Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович
СУД ИДЕТ.
Смертный приговор был произнесен... Прокурор Иван Павлович Мухин, в качестве больного, ожидал решении консилиума, сидя в своем кабинете у письменнаго стола. Он настолько владел собой, что мог заниматься, и по время консилиума "подготовлял" дело о мещанине Иванове, котораго обвиняла жена в развратном сожитии с девицей Петровой. Дело по существу ничего особеннаго не представляло, и Иван Павлович в другое время не обратил бы на него внимания. Сейчас он несколько раз тер свой лоб длинной, исхудавшей рукой с напружившимися жилами и, читая протокол следствия, несколько раз поднимал густыя брови с какой-то хорьковой проседью. Ему на вид было под пятьдесят, хотя какая-то таинственная внутренняя болезнь делала его старше. В лице и во всей фигуре чувствовалось что-то строгое и особенно внушительное, что заставляло трепетать не одного подсудимаго. Особенно строго смотрели серые большие глаза. Прибавьте к этому, что Иван Павлович почти никогда не улыбался, и выражение его застывшаго лица не смягчалось даже легкой сединой, пробивавшейся в бороде и в усах. Одет он был тоже как-то строго, несмотря на то, что должен был сидеть дома. Когда он сидел за своим письменным столом, казалось, что он видит перед собой какого-нибудь подсудимаго, как сейчас видел вороватаго мещанина Иванова, соблазнившаго мещанскую девицу Петрову к незаконному сожитию. Ивану Павловичу рисовался этот Иванов во всей своей прелести,-- как он лгал в течение всей своей мещанской жизни,-- лгал жене, лгал девице Петровой, лгал следователю и будет лгать на суде. Закон, в сущности, очень милостиво относится к подобным субектам. -- Подвергнуть церковному покаянию...-- мысленно повторил Иван Павлович будущую фразу судебной резолюции. Эти мысли были прерваны поднявшимся в гостиной говором и шумом шагов. Значит, консилиум кончился и доктора расходятся. Иван Павлович поморщился. Лично он был против этой глупой церемонии, но Ольга Сергеевна хотела устроить консилиум и настояла на своем с чистоженским упрямством. Она верила больше всего своему Костецкому, хотя он, в данном случае, был совершенно безполезен, как специалист по женским болезням. Врачи из гостиной отправились в кабинет. -- Вот Сергей Матвеич обяснит вам все,-- говорил старичок доктор Балясин, пользовавшийся в городе репутацией "нашего Захарьина".-- Да... -- Да?-- как-то некстати проговорил Иван Павлович, продолжая в уме казнить развратнаго мещанина Иванова. Докторов собралось пять. Веселый толстяк Чередов, желчный и худой поляк Матвеевич, молчаливый немец Манштейн, Костецкий, немного вертлявый и кокетливый, как все дамские доктора, и старик Балясин. Иван Павлович, конечно, всех их отлично знал, как знают друг друга только в провинциальных городах, где поневоле выучивают человека наизусть. Балясина Иван Павлович недолюбливал, как стараго хитреца и порядочна! о интригана, подкупавшаго пациентов своими вкрадчивыми, мягкими манерами. Он вечно точно подкрадывался к чему-то. Костецкий ушел к Ольге Сергеевне, которая ожидала его в своем будуаре. -- Вы совсем кончили, господа?-- как-то сухо спрашивал Иван Павлович, предлагая гостям ящик с сигарами. -- Сергей Матвеич обяснит все...-- повторил Балясин, потирая свои всегда холодныя руки.-- До свидания, Иван Павлыч! Манштейн молча протянул свою широкую немецкую руку, походившую на тюлений ласт, и Ивану Павловичу показалось, что и он и Балясин стараются поскорее убраться и будут очень рады, когда очутятся на свежем воздухе. Чередов, против обыкновения, молчал, посасывая сигару. Он всегда садился на одно место на диване, в самой неудобной позе, и потирал жирное колено левой рукой. В гостиной послышался жиденький тенорок Костецкаго, который тоже, видимо, торопился. Ольга Сергеевна проводила его до дверей передней и вернулась. -- А у нас устраивается любительский спектакль...-- сообщил Костецкий последнюю городскую новость, пожимая руку Ивана Павловича.-- Да... В главной роли выступает Анна Ивановна... У ней есть темперамент... священный огонек... Вы вечером будете в клубе? Ах, виноват, мы вас подвергаем карантину... да... Ивану Павловичу казалось, что консультанты держат себя с ним как-то официально и говорят совсем не то, что думают. Это его раздражало, и он был рад, когда горничная затворила за ними дверь. От волнения у него в последнее время получалось ощущение какой-то тупой боли в левом боку, и он дергал плечом, инстинктивно стараясь от нея освободиться. Потом ему было неприятно, что жена не вошла в кабинет, хотя и понимал, что ей было тяжело выслушивать во второй раз докторское обяснение,-- он не сомневался, что врачи были против него, т.-е. против его болезни, и вперед приготовился выслушать какую-нибудь неприятную новость. В душе он не верил врачам, их искусству и медицине вообще. Доктор Чередов продолжал сидеть на диване, пуская клубы синяго дыма. Это была его дурная привычка, с которой Ольга Сергеевна никак не могла помириться. -- Да, многоуважаемый...-- заговорил он, когда Иван Павлович вернулся в кабинет. -- Могу помочь тебе,-- предупредил его Иван Павлович:-- я догадываюсь, что вы не согласны с моим сердцем... Я приготовился к самому худшему и боюсь только одного, чтобы напрасно не потревожили Ольгу Сергеевну. В свое время все будет... -- Да, многоуважаемый... Гм... Иван Павлович любил Чередова, любил без всякаго основания, а просто так, как любят друзья. Он чувствовал себя как-то лучше, когда Чередов входил к нему в кабинет; любил его добродушное русское лицо, глядевшее так просто своими близорукими, большими карими глазами, любил ленивую походку с развальцем, любил его манеру говорить и смеяться. Чередов был милый человек, который всем говорил -- "многоуважаемый": завертывал на минутку а просиживал часы; постоянно терял свою шапку; надевал чужия калоши; разсказывал один и тот же анекдот, как новость, и томил хозяина в передней, прощаясь по десяти раз. -- Да, многоуважаемый, мои коллеги не совсем хорошо отнеслись к твоему сердцу... Оно мне ужо давно не нравится. Вообще машинка испортилась... да... Чередов подбирал слова, напрасно желая попасть в свой шутливый тон, который уже совсем не подходил к данному моменту. -- Видишь ли. многоуважаемый, в чем дело...-- продолжал он, исчезая в облаке табачнаго дыма.-- Конечно, все мы смертны, и медицина не всесильна... да... -- Не тяни, пожалуйста... Говори прямо: очень плохо? -- Да, т.-е... как смотреть на дело... -- Знаешь, я не люблю уклончивых ответов, да и обманывать самого себя -- неблагодарный труд. С год протяну? -- Дело в том, что нужно опасаться катастрофы... Есть опасные признаки, и я не скрываю от тебя опасности... Но наш приговор не имеет еще обязательнаго характера... Есть и надежды... т.-е. мы можем ошибиться, как и другие консультанты. -- Да, это, действительно, надежда...-- заметил Иван Павлович, подергивая левым плечом.-- Впрочем, все на свете идет так, как следует итти.... У природы есть свои законы. Больше всего огорчило Ивана Павловича то, что доктор не мог определить срока, когда он приблизительно опять может заняться своей привычной работой в суде. Развратному мещанину Иванову положительно везло какое-то слепое счастье, и он, наверно, как налим, вывернется из рук правосудия. Иван Павлович не доверял своему помощнику, который был и молод и неопытен. -- Нужно взять годовой отпуск...-- тянул доктор.-- Сейчас, зимой, конечно, деваться некуда, а на лето мы отправим вас на Рейн, в Наугейм... Будете купаться в шпруделе. Вообще не следует терять надежды... -- Ну, годового отпуска я не возьму,-- решительно заявил Иван Павлович, начиная сердиться на доктора.-- Я прослужил двадцать три года и пользовался отпуском в две недели только один раз, когда была больна жена. Доктор молча пожал плечами и заговорил о чем-то постороннем, неловко заминая разговор. Негодяй Иванов окончательно уходил из рук прокурора, и Иван Павлович опять видел этого дрянного лгунишку, который, наверно, опять обманет какую-нибудь неопытную мещанскую девицу. Карающая рука безсильно падала, а лукавый мещанин торжествовал. Иван Павлович окончательно разсердился на доктора и, по пути, на всю медицину. В свою очередь, доктор тоже немного разсердился. Как это люди не хотят понять, что все кончено и упрямство ни к чему не поведет. Конечно, Иван Павлович -- служака, но как он не поймет, что его положение безнадежно... Эти сердечные больные все на один лад: надежда до конца, пока не протянет человек ноги. А тут еще приговоренный к смерти старый друг... Чередов с эгоизмом здороваго человека думал о том, как бы хорошо было поскорее отделаться от упрямаго друга и освежиться на воздухе. Собственно, жалости он не испытывал никакой. Мало ли людей умирает, и в свое время каждый умрет. Сердечные больные -- самый несносный народ, потому что они до конца могут держаться на ногах и не верят докторам. Извольте иметь дело с таким субектом. -- Корольков опять проигрался, многоуважаемый,-- сообщал доктор.-- Я не понимаю, откуда он берет средства? Режется отчаянно. -- А Мандрыкин?-- машинально спрашивал Иван Павлович. -- Ну, этот не пропадет... Совсем погибал и, представь себе опять отыгрался... Все удивляются, многоуважаемый. Про себя доктор невольно подумал: "Вот тоже интересный вопрос... У человека смерть на носу, а его заботит, отыгрался или не отыгрался Мандрыкин". -- У Братчикова жена очень больна,-- сообщил он в заключение ни к селу ни к городу.-- на-днях был консилиум. По моему мнению, она без надежна... -- Кажется, у них трое детей?-- спросил Иван Павлович, поднимая брови. -- Да, что-то около того...-- равнодушно ответил доктор.-- Собственно говоря, был самый пустой случай... да... Но произошло одно неприятное осложнение, тоже, по существу, ничтожное, а вместе эти пустяки совершенно изменили картину. -- В вашей медицине все так: маленький хирургический случай, пустяки, а смотришь -- и разыграется что-нибудь серьезное, -- Не всегда, многоуважаемый. По лицу доктора Иван Павлович заметил, что тот только тянет время, а самому давно хочется уйти. Ему это было и обидно и больно. Именно теперь ему хотелось, чтобы доктор посидел подольше, что-нибудь болтал и вообще наполнял ту пустоту, которую Иван Павлович начинал чувствовать у себя дома с каждым днем все сильнее. Это было совершенно особенное ощущение, которое испытывается при переезде на новую квартиру, когда еще не решено, где и какую мебель поставить. -- Однако мне, многоуважаемый, пора...-- решительно заявил доктор, поднимаясь. -- А я думал, что ты останешься позавтракать? -- Нет... У меня есть один трудный случай. До свидания, многоуважаемый... Остановившись в дверях, доктор, точно в оправдание, пробормотал: -- Да, многоуважаемый, значит, того... Недурно бы отпуск взять. А впрочем, я заеду...
