Оуэн кивает.

— Наверное, так будет еще какое-то время, сестренка.

Он прав, но папа старается. Мы обязаны хотя бы попытаться.

Мама ставит перед нами очередную тарелку с рождественскими угощениями, и мой желудок урчит. С таким количеством сахара, как сегодня, мне придется пробегать по пять миль в спортзале каждый день, когда я вернусь домой. Не может быть, чтобы я съела все это и не набрала пять килограммов.

Если бы только мое тело не работало таким образом. Вздох.

— Ешь, Квинн. Кто знает, когда ты в следующий раз будешь дома, и я смогу тебя покормить. Ты выглядишь как кожа да кости. Вся эта еда, которую ты ешь на вынос, не задерживается, милая, — говорит мама.

— Мама, пожалуйста. Меньше всего на свете про меня можно так сказать.

Я чувствую толчок в бок и оглядываюсь, чтобы увидеть Паркера, прищурившего глаза, он наклоняется, его губы едва касаются раковины моего уха.

— В следующий раз, когда я услышу, что ты говоришь о себе плохо, уложу тебя на колено и отшлепаю по заднице.

Боже мой.

Я чувствую, как мое лицо пылает, как румянец распространяется от макушки до шеи. Он не просто так сказал это, когда мой брат, его лучший друг, сидит напротив!

— Ладно, что, черт возьми, происходит? — рявкает Оуэн, его глаза мечутся между нами двумя, — вы… подождите. Вы что, ребята… трахаетесь?

— Господи, Оуэн, не говори «трахаются». Ты же не подросток, — язвит мама.

Она подходит к столу и садится рядом с Паркером, беря с подноса сахарное печенье.

— Они явно вступают в сексуальные отношения, а ты делаешь это очень неловким для своей сестры.

Это худший момент в моей жизни. Я в этом совершенно уверена. Мне хочется, чтобы пол действительно разверзся и поглотил меня целиком. Избавьте меня от страданий, пожалуйста.

— Может, вы оба прекратите, — кричу я, закрывая лицо руками, — во-первых, даже если я и спала с кем-то, мне не нужно обсуждать это с вами, и уж точно не за рождественским обедом! Во-вторых, с Паркером ничего не происходит. Мы друзья, мы всегда были друзьями, с самого детства.

— Вообще-то, это неправда.

Я дергаю головой и смотрю на Паркера, у меня отвисает челюсть. Что, черт возьми, происходит?

— Оуэн, мне нравится твоя сестра, и хотя я уверен, что она поставит мне фингал за то, что я скажу это вслух, я буду добиваться ее, и надеюсь, что ты не будешь против, потому что это не изменится.

Застонав, я откидываю голову назад, бормоча.

— Паркер!

— Что? — он пожимает плечами, его плечо слегка натягивает старую толстовку, — это правда, а утаивание чего-то подобного никогда никого не приводит к успеху.

Я поднимаю взгляд и вижу, что глаза Оуэна скачут между нами двумя, его челюсть твердеет. Он выглядит отчасти смущенным, отчасти рассерженным, и сейчас я не уверена, что бы предпочла.

— Так вы вместе?

— Нет, — говорю я.

— Вроде того, — говорит Паркер.

Я поворачиваюсь к нему.

— Это не тот разговор, который нужно вести за столом в кругу моей семьи, когда мы даже не обсудили это наедине.

Этот человек явно сошел с ума. Через два дня я сяду в самолет и полечу домой.

Что бы ни происходило между нами, у этого есть срок годности, и я думала, что он это знает.

— Так что же, вы просто… занимались сексом друг с другом все время, пока ты была дома? Правда, Квинн?

Теперь я злюсь. Мне не нужен ни снисходительный, упрекающий тон Оуэна, ни то, что он вообще меня осуждает. Я уже не подросток, и как бы я его ни любила и ни уважала, это моя жизнь, и я сама принимаю решения.

— О, заткнись, Оуэн. Если я хочу заняться сексом с Паркером, я это сделаю, и никто ничего не сможет предпринять. Иногда ты забываешь, что мне уже не шестнадцать лет, и не нужно, чтобы ты или кто-то другой указывал мне, как жить, — я резко встаю со стула, его ножки громко скребут по полу, — разве было бы так плохо, если бы мы с Паркером были вместе?

— Нет, — рычит Оуэн, — я просто… я не знаю, Квинн. Он мой лучший друг, он мне как родной.

— Нет ничего родственного в том, что я чувствую к твоей сестре, — добавляет Паркер.

Почему эти слова вызывают у меня легкую дрожь? Потому что я явно ненормальная, вот почему.

— Слушай, мне все равно, что ты и Квинн вместе, ясно? Это просто застало меня врасплох, вот и все. Мы все дружим с детства, и я не ожидал такого, наверное. Я не злюсь. Квинн права, это ее жизнь.

— Мы не вместе, — повторяю я. Потому что, как бы мне ни было приятно, что он это сказал, факт остается фактом: мы с Паркером не вместе, — мне нужно подышать воздухом.

Прежде чем кто-то успевает сказать еще хоть слово, я поворачиваюсь и бегу к входной двери. Как только я открываю ее и выхожу наружу, прохладный воздух ударяет мне в лицо, и я делаю первый полный вдох с тех пор, как села за стол.

Я втягиваю в себя вдох за вдохом, пытаясь восстановить контроль над ситуацией, которая закрутилась, прежде чем я смогла ее остановить. Постепенно сердце замедляет свой бешеный ритм, и я перестаю чувствовать, что задыхаюсь.

Боже, что я наделала?

Часть меня знала, что не стоит связываться с Паркером из-за того, что все может запутаться, и, возможно, мне стоило прислушаться, потому что все запуталось.

Все.

Мои чувства к Паркеру, его чувства ко мне. Тот факт, что я живу за сотни миль от него, а он здесь, в нашем родном городе, и не собирается уезжать.

То, что это должна была быть недельная интрижка с лучшим другом моего брата, запретная, волнующая попытка дружбы с привилегиями, которая должна была закончиться, не успев начаться.

В какой-то момент, пока я размышляю, открывается входная дверь, и Паркер оказывается рядом со мной, перегнувшись через перила крыльца и вглядываясь в темноту. Сначала он ничего не говорит.

Мы просто стоим рядом, и никто из нас не знает, что сказать.

Наконец, он начинает говорить.

— Мне жаль, что я поторопился сказать это, когда ты не была готова, и жаль, что я не сказал это сначала тебе наедине. Но я не сожалею о своих чувствах, Квинн.

Моя нижняя губа слегка дрожит, в глазах стоят горячие, жгучие слезы. Сегодняшний день полон стольких эмоций, и мне трудно их переварить.

— Любимая, посмотри на меня, пожалуйста, — умоляет он.

Я перевожу взгляд на него и резко вздыхаю, видя печаль в его глазах. Я утираю слезы и говорю себе, что нужно взять себя в руки.

Легче сказать, чем сделать.

— Все стало сложным, Паркер, а я ненавижу сложности, — тихо говорю я.

Паркер качает головой, затем тянется к моей руке. Его пальцы переплетаются с моими, и на секунду я прижимаюсь к его теплу. Я всегда чувствую себя в тепле и безопасности, когда нахожусь рядом с ним, что никак не помогает войне, бушующей между моим сердцем и головой.

— Почему все должно быть так сложно? Я знаю, что ты чувствуешь то же, что и я, Квинн. Черт возьми, я чувствую это уже много лет, только теперь это не то, что я могу игнорировать. И не могу позволить тебе просто уйти, — шепчет он, поворачивая мою голову к себе и беря меня за подбородок. Наши взгляды встречаются. Неразрывные, интенсивные, всепоглощающие, — последняя неделя с тобой была невероятной, Квинн, и я знаю, что ты чувствуешь то же самое, это естественное чувство, как и должно быть в любых отношениях. Я не говорю, что это будет легко, и я даже не знаю, как мы это сделаем, просто прошу тебя попробовать.

Я зажимаю губу между зубами и отрываю взгляд от его лица, это безумие.

Моя жизнь не здесь, она в Нью-Йорке.

Я говорю единственную логичную мысль, которая приходит мне в голову.

— Ты же знаешь, что это ни за что не сработает.

Он сжимает челюсть, мои слова ожесточают его.

— Нет, я этого не знаю. Я просто знаю, что стою на улице, на чертовом морозе, и пытаюсь убедить девушку, от которой я без ума, что нам стоит попробовать. Попробуй со мной, Квинн, и если ничего не получится, то мы закончим, но, по крайней мере, сможем сказать, что выложились на полную. Мы попытались.