Tom Piccirilli

The Shards

© Оформление: ООО «Феникс», 2024

© Иллюстрации: Виталий Ильин, 2023

© Перевод: Григорий Шокин, 2023

© Copyright © Michelle Scalise-Piccirilli

© В оформлении обложки использованы иллюстрации по лицензии Shutterstock.com

«Я бы никогда не причинил тебе вреда», — сказал он, беря меня за руку — и причиняя-таки…

Ярость обвилась вокруг моей шеи, мягкая и теплая, шепча на ухо, будто все грехи, которые я когда-либо совершил, вернулись наслать новый соблазн.

Я только что расстался с Линдой и направлялся в Монток-Пойнт. Ночь с ее пронизывающим осенним холодом не могла обуздать мои одиночество и вспыльчивость. Двухчасовая поездка до мыса не несла никакой пользы, но я хотел на некоторое время отрешиться от всего остального мира. Это было необходимо. Никто не хочет находиться рядом с писателем с разбитым сердцем, особенно когда тот только что прочел о пятнадцати самых эффективных способах убийства.

Итак, я вез свое разочарование в Монток, где мог смотреть на маяк и волны. Было приятно находиться на оконечности Лонг-Айленда, лицом к Португалии, удаленной на расстояние тридцати с половиной тысяч миль через Атлантику, в одиночестве и темноте, где только ветер воет. Даже в самые жаркие летние дни можно было простудиться, лежа на местных обледенелых валунах. Но валуны спасали меня от страха и депрессии, и я мог относиться к ним так, как больше не мог — к своей девушке.

Стоял октябрь. Поганый маятник разлада раскрутился в середине месяца и, надеюсь, не продлится до Хэллоуина. Опаль, взлетая с дороги, бешено хлестала меня по капоту, когда я проезжал мимо указателя на Вест-Хэмптон, хлебосольный городок, где мы с Линдой впервые занялись любовью. Мы возили ее сына Рэнди вверх по Норт-Форку в «Тыквенный сад», по совместительству контактный зоопарк в Саутхолде; ему нравилось кормить животных, кататься на пони, сражаться с гоблинами и ведьмами в «Павильончике ужасов». Хотя, думаю, мне это место понравилось даже больше, чем ему. Рэнди было три года, и я задавался вопросом, когда этот парнишка начнет обращаться ко мне, а не к Португалии, своими задорными окриками.

В зоопарке мы провели чудесный день. Там была лама по имени Фрэнки, которая влюбилась в меня с того момента, как я прошел мимо и скормил ей горсть кубиков сахара. Остаток дня она сама ходила за мной по пятам по всему зоопарку. Линда, рассмеявшись, назвала меня «Папа-Лама», потянулась ко мне с губами бантиком, будто желая поцеловать, а затем убежала с Рэнди на руках. Оба хихикали и повторяли: «Папа-Лама! Папа-Лама!»

Жизнь с Ламой Фрэнки не могла быть намного хуже того, через что мы с Линдой в итоге заставили друг друга пройти. Я не знал, как и когда мы умудрились свернуть не туда. Мои мысли метались по черной дороге, как силуэты детей, бегущих перед машиной. Рассветное шоссе убегало прочь. В третий час этой темной ночи весь остальной мир вел себя куда умнее меня, оставаясь в постели и сворачиваясь калачиком под одеялом рядом с другим теплым телом. Загудел сломанный вентилятор моего обогревателя. Оглушающий зацикленный рев помог облегчить боль — так у меня хотя бы появился повод три-четыре раза хорошенько врезать по приборной панели.

Ветки хрустели, ломаясь под колесами. Наступив на акселератор, я разогнал машину до девяноста пяти. Побрякивание пива в холодильнике на заднем сиденье напомнило мне о других поездках, которые я совершал после других неудачных отношений; о том, как я начинал писать новые книги, сидя на холодном камне у подножия маяка. К восходу солнца у меня должно быть две вещи — помутнение рассудка от алкоголя и записная книжка, исчерканная обрывками идей и строфами дрянной поэзии. Если все пройдет по плану — значит, все будет хорошо.

Может, меня лишь ранили, а может, и грохнули в упор — бывают такие моменты, когда нельзя сказать наверняка, что именно с тобой творится. Бывает так, что и разницу не особо хочешь замечать между легким уроном и фатальным.

Мой двигатель взвизгнул, и я разогнался до ста пяти, заставив оси скрипеть, а мотор — работать на износ. Я все ждал кого-то или чего-то — хоть что-нибудь должно было случиться со мной: голос с небес, ангел с пылающим мечом, воспаление толстой кишки или хотя бы съезд в кювет.

Время от времени колющая боль пронзала меня чуть повыше пупка; я с трудом сдерживался, чтобы не застонать и не поджать колени. Я сбросил скорость до семидесяти пяти и покатил по гравию, когда шоссе сменилось извилистой дорогой. Разгневанные налогоплательщики повесили на мосту табличку, призывающую всех нас «ПОКИНУТЬ НЬЮ-ЙОРК, ПОКА ЕЩЕ НЕ СЛИШКОМ ПОЗДНО». Подземный съезд был весь усеян раздавленными хэллоуинскими тыквами.

Обогреватель продолжал гудеть. Я ехал по дороге в Монток-парк, вспоминая, как мы с отцом играли в вифлбол и ели хот-доги с большим количеством чили в тот день, когда полиция раскопала наш задний двор и мой брат Д. Б.[1] был убит. Мой отец всегда являлся воплощением ловкости и безумия — его не хотелось жалеть, как обычно бывает с раковыми больными. Я не сожалел о том, что он вызвал полицию и заманил Д. Б. в ловушку. Мне было только жаль, что его план отвести от себя подозрения сработал относительно хорошо, и мой брат в одиночку взял вину за убийства на себя.

Ему, конечно, не дали дожить век спокойно. Репортеры и детективы следили за нашей семьей в течение многих лет, но не смогли собрать достаточно улик. Зато книг об этом деле в жанре «тру-крайм»[2] настрочили добрую дюжину. Я прочел их все, лучшей до сих пор считаю «Бег бешеных псов». Д. Б. начинал с собак, прежде чем перейти к детям.

Живя менее чем в миле от кладбища, где похоронен мой отец, я, как правило, через него прохожу — даже на утренней пробежке, даже по пути в пиццерию. Частенько болтаю с его надгробием. Слишком много задаю вопросов — и все еще слишком сильно пекусь об ответах, которые так и не получил.

Сидеть там, на могильном камне, и разговаривать с ним вслух было совсем не то же самое, что вспоминать часы, которые я провел, дежуря у его смертного одра и изо всех сил стараясь не рассмеяться. Кладбище время от времени служило источником вдохновения: поскольку я — последний и самый младший отпрыск, оно часто заставляло меня размышлять о собственной смерти, воображать собственное имя на памятнике. Натаниэль Фоллоуз[3]. Даже наша фамилия звучит так, будто все мы должны идти по одному пути, увлекать одного за другим. В общем-то, это фамильное свойство даже помогало — в планировании убийств, раскрытии преступлений, а также в создании и развенчании образов маньяков-психопатов в моих книгах.

Я наделил своего вымышленного детектива Джейкоба Браунинга светскостью, коей у меня самого с роду не было. Это привело к странному конфликту между нами, поскольку у него всегда было преимущество в опыте, утонченности, низости и животном магнетизме. В свою очередь, я убил его дважды — и дважды же воскресил, но большинство читателей моих книг, похоже, не возражали против такой игры. Если Артур Конан Дойл смог вернуть с того света Шерлока Холмса, а Ян Флеминг — Джеймса Бонда, то время от времени и я мог позволить Джейкобу Браунингу выпасть из окна десятиэтажного дома и приземлиться на спасительный батут.