- Приготовь ужин, из дома не выходить, - и сразу ушёл.

Я плакала тонко и жалобно. Жизнь вдруг показалась такой несправедливой и страшной. За что мне это? Я вспомнила Костю. И перестала задаваться этим вопросом.

Сварила суп, гречневую кашу. Нашла тушёнку и смешала с кашей. Порезала салат из помидоров и пекинской капусты с фирменной маминой заправкой, для которой в столе нашлись и уксус, и горчица, и даже мёд. Надеюсь смогу угодить и избежать нового наказания.

Всё время, пока готовила, я, то в голос плакала, то тоненько скулила.

Мужчина вошёл и хмуро приказал накрывать на стол.

Дрожащими руками я налила и поставила перед ним суп, потом кашу с тушёнкой и глубокую миску с салатом.

- Себе тоже, - буркнул.

- Я не хочу, - едва слышно произнесла я.

- Я сказал. себе тоже, - повторил мой мучитель вроде спокойно, но я так испугалась, что наполненная для себя тарелка в трясущихся руках, дрожала настолько сильно, что пока поставила, несколько раз обожгла руки, выплеснувшимся на них, горячим супом.

- Садись и ешь, - в голосе мужчины звучала злая досада.

У меня же, нос распух и не дышал от часового рёва, волосы всколочены, как у ведьмы, рука с ложкой трясётся так, что до рта почти ничего не доношу.

Мужчина быстро ел, время от времени зыркая на меня острым колющим взглядом. От каждого такого я испуганно вздрагивала всем телом. Мне удалось, с трудом, впихнуть в себя всего несколько ложек супа, когда мой сотрапезник уже не только съел весь свой суп, но и кашу с тушёнкой и большую половину салата.

Он как-то тяжело поднялся и поставил на огонь чайник. Потом положил немного каши с мясом и плюхнул тарелку с этим передо мной, пододвинул остатки салата. Я тяжело вздохнула, понимая, что заставляет есть. Он сел напротив и, молча, хмуро смотрел на меня, пока я доедала. Это было так мучительно, что я уже запихивалась, пока не закашлялась. Он раздражённо несколько раз ударил по спине, помогая прокашляться. Тоже больно.

Закипел чайник.

- Можешь звать меня Михаил, - словно нехотя, сообщил мужчина, стоя ко мне спиной и делая нам две чашки чая.

- А я.. - я знаю, как тебя зовут, оборвал меня Михаил и поставил передо мной чашку, - пей и ложись. Завтра рано вставать.

Спала я на полу, там же, где очнулась, на куче грязного тряпья.

А утро для меня началось ночью. По крайней мере, солнце ещё не встало, когда Михаил отвёл меня на работу и запер в цехе.

Я снова стояла возле стола, а рядом полная клеть капусты.

Когда неожиданно звякнула дверь, я с ужасом посмотрела на, наполовину полную, клеть, и вся сжалась. Мужчина подошёл к столу и бросил на него женские тёплые чёрные перчатки. Вышел, не сказав ни слова, только звякнула задвижка на двери.

Руки у меня уже страшно замёрзли, поэтому перчатки я натянула не задумываясь. Когда пальцы согрелись, даже работа пошла легче.

Вечером, к приходу Михаила в клети оставалось четыре кочана. Он подождал, давая мне окончить работу, и когда клеть опустела, начал снимать ремень. Я как увидела, сразу заревела. И к поддону вёл и через колено перекидывал он меня уже рыдающую во весь голос. Четыре удара - не девятнадцать, и наказание закончилось очень быстро, но я продолжала плакать и в туалете, и всю дорогу до спального домика.

Горько рыдала пока готовила нехитрый ужин и, когда он вернулся и рявкнул:

- Прекрати выть!

Я-то прекратила, но слёзы сами лились из глаз без остановки, когда мы сели есть. Они стекали по щекам или носу и капали одна за другой в тарелку. Михаил дёрнулся в мою сторону и я, распахнув глаза, уставилась на него испуганно: неужели изобьёт за то, что не могу сдержать слёзы. Он посмотрел мне в глаза и заскрипел зубами.

- Ешь давай быстро и ложись. Завтра рано вставать.

Посуду во второй день он, как и в первый, мыл и убирал сам.

Прошла неделя. Каждую ночь мне снилась капуста. Целый день я старательно работала, но всё равно каждый вечер неизменно получала ремнём. Правда, не больше пяти ударов, но рыдала я потом весь вечер и засыпала в слезах.

Михаила я боялась на подсознательном уровне. Стоило ему приблизиться, меня начинало мелко трясти. Спасало только то, что я общалась с ним дважды в день: когда он будил и отводил меня на работу и, конечно, вечером, когда он принимал мою работу, наказывал, и ужинал со мной.

Сам Михаил спал на удобной кровати за занавеской, а я по-прежнему - на куче тряпья под стеночкой, укрывшись своим же пуховиком. Я уже неделю не мылась, не расчёсывалась и даже не беспокоилась по этому поводу. Михаил уже не воспринимался, как в первый день, мужчиной, скорее был палачом.

Не зря говорят, человек ко всему привыкает. Я словно втянулась. Как зомби, шла утром на работу, тупо глядя на широкую мужскую спину впереди. До позднего вечера работала, выполняя однообразные движения, как робот. Каждый раз, надеялась успеть обработать всю капусту и каждый раз чуть-чуть не успевала...

В один из дней в щель внизу двери протиснулся котёнок, маленький, дрожащий, с редкой чёрной шёрсткой. Он немного дрожал, и словно боялся, что его прогонят из этого, защищённого от холодного ветра укрытия. Почти лысая голова и тонкая полоска, едва прикрытого шерстью скелетика, на четырёх лапах - невероятно некрасивый котёнок. Я бросила капусту и осторожно подошла, и взяла на руки крошечное, дрожащее от холода, тельце. Котёнок совершенно не сопротивлялся. Я засунула малыша за пазуху. Прямо в лифчик. Он заурчал как маленький трактор, а я вернулась к капусте. С измученным худым котёнком за пазухой мне стало настолько... легче, что я негромко запела, продолжая работу. Я пела нежные детские колыбельные своему чёрному малышу, пела детские песенки из мультфильмов. День закончился и капуста в клети тоже, а моего персонального мучителя не было.

Я села на тот самый поддон, возле которого проходили ежевечерние экзекуции и устало прикрыла глаза. Котёнок за пазухой затих совсем, видимо, уснул.

Загремела входная дверь. Вошёл Михаил. Хмуро посмотрел на меня, потом, на пустую клеть и махнул головой на улицу, сам выходя первым.

Я двинулась по привычному маршруту: туалет, спальный домик.

Готовить ужин начала сразу, без приказа, и мужчина, увидев, что всё движется по накатанной, привычно ушёл.

А я сразу быстренько достала котёнка и навалила ему на тарелку тушёнки. Бедняга ел, дрожал и урчал. Тонкий куцый хвостик стоял струной и тоже мелко подрагивал. На скелете постепенно округлился животик. Малыш теперь был пузатым кошачьим скелетиком. Я тихонько засмеялась, глядя на него. В этот момент и зашёл Михаил.

Он буквально озверел, увидев котёнка на столе, облизывающим его тарелку.

Протянул руку, но я успела первой схватить и ловко спрятать малыша за пазуху.

- Вышвырни его на улицу! Быстро!

Я медленно отступала к стене, скрестив руки на груди, в попытке защитить своё сокровище. Михаил больно схватил меня за руки, а я вцепилась, не помня себя, зубами в его кисть изо всех сил.

- Ах, ты сука! Б..ть! Я тебя по стенке сейчас размажу! Разожми зубы, тварь! - он тянул меня за волосы и я, наконец, разжала зубы и сразу получила звонкую пощёчину, даже в ушах зазвенело. Появилось ощущение, что щека увеличилась в два раза!

Терять мне всё равно нечего.

- Палач! Садист! Гад ползучий! Проклинаю! - с ненавистью шипела я ему в лицо наболевшее.

Он залез мне за пазуху, достал котёнка и вышвырнул его на улицу. А меня со всего маха толкнул на мою кучу тряпья.

- Обойдёшься сегодня без ужина.

Я лежала, глотая слёзы, пытаясь аккуратнее расположить, ударившееся при падении и теперь ноющее, бедро. Щека горела огнём, но, при мысли об укусе, на душе становилось так... хорошо.

Михаил некоторое время возился возле кухонного уголка, потом ушёл за занавеску.

Я подождала с часок. Когда решила, что он, наверняка уже, уснул, поднялась, и в одних колготках и свитере, не обуваясь, на цыпочках, тихонько выскользнула за дверь. На улице было очень холодно и стояла темень непроглядная, ни звёзд, ни луны чёрном на небе.