Не успев даже толком взглянуть в него, Серега разложил конспект на трибуне. Название прочел легко, с выражением, даже как-то вдохновенно. А дальше… Почерк у замполита – словно врач написал историю болезни.

Проверяющий застал лейтенанта, когда тот добросовестно, по слогам проговаривал какие-то тезисы. Сначала он расшифровывал слова по отдельности, а затем уже, облегченно вздохнув, торжественно произносил предложение целиком.

Послушав минут десять, полковник сообщил солдатам, что в связи со служебной необходимостью политзанятия переносятся на вечер, и пригласил Серегу в канцелярию.

Слушать объяснения по поводу замполита не стал. Швырнув на стол чужой конспект, потребовал, чтобы тот представил свои.

Конспекты у Сереги были. Какие-то. Со съездами, пленумами и их историческими решениями.

Почитав, проверяющий поинтересовался:

– А где речь Леонида Ильича на таком-то пленуме?

Серега заверил, что она есть, но в другом конспекте, который где-то там, дома.

– А остальные тоже «где-то там, дома», – ехидно заметил полковник про конспект с работами другого Ильича.

– Так точно, – подтвердил лейтенант.

– И какие же вы его работы знаете? – с той же ехидной улыбкой не унимался инспектор.

Серега знал. Несколько. Мучительно напрягая память, он назвал их, закончив «Детской болезнью левизны в коммунизме».

– И о чем же она? – все никак не мог угомониться полковник.

Детские болезни Серега знал. Несколько. Но какую из них подхватила «левизна в коммунизме», угадать не смог.

Монолог инспектора был очень эмоциональным и содержательным. Самым ласковым и безобидным словом в нем было «безобразие». Завершился он обещанием: «Уволить лейтенанта к такой-то матери».

Такой ответной реакции проверяющий явно не ожидал.

– Наконец-то, хоть вы меня понимаете. Вот уже почти год прошу, – Серега попытался приобнять полковника и положить голову ему на грудь. – На вас вся надежда. Вы для меня как отец родной, – заверил он.

Хлопнув дверью, тот вылетел из канцелярии и прямиком направился в кабинет начальника политотдела. В приватной беседе он сообщил начпо, что о наметившемся уже вот-вот переводе в штаб округа тот может забыть и что остаток службы он проведет здесь, в этой чертовой части.

Когда комиссия убыла, на подведении итогов начпо уже Сереге соответственно пообещал, что тот прослужит с ним вместе еще как минимум лет пять. Естественно, лейтенантом.

Серега приуныл. Ладно – лейтенантом, но «еще как минимум лет пять». Такая перспектива совсем не радовала.

Последовавший за этим Серегин «прикол» получился жестким. Он потом и сам о нем сожалел. Говорил, что получилось спонтанно. Но как уж вышло.

Начпо уезжал в отпуск. В четыре часа утра УАЗик должен был отвезти его в аэропорт, но разбуженный вовремя водитель что-то замешкался и вовремя к подъезду не прибыл.

В ту ночь Серега был помощником дежурного по части. Дежурный в это время отдыхал. Разгневанный полковник влетел в «дежурку», и, естественно, весь его гнев обрушился на лейтенанта.

Серега не ожидал. Он-то, не теряя времени даром, разложив матчасть, писал конспект, готовясь к занятиям.

«Ласково» объяснив Сереге, что он на букву М, и пообещав, что он с ним по возвращении из отпуска разберется, бросив чемоданы в «дежурке», начпо зачем-то ушел в свой кабинет.

Решение возникло моментально.

Засунув в один из чемоданов болванку учебной гранаты, Серега позвонил дежурному по КГБ во Владивостоке, сообщив приметы «террориста» и рейс, которым тот улетает.

В зоне досмотра багажа подошедшие ребята забрали у начпо вещи и вежливо попросили пройти в отдельный кабинет. Самолет улетел без него. На следующий день отпускник вернулся в часть.

Вычислить информатора не составило труда.

Разгневанный начальник политотдела топал ногами и орал, что теперь-то лейтенанту не отвертеться и его ждет тюрьма. Но командир, в общем-то, относящийся к Сереге с симпатией и где-то его понимая, сказал:

– Все, хватит, мне лишние судимости на часть не нужны. Готовьте документы на увольнение.

С отъездом Сереги жизнь в части перешла в обычное, монотонно-обыденное русло.

Прошло уже много лет. Сейчас уже мало кто вспомнит и командира части, и начальника политотдела, но память о Сереге живет до сих пор. Рассказы о его похождениях передаются из уст в уста, обрастая все новыми подробностями.

Февраль 1989 года. Советские войска уходили из Афганистана, но истерзанная, уставшая от войны страна вряд ли могла рассчитывать на передышку. Все понимали, что с уходом шурави война не прекратится, а скорее, наоборот, разгорится с новой силой и будет не менее жестокой и кровопролитной.

«Что будет дальше?» – этот вопрос как бы парил в воздухе, передавался из уст в уста, и никто на него не мог дать точного ответа. Сколько продержится у власти Наджибулла? Неделю, месяц, год?.. Наверно, лишь наше правительство питало на этот счет какие-то иллюзии, и поэтому в аэропорту Кабула продолжали приземляться самолеты с оружием и продовольствием.

Вместе с войсками уходила и спецкомендатура пограничных войск КГБ СССР, охранявшая советское посольство, торгпредство и ДСНК (Дом советской науки и культуры). Но само посольство не эвакуировали. Да и разве могло такое произойти? Тогда бы это уже походило на бегство.

Посольство, сокращенное до минимума, продолжало работать, и кто-то должен был охранять его, а также прилетающие в аэропорт самолеты.

Помимо комендатуры, этим занималась специальная группа из офицеров и прапорщиков пограничных войск, но она была слишком малочисленной, чтобы справиться с поставленной задачей в складывающейся обстановке. Поэтому решено было ее усилить, в том числе и за счет выводимой комендатуры. С этой целью в составе делегации во главе с председателем КГБ Крючковым В. А. из управления кадров ПВ КГБ СССР прибыл полковник.

Собрав всех офицеров и прапорщиков выводимой комендатуры и спецгруппы, он долго рассказывал об обстановке в стране, о тех задачах, которые на них ложатся, а также не скупился на обещания. Оно и понятно. Нужно было, чтобы как можно больше «комендатурских» согласилось остаться, а они почему-то такого желания не проявляли, несмотря на довольно-таки значительное повышение зарплаты.

Федор, думая о своем, почти не слушал полковника. Обстановку в Кабуле он знал не хуже, а остальное его, в общем-то, и не касалось. Ведь он входил в состав той самой группы, и его желания, оставаться или нет, уже никто не спрашивал. В Москве сразу предупредили: «Срок командировки – 2 года без отпуска. Отпуск получите по возвращении».

Федор сидел и вспоминал свой первый день в Афганистане.

Для него, жителя средней полосы России, окончившего военное училище в Ленинграде и прослужившего по его окончании семь лет на Дальнем Востоке, встреча с другим Востоком была откровением.

Он смотрел в иллюминатор самолета на проплывающие внизу горы и вспоминал, как он, получив назначение после окончания училища, прилетел в Приморье. Глядя на возвышающиеся вокруг сопки, он думал: «Наверно, это и есть горы? Почему их называют сопками?» Такими большими для него, жителя равнины, они казались.

Сейчас же он понимал, что сопки – это совсем другое.

Они радостные, веселые. Просыпающиеся весной фиолетово-розовым цветом багульника, а затем, покрывшись густой зеленью, они словно манят, зовут: «Зайди, окунись в мою прохладу, испей водицы из быстрой таежной речки, подивись многообразию растительного и животного мира».

Сурова и вызывающе холодна красота гор. Они словно давят на тебя своим величием, бросая высокомерный вызов: «Испытай себя, попробуй, покори!»

– Подлетаем, – сказал сосед, возвращавшийся в Кабул из отпуска.

Под крылом самолета Федор ожидал увидеть современный город, что-то наподобие Дамаска или Бейрута, часто мелькавших в то время в новостях по телевизору. Все-таки столица государства. Но Кабул больше напоминал большой средневековый аул, тот, что видел Федор в фильмах про басмачей в гражданскую войну. Лишь отдельными островками цивилизации выглядели сверху советское посольство, микрорайон, гостиница «Кабул» да еще несколько строений.