Вот сейчас перед троном Его пал на землю какой-то старик с густой бородой аж до пояса, но мрачен Сам, недоволен своим служителем. Старик вжал голову в плечи, кары боится, трясётся весь, знает, что будет, коли Хозяина прогневит. Пожалела его Лукерья, а сама думает: «Так и я могу на его месте оказаться».

Встала за какой-то юницей, пигалица же, молоко не обсохло на губах, а уже колдовать лезет. Небось парней с толку сбивает, на тот свет отправляет, знаем мы таких. И сама была такой, сама в полон к врагу человеческому попала. Да не её дело девок глупых жалеть, её – сбивать их с пути истинного.

Вот и подошла Лукерьина очередь. Пала она перед Самим, взгляд поднять боится. Знает, что слышит он каждую её мыслишку, ощущает, как по телу её дрожь мелкая пробегает. От того ещё страшнее, ведь всё нутро он ей вывернет, душу излопатит, изроет, ни одного закутка без внимания не оставит.

– Что ж, Лукерья, нечем тебе меня порадовать, – раздался в голове низкий, гулкий голос с хрипотцой. Поднялись мелкие волоски вдоль спины от страха, застыла кровь в жилах, будто на мороз выставили ведьму голой.

– Прости, хозяин, что смогла, то и сотворила.

– Думал я, что прилежнее ты будешь, покорнее. Большие надежды подавала ты, а теперь одно расстройство от тебя. Али не хочешь больше колдовать?

– Хочу, Хозяин, только того и хочу.

– А что ж отлыниваешь? – иногда голос уходил вниз, в звериный рык, от того становилось ещё более жутко.

– Впредь не стану, Хозяин, буду слушаться тебя да творить зло, как положено.

– Вижу, не врёшь. Знаю, ваш человечий род только страхом пронять и можно. Что ж, тогда до следующей луны должна ты выполнить мой наказ. Не выполнишь – будешь на потеху ведьмам гореть в костре, что ближе всего будет к моему трону. Выполнишь – дам тебе книгу заветную, сможешь учиться по ней да могущественнее становиться.

Видела однажды Лукерья, как сжигали на шабаше ведьму. Молодая была, глупая, связалась с колдовством, да не выдюжила, не смогла горячку на младенца навести да мизинец удавленника с кладбища принести. Как повелел Сам её к костру волочь, завопила она, запричитала, бросилась прощение вымаливать, да только расхохотался он низким смехом, аж дубы вековые задрожали. Повисла ведьма на руках прежних товарок своих, что были Самому услужить готовы, рыдала в голос, да что тут поделаешь? И залили её лошадиной кровью, бросили её, голосящую, в костёр, да плясали до утра, вдыхая вонь горелой плоти. Мало на шабаше развлечений, попойка да оргия, рада нежить любому веселью. А казнь нерадивых служителей чем не веселье?

Не хотела Лукерья такого конца. Да и книгу колдовскую заиметь хотела, небось, много интересного там написано, овладеет силою великою, будет старая Параска на неё с уважением взирать да перестанет поклёпы наводить. Прежнюю книгу, что от бабки старой досталась, уж почти изучила Лукерья. Не поняла многого, да, знать, не её ума то дело. Зачем ей все демоны, коль не станет она к ним обращаться? На что ей золото сдалось да жизнь вечная, коль желаний нет, на что его потратить, коль одинокая вечная жизнь для неё была бы самым страшным наказанием.

– Всё наказы выполню, говори, что делать. Не подведу я тебя, Хозяин.

– Да вот подумал я, коль сама не можешь зло творить, ищи себе ученика али ученицу. Пусть дело твоё продолжают. Начинай с травок да заговоров, а потом и к сильной магии приобщай, привороты делать да жизнь отнимать учи. Книгу свою чёрную покажи, манит она людей, покоя не даёт. Как начнёт ученик твой зло творить, тогда и тебе оно засчитается. Только и сама не плошай: надобно тебе убить младенца. Любого полу, много у вас наплодилось детей на селе, выбирай любого. Хочешь трави, хочешь – топи, но убить должна. Так и получишь либо награду, либо гибель, что заслужишь.

– Хорошо, хозяин, будет тебе младенец, – промолвила Лукерья, зная, что Сам и без того все её мысли знает.

– А теперь ступай, веселись. Крови вдоволь сегодня, росу уже чертенята собрали в чаны.

Лукерья кивнула и поклонилась, припав губами к горячим, как угли, перстням на ледяной грубой руке самого. Отразились в перстнях всполохи огня, повеяло от руки трупом да свежим мясом. Сотворила Лукерья срамный поцелуй и пошла, чуть пошатываясь, подальше от костров, ближе к свежему воздуху. Упала под куст, полежала немного, да вот только горны возвестили, что подвезли к кострам чаны с кровью да молоком, надобно идти.

Едва живая от усталости, взяла Лукерья плошку с молоком, пригубила, да вот только отдавало то молоко чем-то железистым, пахло мясом. Отставила было плошку, да как взгляд подняла, ощутила, что два уголька так и сверлят её, прожигают на теле Лукерьином дыры. Сам не отводил глаз от Лукерьи, и было то страшно.

«Только попробуй ослушаться, только попробуй отступить. Будет кара твоя кровавой, будешь посмешищем для других ведьм. Не прощаю я должников».

Лукерья дала себя схватить какому-то колдуну, побежала танцевать в большой, истово движущийся круг из нагих блестящих от пота и мохнатых тел. Масляно смотрел колдун, да как только он попытался её под куст повалить, убежала ведьма в сторону большого дуба. Еле нашла свои вилы, влезла на них и под звуки сатанинского веселья взмыла вверх, едва живая.

Месяц будто бы плясал перед глазами Лукерьи, в кронах деревьев под вилами кто-то выл и метался. С трудом прицелившись в дымоход, Лукерья попала в избу, надеясь, что никакой ночной гуляка или парочка на задках огорода не обратили внимания на её полёт. Стерев тряпицей с ослабевшего и саднящего тела остатки мази, Лукерья легла на лавку и уснула тяжёлым, беспокойным сном, в котором за ней гнался кто-то мохнатый и рычащий, следили за ней алые глаза, шептал что-то неразборчивое, но жуткое низкий голос. Металась и стонала Лукерья до самого утра, с первыми петухами встала.

В воскресенье Акулина отправилась в церковь. Это только казалось, что вон она, на холме, рукой подать, на самом же деле идти в неё было делом долгим – церковь стояла ближе к Покровке, чем к Антоновке, люд выходил пораньше, да шёл подольше. Это только молодым то радость идти с товарищами да товарками по жаре да по морозцу, а вот кто стар, того косточки стонали, каждый шаг за муку.

Зато сплетницы здешние успевали обсудить по дороге всё то, до чего языки не доходили в обычные дни: какая баба дитя нагуляла, пока муж на заработках в городе, какая к Лукерье бегала за оберегами от воров, хотя чего ей, дуре, беречься, кроме кривой козы и добра-то нет. Акулину то и дело обгоняли нарядные девки, на каждой да надето что-то красное аль зелёное, будь то пояс или лента (красный да зелёный – Троицыны цвета), бабы с плачущими младенчиками, галдящие мальцы, которых матери чуть ли не за ухо тащили на утреню (мало веселья попа бубнящего до сыплющего цитатами из Писания слушать, лучше бы ворон на улице погонять). В кисете у Акулины лежала соль: вечером вдова долго растирала её в ступке, чтоб была она мелкая, сыпучая. Этой солью будет она отгораживаться от русалок, чтобы не схватили её, не погубили речные девы. Коли повезёт, увидит среди них Акулина и свою кровинушку, Дарьюшку. А коли нет, будет и дальше лить слёзы горькие, искать дочерины косточки по холмам и обрывам.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.