На уровне элементарной интуиции, практически каждый человек в состоянии точно определить, с чем он имеет дело: с живым или неживым. Антропософия помимо привычных пяти чувств, базирующихся на физических органах, выделяет еще семь чувств, в настоящее время не сильно развитых и не имеющих своей материальной основы, однако уже вполне проявляющихся в обычной жизни и опирающихся на сформированные эфирные органы в теле жизненных сил. Одно из таких чувств – чувство жизни. «С помощью чувства жизни мы переживаем жизнь внутри нас, но в основном только тогда, когда она нарушается, когда мы заболеваем, когда нам неприятно или больно в каком-то месте; тогда проявляется чувство жизни и показывает нам: это или то болит. Когда жизнь протекает здоровым образом, это чувство находится в подсознании», – говорит Штайнер. Но в далеком будущем это чувство, развиваясь, поможет нам отличать живое от неживого, а еще в более отдаленной перспективе – будет участвовать в создании жизни самим человеком. До тех же пор человек не может осознанно создавать жизнь. За него это делают представители высших духовных иерархий.

Мужчина может оплодотворить, а женщина зачать и родить ребенка, но делают они это не потому, что своим собственным произволом в состоянии творить живое, их влечет потоком, управляемым глубоко и высоко извне. Если же человек, призывая неконтролируемые и неуправляемые им силы все же пытается вырастить в пробирке живое существо – то это везде и во все времена считалось черной магией, не имеющей никакого отношения к бескорыстному творческому акту. Это искусство перестанет быть магическим только после того, как сознание человека дорастет до ясного понимания и овладения сложнейшими процессами, протекающими в момент сотворения жизни.

Пока же мы не обучились этому, перед нами встает еще одна проблема – некий дуализм, ибо живое мы всегда видим в паре с неживым, и не можем сказать «неживое», не противопоставив ему «живое». Мы не умеем определять и обсуждать смерть без определения жизни, и наоборот.

Предположим, нечто большим и широким потоком вползает из непрерывной бесконечности в некое иное пространство, и очень условная граница между ними – есть область живого-неживого, которую можно охарактеризовать как сферу, где неживое становится живым, а живое – неживым. Это зона постоянного порождения и преобразования неживого в живое и наоборот. Если в итоге часть этой зоны отпочковывается от своего генезиса, и в некотором отдалении от области порождения возникают вакуоли, относительно замкнутые, с множеством связей между собой, мы получаем потрясающую картину нашего привычного социального мира, который вроде бы и живет, но на самом деле уже никакого отношения к непрерывности или бесконечности не имеет. Здесь люди становятся социальными существами, и едва оторвавшись от границы порождения жизни, тут же начинают обсуждать политику, экономику, культуру, науку, технику, бизнес, моду и многое-многое другое – человеческое, но не метафизически-божественное. В терминологии Левинтова первое из этих пространств можно назвать реальностью как естественной формой реализации святых и непостижимых истин из состояния суперпозиции, а другое, формирующееся за счет отколовшихся от зоны живого-неживого конструкций, – действительностью, или сферой деятельности людей, направленной на преобразование и устройство мира в соответствии с собственными представлениями и целями человека как «недодемиурга».

Эту схему на одном их семинаров, посвященных построению понятия витальности, предложил В.А. Павлов.

Жизнь, таким образом, – маргинальна. Она формируется и концентрируется в узкой пограничной зоне интрузии реальности в действительность. И поскольку граница эта постоянно меняется, то все то, что вчера было смертью, может стать жизнью, и наоборот.

По версии С.Н. Булгакова (1871 – 1944 г.г.), которая была выдвинута исследователем в его работе «Философия хозяйства» (1912), существует непрерывный трансцендентный переход из смерти в жизнь и из жизни в смерть. Живое и неживое у него зачастую синонимы. Вот такую лемнискату он называет коммунизмом и всеобщностью жизни, и достаточно активно обсуждает тезис о том, что существует только смерть, а жизнь – это лишь некий узор на ее поверхности. И это один ход.

А второй ход – что, вообще-то говоря, существует только жизнь, которая может замирать и сохраняться в потенции, и в этом смысле монизм жизни, ее ритм, целостность и единство – обозначим его как панзоизм – противостоит взгляду о пантанатизме смерти.

Булгаков заявляет это как метафизическую гипотезу, которая представлена на схеме объемлющей рамкой, и говорит о том, что жизнь первична, и что на самом деле существует только она, выраженная, однако, в замирающих время от времени формах бытия.

Дальше в тезисе о том, что существует только жизнь, представленная разными видами, в том числе и потенциальной, либо остановленной, а смерть есть лишь способ сжаться и пересидеть неподходящую для активной жизни фазу, у Булгакова проскакивает божественный мотив о переходе жизни в смерть и последующем воскрешении как торжестве жизни.

Материя, организованная жизнью, – это уже тело, выступающее как совокупность органов, посредством которых жизнь овладевает мертвым пространством. Материя всегда каким-то образом самоорганизована, и через нее как раз и идет процесс овладения тем, что выглядит как мертвое пространство. Соответственно, космос является потенциальным телом живого существа. У нас нет границ! Вопрос только в том, в каких формах мы сможем или не сможем осуществлять эту экспансию.

Живя, человек питается миром, в буквальном смысле поедает его. То есть, каждым вздохом, каждым глотком, каждым укусом мы – люди – едим мир, поскольку в любом из этих кусков и кислородно-азотных захлебов удерживается вся вселенная. В этом смысле мы всегда существуем как некоторый специфически организованный для нас, но не очень значимый элемент вселенной, и жизнь тогда представляется способностью принять мир, или питаться им.

Еда есть причащение плоти мира, что коррелирует с церковным таинством евхаристии – соединения с Богом путем причащения хлебом как телом Христа и вином как Христовой кровью. Любое действие человека евхаристично, ибо он и есть то самое, через что потребляется мир. Абсолютно любое его действие – и он уже творец, он приобщен.

Эту возможность потребления Булгаков фиксирует как принципиально основанную на метафизическом коммунизме мироздания, а вовсе не как удовлетворение потребности на потеху своему эгоизму. Для него коммунизм – это не вульгарное представление К. Маркса (1818 – 1883 г.г.) и его последователей о социальном устройстве, но некая всеобщность и изначальное тождество всего сущего. Если мы являемся элементами этого мира, то будучи в нем возникшими, мы уже никуда из него не денемся. Мы ему тождественны, и остаемся в нем навсегда. Мы можем существовать, будучи представленными в любой форме, но никогда не исчезнем, хотя структуры могут быть разными, и никуда не денемся как совокупность элементов этого мира.

Вселенная, которая породила другую – живая, но порожденная вселенная вполне может оказаться мертвой, пока сама не породит новую вселенную.

Вывод: живое отличается от неживого наличием высшего Я-сознания и степенью его удаленности от физических оболочек существа.

Логично предположить, что жизнь составляет основу витальности. Витальным, или жизненно необходимым для живого является то, что придает осмысленность его существованию и тем самым непосредственно связывает миссию его пребывания на Земле с миссией его высшего «Я». Если мы можем объяснить смысл существования того или иного явления в рамках задач объемлющего сознания, тогда можно говорить о некоторой степени жизни этого явления. Живо то, что обладает высшим смыслом как живой духовной сущностью. То же, что не обладает высшим смыслом или даже противоречит ему – мертво.