание не делало Ивана Павловича. счастливее, потому что был другой, строгий и нелицеприятный суд, который рос в его собственной семье. По некоторым признакам он знал, что жена скоро догадалась об его отношениях к Настеньке и по женской логике была, кажется, довольна, что все свелось на такую комбинацию. Ведь было бы в тысячу раз хуже, если бы Иван Павлович сошелся с какой-нибудь интеллигентною женщиной, у которой явились бы от него дети и которая потребовала бы развода на законном оснований, Ольга Сергеевна цеплялась за призрак семьи, щадя детей. Но беда в том, что дети подрастали и з одно прекрасное утро могли сделать приятное открытие о существовании таинственных братцев и сестриц. Ивану Павловичу показалось даже раза два, что Маруся как будто догадывается. Ведь девочки развиваются гораздо раньше мальчиков, и только одни родители остаются в счастливой уверенности, что дети ничего не понимают и не могут понимать, кроме того, что внушается им дома и в школе.    Последняя мысль просто убивала Ивана Павловича, и он никак не мог примириться с ней. Что он скажет дочери? Конечно, она будет на стороне матери, и он в ея детских глазах потеряет все. Это последнее соображение заслоняло все остальныя. Как хотите, а ведь в известном возрасте весь фокус всей нашей жизни сосредоточивается именно в детях, которыя являются продолжателями и наследниками всего нашего я. Детский суд самый жестокий, Ивану Павловичу делалось больно, когда его мысли направлялись по этому привычному, избитому руслу,    А тут еще случилось такое обстоятельство, которое окончательно убило Ивана Павловича. Раньше была и логика и оправдание, а тут не оставалось уже ничего, кроме вопиющей несообразности. Дело заключалось в переводе Ивана Павловича из гражданскаго отделения в уголовное, да еще прокурором суда. Устроил это, помимо него, его доброжелатель, покойный председатель суда, и в первую минуту Иван Павлович даже не соображаль в полном размере разверзавшуюся под его ногами пропасть. То, что нисколько не касалось его, как члена гражданскаго отделения, ведающаго исключительно имущественными правонарушениями,-- именно это сейчас захватило его всего. Со своей прокурорской каѳедры Иван Павлович теперь должен был громить самого себя, как явнаго нарушителя святости семейнаго очага. А таких дел было немало, и каждый раз ему было как-то неловко обвинять самого себя.    На выручку к Ивану Павловичу явилась привычка. Первое жуткое чувство постепенно стушевалось, сменившись какими-то полумыслями, в роде того, что, конечно, это не может так оставаться, но пока ничего нельзя сделать, и т. д. Затем, человек так охотно извиняет себе личные недостатки, являясь лучшим адвокатом.    Так дело и тянулось из года к год. Иван Павлович не обращал никакого внимания на начинавшееся недомогание, сваливал его на переутомление. Друг Чередов тоже не высказывался определенно, а только мычал, стараясь уклониться от прямого ответа. В первый раз он узнал о грозившей ему опасности от Настеньки. Она встретила его с заплаканными глазами и долго не хотела обяснить, в чем дело.    -- Да что такое случилось?-- начал сердиться Иван Павлович..    Настенька окончательно расплакалась, и, заливаясь слезами, наконец обяснила.    -- Скоро вы умрете, Иван Павлин, а как я-то останусь?    -- Фу, какия глупости... Кто это вам сказал?    -- Все кульеры в суде давно знают, что вы скоро помрете, и только скрывали от меня... Куда я-то денусь?    Получилась самая безобразная сцена, начиная с того, что Настенька думала только о себе и, по отношению к Ивану Павловичу, выказала самый откровенный эгоизм. Ни тени жалости или участия именно к человеку, который, по мнению курьеров, должен скоро умереть. Иван Павлович настолько растерялся, что решительно не знал, что ему отвечать этой безумной. В конце концов он про себя оправдал ее, как женщину-мать, которая в своем лице заботится о судьбе детей. Он уже давно сам думал об обезпечении своей второй семьи и все как-то откладывал день за днем. Да, он купит небольшой домик и положит в банк на имя детей обезпечивающий их воспитание капитал.    -- Дьяконица-то вот что говорит,-- обясняла Настенька:-- в суд, говорит, надо подать, пока жив, а как помрет, говорит, все законным детям и достанется. Ну, я-то не такая, чтобы на зло вам делать.    К довершению картины от Настеньки пахло уже прямо водкой, что было хуже всего.    -- Зачем вы пьете, Настенька?-- спрашивал Иван Павлович, стараясь придать мягкость своему голосу.    -- С горя выпила рюмочку... Какая моя жизнь, ежели разобрать? Не в людях человек... А помрете, так я и на похороны-то не посмею прийти... Только себя и вас срамить.    -- От кого же курьеры слышали, что я умру?    -- От вашего доктора Чередова... Он был вызван в суд и говорил в судейской комнате, а курьеры слушали.    -- Все это глупости, а вот вы водку не должны пить.    -- Скучно сделается -- вот и выпьем с дьяконицей. Она-то такая же горюша, как и я.    Удивительнее всего то, что Настенька относилась к Ольге Сергеевне с какой-то особенною ненавистью, точно она была главною виновницей ея неудачно сложившейся жизни. Эта несправедливость коробила Ивана Павловича, но что он мог ответить Настеньке, когда чувствовал виноватым одного себя?    -- За меня хороший иконостасный столяр сватался,-- обясняла в сотый раз Настенька.-- А я-то оказала себя совсем дурой. Он женился на моей подруге, вот как хорошо сейчас живут... И домик свой, и лошадь держит, и все у них есть.    Настенька опять была права... Конечно, ей лучше было выйти замуж за столяра, она была бы в своей среде и была бы счастлива, а сейчас походила на рыбу, которую вытащили из живой воды и посадили в аквариум.    Что ожидало Настеньку, если предсказание курьеров сбудется? Иван Павлович думал об этом с ужасом. Нормальных исходов было два: или она сопьется в конец, или -- еще хуже -- пойдет по торной дорожке потерявшейся женщины. Положение, во всяком случае, получалось безвыходное, и Ивану Павловичу делалось жутко до озноба. Сколько он передумал на эту неразрешимую тему в свои безсонныя ночи за последнее время!    Лежа сегодня с открытыми глазами, Иван Павлович точно опускался на дно какой-то глубокой пропасти. Пред ним во всей яркости выступал теперь вопрос о его незаконных детях. Что их ждет, этих маленьких человечков, которые должны будут расплачиваться всю жизнь за чужую вину?.. У него, Ивана Павловича, не хватало смелости даже на то, чтобы усыновить их, потому что, с одной стороны, связывало его служебное положение, а с другой -- страх и совесть пред законною семьей. А ведь скоро наступит у них тот возраст, когда сам собой явится вопрос об отце. Да, они, вот эти дети, произнесут роковое проклятие над его могилой и будут совершенно правы.    -- Боже мой, что же это такое?!-- стонал Иван Павлович, хватаясь за голову.-- Ведь я же никому не желал зла... Все вышло как-то само собой.    Страстная жалость охватила его именно по отношению к незаконной семье, которая не имеет права даже на официальное горе осиротевших людей. Для этих несчастных детей он являлся только таинственным дядей, который приходил к ним периодически и старался заглушить неудержимое детское любопытство игрушками или сластями. Их было трое, два старших мальчика и младшая девочка. Это были здоровенькия дети, в которых Иван Павлович напрасно искал самого себя,-- они все вышли и лицом и здоровьем в мать. Кто их будет воспитывать, какие люди будут иметь на них влияние, что будет их интересовать? Являлась целая масса неразрешимых вопросов, отзывавшихся в душе мучительною болью.    -- Как я не подумал он этом раньше?-- удивлялся Иван Павлович, вызывая прошлое.-- А ведь, кажется, было достаточно времени для обдумывания... У Маруси и Аркадия останется мать, которая сумеет их повести; наконец они уже в таком возрасте, что и сами найдут дорогу, а ведь эти -- совсем малыши... Господи, что с ними будет? Отца они не узнают, а мать -- пьяница... Бедныя, бедныя, бедныя детки!..    Неотступная мысль о незаконных детях приводила к самым нелепым комбинациям. Например, доктор Чередов -- старый холостяк, отчего бы ему не заняться их воспитанием? Ведь в этом и смысл жизни, и определенная цель, и счастье. Неужели лучше кончить безнадежным клубным завсегдатаем? Самому Ивану Павловичу, как имеющему законную семью, это было неудобно выполнит, а Чередову буквально ничего не стоит, тем более, что и общественное мнение, и его служебное положение, и семейная обстановка -- ничто ему не мешает. Но все это была одна только фантазия человека, измученнаго безсонницей... А если бы, конечно, после его смерти, занялась воспитанием этих несчастных детей Ольга Сергеевна? Ведь они, до известной степени, не чужия ей, а общественное мнение возвело бы ее в святыя женщины...    -- Ну, здесь уже окончательно ничего не выйдет,-- опровергал самого себя Иван Павлович.-- Женщины именно этого никогда не поймут.    У него являлось даже скрытое озлобление против жены. Ея жизнь, все равно, давно кончена, а остается, значит, жить только для других. Какие же "другие" могут быт ближе, конечно, после собственных детей? Выступало ничтожество женской души со всеми ея характерными признаками. Ведь он будет покойником, а к покойникам не ревнуют... Иван Павлович отчетливо до последней мелочи представлял себе обяснение с женой по этому щекотливому вопросу и вперед видел куриное выражение ея лица и недоумевающий испуг. Чем какая-нибудь Настенька хуже?    Перебирая возможныя комбинации, Иван Павлович в конце концов остановился совершенно неожиданно на Марусе. Ведь она уже большая девушка и поймет все. Затем в ней нет еще этих проклятых бабьих мыслей, окрашенных безнадежным эгоизмом. Да, именно с ней можно переговорить... Никто лучше не поймет его, как именно Маруся.