— Почему ты так хочешь сбежать?

Вопрос застает меня врасплох, ударяя прямо в грудь с такой силой, что я делаю шаг назад.

— Я никуда не собираюсь бежать, Паркер. Нью-Йорк теперь мой дом, не Клубничная Лощина. Больше нет. Моя жизнь там, моя карьера, мои друзья, моя квартира. Пожалуйста, давай не будем портить то немногое время, которое у нас осталось, переживая о вещах, которые мы не можем изменить. Давай испечем это печенье, хорошо?

Какое-то время он просто смотрит на меня, взгляд его темных глаз напряженный, затем он кивает, подходит к холодильнику и берет упаковку яиц.

Если мы хотим насладиться временем, которое у нас остается, мы должны вернуться к комфортному общению между нами.

— Эй, Алиса, включи «Rockin’ Around the Christmas Tree», — тихо говорю я, обходя остров и занимая место рядом с ним.

Рождественская классика, которую даже я могу признать запоминающейся, звучит в динамике, и я вижу, как губы Паркера сжимаются, когда он подавляет ухмылку.

— А теперь иди и покажи мне, что нужно делать, потому что прошло столько времени, что я уже забыла. Где формочки для теста?

Час спустя мы раскатали тесто, и на всем вокруг было больше муки, чем на самой разделочной доске.

— Ладно, любимый рождественский фильм. И не говори «его нет», ты должна выбрать. Из всех, что ты видела, какой самый лучший? — спрашивает Паркер, работая формочкой в форме дерева по раскатанному тесту. Его сильные руки сгибаются при каждом движении, и, Боже, я никогда не понимала, насколько сексуальными могут быть руки, пока не увидела, как Паркер использует свои для множества вещей.

Я закусила губу, размышляя.

— А под любимым ты подразумеваешь тот, что я ненавижу меньше всего?

Он смеется.

— Да, вроде того.

— А какой твой? — мои пальцы осторожно снимают тесто для сахарного печенья вокруг фигурки, оставляя идеального пряничного человечка.

— Либо… «Эльф», либо «Санта Клаус» с Тимом Алленом.

Я притворяюсь, что меня мутит, засовывая палец в горло.

— Уилл Феррелл, я его ненавижу. Не знаю почему, что-то в нем меня просто раздражает. Мой самый нелюбимый актер всех времен. Особенно во всем, что связано с Рождеством.

— Не могу поверить, что ты только что это сказала, — говорит Паркер, на его лице написано недоверие, — этот человек буквально на голливудской Аллее славы, а ты так его не уважаешь?

— О, Боже, ты что, глава фан-клуба Уилла Феррелла? Он не смешной и такой кривляка.

Паркер открывает рот, как будто собирается что-то сказать, но затем качает головой и закрывает его. Я вижу, как работает его челюсть.

В следующее мгновение он швыряет в меня муку, которая приземляется пыльным облаком на мою щеку.

Я слишком ошеломлена, чтобы говорить или даже реагировать.

Паркер Грант только что бросил в меня муку, на мое лицо.

Опуская взгляд вниз, я вскрикиваю, замечая, что мука теперь покрывает мой винтажный кашемировый свитер.

Это. Война.

Я даже ничего не говорю. Просто беру одну из ближайших к себе вещей, которая, так уж получилось, оказалась яйцом, и разбиваю его прямо над его самодовольной головой. Желток стекает по его волосам на щеку, а выражение его лица?

Оно бесценно.

Я готова заплатить за то, чтобы видеть его снова и снова.

Редко кому удается лишить Паркера дара речи.

Ухмыляясь, я делаю шаг назад и скрещиваю руки на груди, ничуть не отступая.

— Ты уверена, что хочешь это сделать, милая?

Он отмахивается от яйца, которое стекает по его лицу, и бросает его на столешницу, его глаза темнеют, когда они ловят мои, и на секунду я жалею о том, что взяла яйцо.

Но только на одну секунду.

Его взгляд становится хищным, поэтому я разворачиваюсь и убегаю. Ни за что не соглашусь добровольно, если я ему нужна, Паркеру придется сначала меня поймать.

Я успеваю сделать всего шесть шагов, прежде чем его руки обвивают мою талию, притягивая меня обратно к его твердому телу. Его руки полны глазури, и он быстро растирает ее по моему лицу, пока все не заполняется глазурью, и она не застывает повсюду.

— Ты можешь убегать, малышка Скотт, но я всегда тебя поймаю, — его слова горячие и сладкие у моего уха, и мое тело действует по собственной воле, прижимаясь к нему.

— Это ты начал.

Его пальцы скользят под ткань на моем животе, затем он сжимает ее в кулак и поворачивает меня так, что его губы нависают над моими, всего в одном дыхании.

— И я собираюсь закончить это.

Позже, когда мы оба, обнаженные и все еще перепачканные мукой, лежим на полу кухни, я думаю о том, как легко быть с Паркером. Забыть обо всем на свете, когда я нахожусь в его объятиях, это не требует усилий.

И возбуждает так же сильно, как и пугает.

Моя голова покоится на его груди, а другие части моего тела лежат частично на нем, частично на прохладном кафеле кухни. Я даже не могу вспомнить, сколько времени мы здесь находимся, только то, что мы оба полностью удовлетворены и смеемся над историями из нашего прошлого.

Это одна из тех вещей, которые делают все это таким легким. Паркер всегда был в моей жизни, порой он знает меня едва ли не лучше, чем я сама.

Он лениво проводит пальцами по моему позвоночнику, обнимая и не торопясь поднять нас с пола его кухни.

— Это было не совсем то, что я имел в виду, когда сказал, что хочу, чтобы мы испекли печенье, — он смеется, — но… я готов печь печенье на Рождество в любое время, когда ты захочешь, любимая.

— Не искушай меня. Я всегда рада видеть, как вы пачкаетесь, доктор Грант. Хоть одно печенье уцелело? — спрашиваю я, слегка приподнимаясь, чтобы заглянуть на остров, хотя на самом деле я ничего не вижу, потому что он высоко.

Паркер смеется, и все его массивное тело содрогается подо мной.

— Не думаю, но все равно было весело. К тому же, я заставил тебя слушать рождественскую музыку в течение четырех часов, и мы даже пытались вместе испечь печенье. Думаю, я выиграю это пари, малышка Скотт.

Откинувшись назад, я прищуриваю глаза.

— У тебя нет ни единого шанса, это будет идеальный подарок к моему отъезду, когда ты будешь расхаживать в ярко-зеленых колготках. Я сниму это на видео, чтобы сохранить навсегда.

Паркер рычит и переворачивает меня, накрывая своим телом, и внезапно спор и все, что связано с Рождеством, отходит на второй план.

На следующее утро я вырываюсь из объятий Паркера и его теплой, слишком удобной постели, надеваю леггинсы и свитер, а затем прохожусь расческой по своим жутко спутанным волосам. Надеюсь, мама не обратит на это внимания, когда я вернусь домой, потому что даже мои губы выглядят красными и опухшими от поцелуев Паркера.

— Готова? — спрашивает он, выглядывая из-за двери в ванную.

— Нет.

Смеясь, он наклоняется и быстро целует меня в макушку, после чего выходит обратно в спальню. Сегодня он одет в толстовку Chicago Avalanches и выцветшие голубые джинсы, и, по правде говоря, я не могу оторваться от него.

Как этот человек может выглядеть так восхитительно буквально во всем, что на нем надето — ума не приложу.

В отличие от него, я в большинстве случаев в повседневной одежде выгляжу как человек, живущий под автострадой.

Совершенно несправедливо, если хотите знать мое мнение.

— Пойдем, Квинн, — зовет Паркер откуда-то из дома. Я слышу, как звенят его ключи, и громко стону.

Быстро хватаю свою сумку для ночевки и присоединяюсь к Паркеру в гостиной.

— Давай покончим с этим.

Он смеется, обхватывает меня за шею и прижимается губами к моему лбу.

— Все будет хорошо. Мы просто будем вести себя как обычно.

— Ага.

Знаменитые последние слова.

***

— Волнуешься перед завтрашним днем? — спрашивает Оуэн, запихивая в рот очередной кусок знаменитых маминых шариков с арахисовым маслом.

— Думаю, да. С папой все еще как-то странно, но он старается, так что я чувствую, что тоже должна.