Реквизит из порнофильмов был разбросан по полу — часы, пресс-папье, рамки для картин. Возможно, когда-то это все было аккуратно сложено в стеллаж с расколоченными стеклянными дверцами, опрокинутый набок. Кое-что еще привлекло мое внимание.

Чья-то нога в ботинке.

Я подошел поближе. За рухнувшим стеллажом, уткнув лицо в ковер и свернувшись калачиком, лежал Джон Бракман. В его глазах появилось слегка насмешливое выражение, как будто он попался на розыгрыш и не мог поверить, что его так легко провели. У него были выбиты передние зубы, в агонии тело скрючилось, точно у слизняка, проползшего по соли. Очки лежали в двух футах от тела — одна линза треснула, другой не было. Из широкой раны в животе, которую Бракман безуспешно пытался сжать руками, выпали кольца кишок. Кровь запеклась, но еще не полностью высохла. Он был мертв не более получаса; возможно, когда я только вошел в этот дом, жизнь еще теплилась в нем.

Я велел ему забыть о Сьюзен, и он не послушался. Невольно я даже проникся к нему уважением — все-таки он любил девчонку, доказал это ценой собственной жизни. Что же он узнал? Какой след привел его сюда? Быть может, на деле он был куда лучше знаком с делами Саттера, чем я. Горе наставило его на верный путь; каким бы разбитым он ни чувствовал себя после ее смерти, млея в тени обелиска, воздвигнутого в ее честь, было видно, что он был рад умереть как мученик во имя любви. Это был тот вид самообмана, который нравился романтикам. Это объясняло довольное выражение его глаз.

Я обернулся, почти ожидая увидеть кого-то позади. Нет, все чисто. Я прислонился к стене и попытался разобраться в происходящем. Но ни лампочка не загорелась у меня над головой, ни ослепительная молния озарения не поразила меня. Официальное расследование вряд ли связало бы смерть Бракмана с самоубийством Сьюзен или пожаром в похоронном бюро. Три разрозненных несчастных случая — вот как это все выглядело со стороны. Если кто-то, как я, хотел увидеть связь, ему требовалось прижаться лицом прямо к холсту. А это не сделать, не замаравшись.

Вид крови немного привел меня в чувство. Мне хотелось убраться отсюда к чертовой матери. Я повернулся к лестнице.

Некто Фредерик Малкомбер, он же Статуя Свободы, он же Ирокез, стоял на верхней ступеньке лестницы, опустив голову и шаркая ногами. Наши взгляды столкнулись далеко не сразу. Грузный тип был одновременно удивлен и рад меня видеть, судя по глазам.

— Ты, — прорычал он. Черты его лица исказились, нос сморщился, как у животного. Он чем-то походил на собаку — любую из тех, что были замучены моим братом. Сегодня на его волосах красовалось меньше лака, чем обычно, и влажные пряди торчали под разными углами. На подбородке у него, точно там, куда вчера вечером я нанес ему самый сильный удар, образовался небольшой круглый синяк, и меня абсурдным образом задел тот факт, что ему не пришлось накладывать швы. Он даже ножищи переставлял без той трепетной осторожности, что присуща людям, чью мошонку недавно пытались отбить.

На сей раз, как я понял, легко отделаться мне не сулило. Ирокез был взвинчен, в его черепушке роился миллион смертоубийственных мыслей, и лицо его превратилось в самый натуральный телетайп, транслирующий неандертальскую звериную жестокость. Отомстить за унижение, скрыть убийство, доказать, что не лыком шит, спрятать еще одно тело — все это было ему по плечу сейчас; жажда крови захлестнула громилу с новой силой. Он издал боевой клич, скакнул вниз, перемахнув разом три ступеньки, и вихрем налетел на меня.

Я вовремя поднял руки, чтобы частично отразить удар, но сила отбросила нас обоих на кровать. Мы врезались в изголовье, швы на моей голове рассекло о деревянный бортик, и из глаз моих излился звездный дождь. Ярость Сьюзен пела в моей крови. Жар пробежал по ранам на спине, и я почувствовал, как ее ногти снова вонзаются в меня. Экзотическое и душераздирающее чувство ненависти прорывалось наружу подобно вулканической лаве.

Моя левая рука онемела, а правую боль пронзила до самой кости. Я молился, чтобы она не была сломана. Ирокез поднялся на ноги раньше меня, но он не смог воспользоваться преимуществом до того, как я увеличил дистанцию между нами.

— Куда это ты собрался? — рявкнул он, ухмыляясь. Он был прав — здесь по сравнению с залом «Моста» места для маневра имелось не так-то много. С грацией человека, который проворачивал подобный номер бессчетное множество раз, он вытащил из заднего кармана нож-бабочку и раскрыл его. Он поначалу размахивал им без какой-либо реальной угрозы, рассекая воздух, будто дирижер перед симфоническим оркестром, но вкладывал в это дело все больше остервенения, и по его оскалу — и по глазам, в которых читалась одна только жажда крови, — я понимал, что ничего хорошего мне не светит.

Я заметил, что лезвие не отмыто как следует — по его краю засохла кровь Бракмана. Ирокез неуклонно приближался. Поняв, что снова чувствую обе руки и могу ими двигать, я сделал ложный выпад вправо, надеясь, что он клюнет и позволит мне проскочить мимо кровати. Но он не шелохнулся. Умный ход. Добыча уже на крючке.

Мне нужен был его чертов нож.

Я врезал ему ногой по лодыжке. Ирокез оскалился и выписал ножом широкую дугу. Он промахнулся мимо моего живота, но быстро сориентировался и нанес новый удар, метя в ту же цель. Стоило попытаться блокировать выпад предплечьем и засадить ему под ребра, но, учитывая, что все его кости защищали мускулы, эффекта я мог и не добиться, а у него появились бы фора и шанс рубануть меня по лицу. Малкомбер не торопился с расправой, но и я никуда не спешил. Я отступил назад и втянул живот, когда он снова бросился на меня, всячески стараясь сохранить равновесие. Отскочив от одного из устройств непонятного мне назначения, я врезался в стол с обивкой из красной кожи.

Ирокез отрывисто хмыкнул и ударил меня в грудь. У него вышел отменный убойный хук, и если бы я не лез из кожи вон, чтобы отвадить лезвие, мне наступила бы крышка. Но на чистых инстинктах я поймал его запястье обеими руками и вывихнул. На ногах Ирокез устоял, но оружие — выронил; быстро сориентировавшись, крутанулся и провел свинг, а затем и еще один — по другому уху. Нервные окончания зазвенели, и мне показалось, что все мое лицо исполосовали те же инструменты, с которыми работал Стэндон, готовя тело Сьюзен к поминальной службе. Она что-то сказала мне из своего посмертия, но я уловить не смог. А собравшиеся мертвые детишки, по обыкновению своему, смеялись.

Ирокез залепил мне кулаком в челюсть, и кровь брызнула из разбитой губы. Его руки заключили мою талию в захват. Я ударил его дважды — развернулся и всадил в него плечо, крутанулся и вогнал локоть ему в живот. Мужик был в очень хорошей форме и не упал, но с утробным всхрипом отступил. Он мог позволить себе сделать передышку, так как у меня не было возможности убежать. Нож отлетел под садистские качели, рассчитанные на троих. Мы находились на равном расстоянии от него.

— На этот раз ты умрешь, — пообещал Ирокез.

— Это мы посмотрим.

Бракман, лежа почти у самых моих ног, подбадривал меня своим забавным взглядом. Из пробоины, в которую превратилась его брюшина, уже несло разложением.

— Почему ты убил его? — спросил я.

Нарезая узкие круги, Ирокез надеялся отвлечь мое внимание. Его бицепсы вздулись, контуры твердых мышц были словно высечены из камня. Он явно хотел нагнуться за ножом — я бы на его месте просто перекатился по полу. Кто прав — покажет время.

— Он был любопытным придурком, как и ты. Начал задавать вопросы и наставил на меня пушку. — Гротескная улыбка расплылась по лицу вышибалы. — Ему повезло, что умер довольно быстро. Надо было сделать из его кишок петлю и вздернуть на ней. — Лоб Ирокеза раскраснелся, будто мысль возбудила его; ему не терпелось испытать идею на ком-нибудь. — Знаешь, что самое смешное? Его ствол даже заряжен не был.

Я вынул из него пули у себя дома четыре дня назад, а Джон ссыпал их в карман. Он так и не удосужился перезарядить.

— Что случилось с Габриэлой Хани?